— Но это еще не все, — в запале прогудела Матильда и, порывшись в мешочке, выудила из него крохотную деревянную шкатулку, перевязанную кожаной веревочкой. — У меня есть обломок ногтя самого святого Иакова!

Пока сидящие в комнате женщины поочередно охали, разглядывая содержимое шкатулки, Джулитта наполнила кубки вином.

«Кто из нас сошел с ума: я или они? — думала она. — Интересно, кому на самом деле принадлежал обрезок этого несчастного ногтя? Разве интересно поклоняться ногтям, волосам, костям и клочкам одежды святых? Интересно, что бы они сказали, если бы им предложили, к примеру, полюбоваться на правый сосок девы Марии, которым она вскормила Иисуса? Или на левый?»

Собственные мысли и испугали, и развеселили Джулитту. Догадайся о них собравшиеся здесь кумушки, они бы непременно заперли ее в келью и посадили на хлеб и воду, по меньшей мере, на месяц!

Между тем Матильда продолжала свое повествование. Каждое ее слово падало на благодатную почву. Джулитта не могла не признать, что гостья умела произвести впечатление и завладеть вниманием слушателей. События представали перед молодой женщиной настолько ярко, что она почти ощущала на губах дорожную пыль и чувствовала горячие лучи солнца, припекающие спину. Ей начинало казаться, что это она, а не странствующие паломники отведала диковинных заморских плодов.

Даже Арлетт оживилась и с увлечением выслушивала красочные описания многочисленных церквей и часовен, в которых довелось побывать Матильде по дороге в Компостелу, стараясь запомнить имена и деяния святых и легенды, связанные с ними.

— Мне хотелось бы увидеть их своими глазами, — задумчиво произнесла она. — Но теперь уже слишком поздно, мои дни сочтены. Когда я была моложе, я мечтала… — Голос Арлетт дрогнул и оборвался. Тяжело вздохнув, она устремила невидящий взгляд куда-то вдаль.

Примолкшая из уважения к хозяйке дома, Матильда, выпив вина, снова поспешила взять слово.

— Разумеется, вам уже поздно даже думать об этом, — совершенно позабыв о приличиях, заявила она. — А вот вашей дочери… Возможно, если вы пошлете ее помолиться у мощей Иакова за ваше здоровье, он сотворит чудо и излечит вас. — Матильда мило улыбнулась изумленно хлопавшей ресницами Жизели… — Кроме того, она могла бы привезти в новый монастырь какую-нибудь реликвию и тем самым поднять его престиж. Я знаю места в Компостеле, где можно найти потрясающие вещи. Один паломник, торговец из Кана, добыл там флакончик с грудным молоком девы Марии. Только представьте, как прославится ваш монастырь, если в нем появится подобная реликвия!

Джулитта сообразила, что соски девы Марии оказались бы, пожалуй, не такими уж экстравагантными предметами для поклонения, как ей казалось.

— Простите мое невежество, — кашлянув в кулак, сказала она, — но я подозреваю, что по пути к святым местам попадается немало нечестных на руку торговцев. Как же Жизель узнает, не обманули ли ее?

Матильда обернулась и окинула Джулитту полным высокомерия взглядом.

— Там, как и везде, встречаются разные люди, дитя мое. Поэтому, прежде чем делать покупку, надо посоветоваться со священником.

— Понятно, понятно, — Джулитта благодарно закивала головой, пряча лукавую улыбку. — Значит, нужно спросить у священника.

— И прислушаться к голосу разума, — добавила Матильда, подозрительно изучая ее невинное лицо. — Это, полагаю, тоже понятно.

— Да, конечно, — ответила Джулитта, решив, что и впрямь пора прислушаться к голосу разума и воздержаться от дальнейших споров.

Бенедикт сидел в своей комнате и пересчитывал серебро, привезенное им из Улвертона. С монет на него смотрели лица монархов и правителей: Эрик-Кровавая Секира, Гарольд Годвинсон, Эдуард-Исповедник, Вильгельм-Завоеватель и наконец поблескивающий, как рыбья чешуя, лик Руфуса-Толстяка. Решив, что прослыть государственным изменником предпочтительнее, чем потерять голову, Бенедикт счел разумным не только поскорее унести ноги из Англии, но и вывезти из Улвертона основную часть имевшегося там серебра.

— Ты умудряешься то и дело попадать в пекло, ни в одно, так в другое, — пробормотал Рольф в день возвращения зятя в Бриз-сюр-Рисл.

— По вашему мнению, мне следовало уступить? — вспыхнул Бенедикт.

— Неужели ты бы пошел на это? — спросил Рольф, поморщившись.

— Нет. Честно говоря, я едва сдерживался, чтобы не плюнуть Руфусу в его свинское рыло.

Вспомнив этот разговор, Бенедикт мрачно усмехнулся и, достав из мешочка очередную горсть монет, сделал насечку на дощечке, лежавшей на столе. Для веселья повода не было: после его поспешного бегства из Улвертона о возвращении туда не стоило и думать.

Мелодичный звон, с которым монеты сыпались на стол, согревал Бенедикту душу. Приподняв голову, он бросил взгляд на жену — она сидела у жаровни в другом конце комнаты и неторопливо шила нательную сорочку. Даже находясь вдали от посторонних, в собственной комнате, Жизель не снимала с головы платок, чей белый цвет еще больше подчеркивал ее бледность. Опустив глаза, она равномерно поднимала и опускала иголку, даже не пытаясь утереть слезы, бегущие по щекам Затем все-таки достала из рукава кружевной платок и вытерла нос и глаза.

— Что случилось, Жизель? — Отложив монеты в сторону, он обернулся.

Жизель покачала головой, давая понять, что все в порядке, но тут слезы брызнули с новой силой.

Бенедикт быстро поднялся, пересек комнату и обнял жену за плечи. Некоторое время он хранил молчание, позволяя ей выплакаться. Как давно ему не приходилось держать ее, впрочем как и любую другую женщину, в объятиях! Мимолетные увлечения юности казались сейчас далекими и призрачными, мгновения, проведенные с Джулиттой, оставшись в памяти навечно, тем не менее канули в прошлое. Собственная супруга привычно держала его на расстоянии, то и дело оглядываясь на мать. Но сейчас они были в комнате одни. Стоявшую вокруг тишину нарушал только дождь, барабанящий по ставням. Пальцы Бенедикта поглаживали худые плечи Жизели. Они особенно исхудали за то время, когда она по своей воле взвалила на них непосильное бремя. Сейчас, как, впрочем, и всю жизнь, Жизель играла навязанную ей матерью роль, каждую секунду терзаясь угрызениями совести, что играет ее плохо. Бенедикт точно знал, что она скажет, когда немного успокоится и обретет дар речи.

— Мама сказала, что накануне Пасхи собирается дать обет и вступить в монастырь, — наконец выдавила Жизель. — Она уже обсудила все с отцом Жеромом и отцом Гойлем. Мама говорит… — она жалобно всхлипнула, — мама говорит, что хочет умереть монахиней. — Слезы снова градом покатились по ее щекам.

Бенедикт не усматривал в желании Арлетт ничего странного или ужасного. По его мнению, оно было вполне разумным и логичным, если принимать в расчет трепетное отношение тещи к религии. К тому же он считал, что ее уход из мира пойдет на пользу всем, в том числе и Жизели: как только Арлетт поселится в монастыре, заботы о ней лягут на плечи монахинь. А Жизель получит возможность прийти в себя и отдохнуть. Непосильное бремя почти пригнуло ее к земле.

— А что сказал отец?

— Он сказал, что согласен с ее решением.

— Разве он не прав?

— О, конечно, прав! — всхлипнула Жизель. — Просто я не могу думать о том, что она умрет. И знаю, что, как только мама уйдет в монастырь, мне придется проститься с ней навсегда. Она не хочет, чтобы я оставалась с ней до конца. — Вцепившись обеими руками в платок, она спрятала лицо на груди мужа. — Знаешь, я плакала не из-за нее, а из-за себя. Мне ужасно страшно.

Чувствуя, как мокнет от слез его рубашка, Бенедикт осторожно покачивал Жизель за плечи и ласково гладил ее по вздрагивающей спине.

— Ты не должна нести эту ношу одна, — растерянно пробормотал он. — Вспомни о том, что я рядом с тобой.

— Ты не всегда хочешь быть рядом, но я не виню тебя.

Вздрогнув, Бенедикт еще крепче сжал ее худенькие плечи. Положа руку на сердце, сейчас ему действительно хотелось быть где-нибудь подальше отсюда, но даже самым плохим мужьям иногда хочется притвориться хорошими.