Неужели?.. Да, конечно же, это он – Николай Остапенко!

Алексей так ударил друга по плечу, что тот испуганно присел.

– Здорово, Николай!

Остапенко застыл на несколько секунд неподвижно, а потом принялся радостно тискать Алексея в объятиях.

– Как ты сюда попал? – спросил он, наконец.

Алексей рассказал свою невеселую историю и тут же поинтересовался, какими судьбами попал на этот пароход Николай.

– Тебя взяли американцы, – ответил Николай, – а меня англичане. Им, чертям, разве докажешь, что ты русский партизан, что ты борешься с фашистами! Засадили в лагерь, да еще издевались. Один раз я даже в карцер угодил: дал в морду сержанту, который говорил, что Россия погибла бы без Англии и Америки.

– Ну, ничего, – сказал Алексей. – Будем бороться за возвращение на Родину.

Кубышкин попал в лагерь для военнопленных в местечке Джинейфа возле города йсмайлия, на берегу Больших горьких озер (на Суэцком канале).

Медленно тянулись месяцы напряженного ожидания. И вот, наконец, по лагерю разнеслась радостная весть: из Италии прилетели полковник П. Г. Белобоков и майор В. И. Титов – будут репатриировать русских военнопленных.

Это было в марте 1945 года. Около лагеря, оцепленного американскими мотоциклами, поставили большой стол. Перед строем русских военнопленных полковник Белобоков произнес речь.

– Друзья, – сказал он, – вас ждет Родина, ждут отцы, матери, жены… Кто желает вернуться?

Почти весь строй сделал три шага к столу. Только жалкая кучка, человек пять, осталась неподвижной. К ним сразу кинулись американские офицеры, репортеры различных газет. Защелкали фотоаппараты. Но еще трое русских вышли из кольца американцев и присоединились к большинству.

Видя, что испробовать «американского рая» захотели только двое, американский генерал пожал плечами.

– Ну что же, мы сделали все, что могли. А этим, – он кивнул в сторону отщепенцев, – выдать документы для выезда в Соединенные Штаты.

Долгий путь русских, непоколебимо решивших возвратиться на Родину, прошел через Каир, Каспийское море, Баку, Урал.

– Вот так я, наконец, и попал домой, – закончил свой рассказ Кубышкин.

Давно уже остыл самовар, давно крепким сном спят дети гостеприимных хозяев.

– И все-таки мне неясно, Алексей Афанасьевич, как вы «очутились» в саркофаге? Как получилось, что вам, живому, поставили памятник? Он сдержанно улыбается, потом не спеша отвечает:

– Во-первых, когда немцев выгнали из Рима, меня среди освобожденных не оказалось… Во-вторых, я не мог прийти после освобождения Рима на виллу Тай, куда собрались тогда все римские подпольщики и русские партизаны. Меня среди них не было. И мои товарищи подумали: «Кубышкин не пришел – значит, он расстрелян»…

Больше всех уверяла в том, что я расстрелян, Вера Михайловна Долгина – бесстрашная подпольщица; с ней мы встречались не раз в небольшом баре Альдо Фарабуллини. Через нее и Фарабуллини, этого замечательного товарища, умелого конспиратора, мы держали связь с римскими коммунистами. После отъезда русских военнопленных из Рима она убедила итальянцев в том, что вместе с Галафати был расстрелян и русский моряк Кубышкин.

Вот так и получилось, что почти рядом с саркофагом Галафати – он под номером триста тридцать два – оказался и «мой» саркофаг – триста двадцать девятый.

Кроме того, в ночь на двадцать четвертое марта, когда нас с Николаем Остапенко вели по коридору тюрьмы, узники, оставшиеся в камерах, видели нас. И, конечно, решили, что нас тоже повели на расстрел. Своими рассказами они потом и убедили Веру Михайловну Долгину…

То ли вспомнилась Кубышкину духота камеры Реджина Чели, то ли слишком накурено было в комнате – он поднялся и открыл форточку. Свежий ночной ветерок колыхнул занавеску.

– Да, жаль, что мне не пришлось встретить победу со своими товарищами по отряду. Это был настоящий праздник, – тут Алексей Афанасьевич встряхнулся, словно отгонял от себя все тяжелые воспоминания, и широко улыбнулся:

– Кстати, я имел бы возможность увидеть самого папу римского.

– Папу Пия двенадцатого? Каким образом?

– Я уже потом узнал, что наш доктор собрал группу партизан и пошел в резиденцию папы. Над отрядом гордо развевалось красное знамя. Представляете, – в Ватикане красное знамя!.. Папе ничего не оставалось делать, кроме как принять и благословить партизан. Впрочем, мы-то знали, что означает папское благословление. Тот же самый папа Пий благословлял орды Гитлера и Муссолини. Но после войны эта старая лиса поняла, откуда дуют ветры, и принялась наживать новый моральный капиталей. Волей-неволей ему пришлось тогда пробормотать несколько слов о мире…

Кубышкин на минуту смолкает и неподвижно смотрит перед собой. Мне кажется, он думает в эту минуту о своих павших друзьях… Уже другим, глуховатым и жестким голосом Алексей Афанасьевич говорит:

– Но ни один из тех садистов, которые мучили и расстреливали моих друзей, не ушел живым! Они не ушли от справедливого возмездия. Находясь в плену у американцев, я узнал все о них подробно.

…Выполняя приказ вождя итальянских коммунистов Луиджи Лонго, 24 апреля 1945 года партизаны начали бои за освобождение Милана. Бригада чернорубашечников и части личной гвардии Муссолини сдавались или спасались бегством, удирая к швейцарской границе. Переговоры с Комитетом Национального Освобождения, которые велись при посредничестве кардинала Шустера, провалились. Муссолини прихватил с собой золото итальянского банка и свою любовницу Кларетту Петаччи, бежал в сопровождении беспорядочного кортежа фашистских заправил и эскорта немецких эсэсовцев на броневиках к швейцарской границе. Вместе с ним искал спасения и Пьетро Кох.

Их преследовал посланный из Милана партизанский отряд под командованием коммуниста Вальтера Аудизио, известного тогда под именем «полковника Валерио». Аудизио было приказано поймать Муссолини и казнить.

27 апреля в 8 часов утра колонна убегающих фашистов была остановлена близ маленького селения Донго. Хотя Муссолини был переодет в немецкую форму, его опознали и расстреляли вместе с его метрессой и двенадцатью главарями «республики Сало».

Трупы Муссолини, Петаччи, Пьетро Коха и других казненных фашистов были доставлены в Милан. Там их повесили вниз головами на площади Лоретто, на том самом месте, где итальянские фашисты и нацисты совершили одно из своих последних кровавых преступлений – расстрел группы заложников.

Не ушел от народного гнева и Пьетро Карузо, начальник римской полиции, который в дни ардеатинской трагедии составлял списки заложников, обрекая их на смерть. Спасаясь от народного гнева, он бежал, но в восемнадцати километрах от Рима его задержал партизанский патруль, доставил в город и передал в руки правосудия. Карузо приговорили к смертной казни и расстреляли в крепости Бравета.

С начальником тюрьмы Реджина Чели – Донато Каретта – расправился сам народ. 19 сентября 1944 года его опознали родственники погибших в Ардеатинских пещерах и произвели над ним самосуд – возле моста Умберто бросили в Тибр, а потом труп повесили на ограде Реджина Чели. Собаке – собачья смерть!..

А вот фельдмаршал Кессельринг ушел от возмездия. За кровавые преступления, совершенные им в Италии, он был приговорен английским военным судом к смертной казни. Но через два месяца расстрел был заменен пожизненным тюремным заключением. Прошло лишь несколько лет, и оккупационные власти… выпустили фельдмаршала из тюрьмы, предоставив ему полную свободу действий. Он понадобился Соединенным Штатам для обобщения опыта гитлеровской армии во второй мировой войне. Недавно он опубликовал свои мемуары «Солдат до конца своих дней». Им больше подошло бы название: «Палач до конца своих дней»…

– А где теперь ваши спасители? – спрашиваю я у Кубышкина.

– Тюремщик Сперри в Риме… Вскоре после того, как меня и Остапенко увезли из тюрьмы, в ту же тюрьму были посажены Павел Лезов, Иван Румянцев, Петр Самец, которые были арестованы в Риме. Но за два дня до прихода в Рим союзников им удалось из тюрьмы бежать. И помог им в этом тот же самый Сперри.