– Настоящий затхлый каменный мешок без света, – ворчал Николай. – Посадить бы в нее архитектора, который строил эту тюрьму.
– Нет! – возразил Алексей. – Лучше того, кто приказал ее построить.
– Пожалуй, ты прав…
Семь суток просидели здесь Николай и Алексей. На исходе восьмого дня в двери загремели ключи. Алексей подумал, что либо его, либо Остапенко собираются вести на допрос, а может быть, и на расстрел…
Дверь открылась, на пороге появился Сперри. Он казался еще более постаревшим, еще более угнетенным, чем обычно. Какие думы мучили старика, какая боль подтачивала его силы?
Старый тюремщик вошел в камеру. Остапенко поднялся с койки. Сперри, как всегда, медлил. Он внимательно огляделся, словно чего-то искал, и, нарушив свое правило, вдруг печально улыбнулся и заговорил:
– Кончилась ваша тюремная жизнь, ребята, в Реджина Чели. «Царица небесная» пожелала освободить вас из своего «рая». Будем надеяться, что это к лучшему…
– А Что, нас переводят в другую тюрьму? – насторожился Остапенко.
– Вы едете на рытье траншей. Немцы повсюду отступают. – В голосе Сперри звучала необычная торжественность. – Не помогла гитлеровцам «Готическая линия». – Старик усмехнулся. – Если сказать правду, то ее и не было. Зря шумели об этих укреплениях английские и американские газеты… В германских военно-строительных отрядах «Тодт», куда вас повезут, дисциплина разваливается. Там сейчас создается подпольный комитет «Свободная Германия». Я думаю, вы сумеете использовать эти условия… Но, смотрите, не попадитесь вновь Коху. Он три дня назад уехал на север Италии. Теперь зверствует в Милане.
И вот что я вам скажу, русские парни. – Сперри подошел к Алексею. – Мы больше, конечно, не увидимся… Окиньте эту камеру прощальным взглядом, вглядитесь в нее внимательно и запомните, что я вам сейчас расскажу… В этой камере сидел Грамши! Да-да, сам Антонио Грамши, секретарь Коммунистической партии Италии. А в других камерах сидели его боевые соратники: Тольятти, Джерманетто и другие…
– Грамши? – полушепотом переспросил Алексей. – Грамши… – удивленно повторил он, как бы что-то припоминая. – Кажется, он был у нас в России и встречался даже с Лениным. Да?
– Да, он был у вас, в России в двадцать втором-двадцать третьем годах. – Сперри тяжело опустился на койку. – А потом возвратился на родину, чтобы продолжать революционную борьбу. Он основал Коммунистическую партию Италии и газету «Унита»… Он для нас все равно, что для вас Ленин. Нашего Грамши мы помним и никогда не забудем…
Несмотря на парламентскую неприкосновенность, Грамши был арестован по приказу Муссолини. Это было в ноябре двадцать шестого. В этой камере он просидел тогда шестнадцать дней.
Когда вечером привели его сюда, я даже не поверил, что передо мной сам Грамши. Я его представлял каким-то великаном, а это был обыкновенный человек маленького роста, в очках, очень болезненный с виду. Я помню его слова, которые сказал он в тот вечер: «Ничего, мы и здесь будем вести борьбу с теми, кто ведет Италию к гибели»…
Ужасы, которые я видел в этой тюрьме, встречи с коммунистами, осужденными на смерть, заставили меня над многим призадуматься, а затем… затем, как видите, я с вами…
Всем, чем только мог, я старался облегчить положение Грамши: несколько раз тайно передавал ему газеты, письма, бутылки с кофе, сигареты, а однажды – шерстяную фуфайку и носки. Бывало, как ни загляну в глазок, всегда вижу одно и то же: сидит за столиком и все пишет и пишет…
Выйти на свободу ему не удалось. Пересылки из одной тюрьмы в другую, тяжелые кандалы, одиночные камеры, плохое питание – десять лет тюремных скитаний! – они подорвали его здоровье. Весной тридцать седьмого года он умер…
Сперри нервно погладил ногу и похлопал по коленке.
– А ведь этот пес Муссолини знал, что состояние здоровья у Грамши очень плохое. Ему об этом докладывал профессор Умберто Арканджели. А главный чернорубашечник сказал: «Грамши может получить освобождение, если он обратится лично ко мне с просьбой о помиловании и если он откажется от политической борьбы и уедет из Италии в Москву».
Эти слова, конечно, передали Грамши. И думаете, что он ответил? О, Грамши всегда умел хорошо отвечать своим врагам! Грамши ответил: «То, что вы мне предлагаете, – это самоубийство; я не имею ни малейшего намерения кончать самоубийством»… Эти слова быстро облетели тогда все тюрьмы Италии. Это были хорошие, добрые слова. Они укрепляли тех, кто начинал падать духом, вдохновляли тех, кто ослаб в борьбе…
– Вы так много знаете, – уважительно сказал старику Алексей.
Сперри печально улыбнулся:
– Лучше бы мне не знать всего того, что я знаю… Однако слушайте…
Он принялся рассказывать дальше.
Как только Грамши посадили в камеру, пришел старший надзиратель и прибил над его кроватью лист фанеры с надписью: «Свобода, Равенство, Братство». Так смеяться над возвышенными идеалами могли только фашисты!
Однако они умели не только унижать, но и истязать.
Железная койка Грамши опускалась лишь на ночь, а днем можно было или стоять, или сидеть на цементном полу. Два раза в день обследовалась оконная решетка, а камера – ежечасно. Холод пронизывал до костей. Лишь ходьба взад и вперед по камере несколько согревала Грамши. Под окнами в течение всей ночи бегали свирепые псы волчьей породы. Вздумавшего спуститься из окна они растерзали бы в клочья.
Прогулка разрешалась через день на один час, никакие разговоры при этом не допускались. На каждого заключенного перед прогулкой надевали специальный мешок с отверстиями для рта и глаз. В этих нелепых мешках, напоминавших собой колпаки куклуксклановцев, заключенных выводили «подышать свежим воздухом».
Тюрьма не зря считалась могилой. Попасть в зубы «Царицы небесной» означало – погибнуть медленной смертью.
В день, когда умер Грамши, один из заключенных на коробке от сигарет написал:
Ты умер, – пыткой, смертью замучен,
Но твой призыв с тобою не затих.
Твой голос жив. Для нас он снова звучен,
Еще звучней, чем голоса живых!..
Кубышкина и Остапенко взволновал рассказ Сперри.
– Спасибо, – стараясь скрыть волнение, проговорил Алексей. – Спасибо, друг, за все спасибо…
Невольно он окинул камеру внимательным, все запоминающим взглядом.
В ней все было знакомо – любая выбоина на стене, каждая щелочка в столе, каждая щербинка на потускневшем запыленном распятии. Но рассказ старого итальянца заставил Алексея увидеть эту камеру такой, какой она была много лет назад. Вот как, бывает, переплетаются пути людей! И, оказывается, камеры, эти древние молчальницы, тоже говорят. Взволнованно и скорбно рассказывают они о борьбе, которую ведет человечество против всех темных сил на земле…
– Если бы вы раньше нам рассказали об этом, – проговорил Остапенко, – мы держались бы еще бодрее и мужественнее. Мы, конечно, никогда не забудем этой камеры. Не забудем и вас – человека, который знал Грамши и помогал ему…
– Вы тоже смелые люди, – твердо сказал старый итальянец. – Все вы, коммунисты, похожи друг на друга. Вы справедливы и сильны… – Он сжал им руки.
– А вы… вы нам ничего не расскажете о себе? – неожиданно спросил Алексей. – Ведь вы для нас делали так много, что об этом никак нельзя забыть! Должны же мы знать, кто помог нам остаться в живых.
Сперри смущенно кашлянул.
– У нас мало времени. Да и в моей жизни нет ничего интересного…
– Неправда! – горячо возразил Алексей.
– Ну уж разве коротко… – Сперри помолчал, собираясь с мыслями, потом не спеша начал новый рассказ…
Жизнь зовет к борьбе
Отец Сперри, потомственный металлист, работал на одном из заводов Рима. В доме у них никогда не было достатка: семья состояла из пяти человек, а работал только один. Анджело был вторым ребенком в семье. Он рос хрупким и нежным, малейшее препятствие вызывало в нем чувство страха. Джулио, старший брат, посмеивался: – В кого ты у нас уродился такой? Ни рыба, ни мясо… Да и имя-то у тебя такое – Анджело – «Ангел»…
