Ник засмеялся:

— Твой случай лишний раз подтверждает мою правоту.

Это меня немного задело: в палатке не было правых и неправых, только не самые приятные воспоминания, узорчатые тени листьев на крыше палатки и беседа, не подозревающая, что ей полагается быть неловкой.

— Ты о чем?

— Диснеизм. Срежиссированное приключение в специально созданных условиях. От желающих отбоя не будет.

Шея затекла. Я передвинула голову пониже, в ложбинку его плеча.

— Как так?

— Быть настоящим военнопленным несладко, — разумно заметил Ник.

— При чем здесь?..

— Если мы заменим все плохое в мире безболезненными имитациями, люди не заметят, если заодно заменить и все хорошее. Неспособность различать настоящее и искусственное — вот «новая волна» будущего.

— Что за «мы»? — спросила я, звучно зевнув. — Говоришь как кандидат в президенты.

— О, я не против диснеизма — наоборот, двумя руками за познание и расширение возможностей человеческого организма. Я лишь сказал, что игру в трудности люди примут с распростертыми объятиями.

— Слушай, прекращай, — попросила я, закрыв глаза.

И он прекратил. Двадцать минут спустя.

Утром я проснулась оттого, что затекло все тело. Правая рука онемела, плечи ныли. С трудом потянувшись, я осторожно выползла из спального мешка, стараясь не потревожить Ника, спавшего богатырским сном. В палатке было жарко. Воздух казался густым и раскаленным, как в горячей печи. Шея сзади была покрыта каплями пота. Несмотря на шатер деревьев, солнечные лучи находили лазейки в плотной листве и добирались до палатки, отбрасывая сложную узорчатую тень.

Я натянула шорты и серую футболку и взглянула на Ника. Он спал на спине, сложив руки на груди, — так спала мама, его дыхание было ровным и глубоким. Он казался прежним, знакомым и милым, и я постояла, дожидаясь жаркой волны раскаяния, которой полагалось окатить меня с головы до ног. Не ощутив, однако, ни капли сожаления, я тихонько вышла, Когда расстегнула молнию палатки, внутрь хлынул свежий холодный воздух.

Снаружи я натянула свои старые шлепанцы, подобрала неразлинованный блокнот, где мы вчера подсчитывали набранные очки, и не спеша направилась к озеру. Было совсем рано, только рассвело, и никто еще не проснулся, кроме меня, уток и зеленых жуков, скользивших по поверхности воды. Я знала — скоро мне захочется кофе и ванную комнату со стенами и душем, но пока я была всем довольна. В эту минуту я с удовольствием сидела на берегу и смотрела, как утки плывут по воде в лучах утреннего солнца. В душу входили покой и безмятежность остановившегося мгновения. Именно здесь проходила неподвижная ось вращающегося мира. Отсюда не свалишься. Здесь не было края, с которого можно сорваться, крутого склона, с которого можно кувыркнуться, — все выпуклости рельефа мягкие и сглаженные.

Можно было бы остаться здесь жить. Рубить, например, лес, рыбачить в озере, выращивать овощи, соорудить уборную с примитивным смывом и навсегда поселиться в маленьком личном лесу в десятке миль от Эшвилля, Северная Каролина.

Мысль вызвала у меня улыбку. Таллула Уэст отказалась от городской суеты, ограничилась предметами первой необходимости и робинзонит в дикой чаще!

На соседнем участке женщина в пушистом белом халате вышла на открытую веранду, обрамленную гирляндой красных фонариков, держа в руке чашку дымящегося кофе. Я сразу поняла, как все-таки люблю предметы не первой необходимости. Увидев на берегу своего озера особу в трусах и майке, дама помахала рукой. Я махнула в ответ, и женщина сразу исчезла в недрах дома, видимо, решив вызвать полицию и заявить о нарушении границ частного владения.

Даже перспектива проехаться в полицейский участок для разъяснения ситуации не нарушила моей безмятежности. Неприятности были бессильны проникнуть за опушку моего зеленого леса. Избирательная злоба Марка Медичи перестала существовать. Агрессивная манера Джерри навязывать товар стала плодом воображения. Кэрол превратилась в неподтвержденный слух. Исчезли источники постоянной тревоги, и, освобожденная, я обрела всемогущество. В первый раз за пять недель дизайнерские идеи, можно сказать, носились в воздухе, и я торопливо делала набросок за наброском. Давно забытые, заброшенные проекты вдруг начали казаться настоящим кладезем новых проектов. Бесценный, волшебный лес… Любое место в мире, где мы оживаем, стоит того, чтобы держаться за него двумя руками.

Закрыв глаза, я представила уютную деревянную хижину — без Уолденовых [31]крайностей, засорявших двор, зато с холодильником, толстой желтой теплоизоляцией и фарфоровой ванной на медных львиных лапах, слив которой иногда забивается.

Существовало, конечно, множество аргументов, объясняющих, почему ничего не получится, но я осталась к ним глуха. Так ржание лошадей на стадионе, переполненном орущими фанатами, тонет в гвалте трибун. Почему бы мне сюда не переехать? Почему я не могу сидеть на берегу тихого озера и рисовать с утра до вечера?

В окружающем безмолвии и глубоком покое я отчего-то вспомнила тенистую лужайку, где похоронена мама. Летним днем она отправилась подбирать себе участок на кладбище. Мы наотрез отказывались ее сопровождать, но мама проявила неожиданную настойчивость, твердо решив быть практичной. Видимо, процесс самостоятельного выбора места для могилы позволял ей по-прежнему чувствовать себя хозяйкой своей судьбы. Слабенькое средство, вроде факела против стаи волков, но мама инстинктивно потянулась к нему и, совсем как прежде, азартно потребовала у продавца кладбищенских участков самое дешевое место. Служащий пытался ее отговорить, показывая снимки более дорогих пасторальных лужаек, но мама оставалась непреклонной. Несокрушимой. Сильной. Живой.

— Хорошо, — со вздохом сдался продавец, складывая карту кладбища с новым участком для семейных захоронений, обведенным красным кружком. — Но попрошу вас обязательно взглянуть на выбранное место, прежде чем вы подпишете какие-либо бумаги.

Мама согласилась единственно из нежелания спорить — у нее в голове не укладывалось, какая мертвой разница, где лежать. Но когда мы добрались до участка и увидели старые железнодорожные рельсы, сухие деревья и сорняки высотой до колен, мать начала хохотать. Это был густой, сильный смех здоровой женщины, от которого у меня невольно выступили слезы. Я взглянула на отца и увидела, что он думает о том же: Господи, неужели она наконец-то поправляется?

— Оказывается, разница все-таки есть, — выговорила мать между приступами хохота. — Нет, здесь я себя хоронить не позволю!

Мы с отцом тоже начали смеяться — от облегчения, от нервного напряжения, от хорошей шутки. Признаться, Уэсты никогда не составляли крепкую семью — мы всегда были шатким кухонным столом без одной ножки, — но в тот день проявили себя молодцами, и я была так счастлива, что еще долго с трудом дышала стесненной от радости грудью.

Это небывалое счастье долго не продлилось, но тогда я этого еще не знала — не догадывалась, что мама буквально на ладан дышит, а отец меня вот-вот бросит. Что ж поделать, такова жизнь — землю всегда заливает золотое сияние, прежде чем солнце закатится.

От размышлений о возможном переезде меня отвлекло появление соседки, которая успела переодеться в розовое платье и энергичным шагом направлялась ко мне. Я встала.

— Здравствуйте, я миссис Лидия Костелло, хозяйка дома номер 1421 — вон тот, соседний, — уточнила она, словно я не видела, откуда она только что вышла. — Вы владелица этого участка?

— Да, — ответила я, не зная, что делать дальше — протянуть руку, представиться? К счастью, ответ соседки последовал быстро и предупредил любые действия с моей стороны.

— Сла-ава Бо-огу! А мы с мужем перепугались, что местные власти начали сдавать участок под кемпинги. — Видимо, испугавшись, что подала мне идею, миссис Костелло поспешно добавила: — Кстати, превращать этот участок в частный кемпинг незаконно. Это запрещено окружным постановлением номер 546. Можете справиться в офисе шерифа, если не верите.