— Как поживаешь? — спрашивает он.
— Привет. Все отлично, — отвечаю я бодро и поспешно. — А как ты?
Брат рассказывает о поездке во Флориду. По пути домой он заехал в зоомагазин и купил четырех ящериц для своих троих детей. Четыре — на тот случай, если одна сдохнет по дороге. Иначе придется оправдываться и выдумывать объяснения. Все выжили. Мартин — трех лет от роду — спросил папочку, почему ящериц четыре. Для кого же четвертая? Брат сказал Мартину, что у одной ящерицы родился малыш. Мартин спросил, у которой. Брат указал на первую попавшуюся. Мартин спросил, откуда он вылез, и брат сказал: из-под хвоста.
Просто прекрасно. Мы прощаемся.
Вырубить телефон!
Мой брат так и не сумел найти свое место в жизни. Он и дальше будет изворачиваться и увиливать, выдумывая очередную маленькую ложь, которая всех устроит. Но эти бесконечные полуправды в конце концов превратят его в подделку — сделают таким же ненастоящим, как и слова, которые он изрекает. И через десять или двадцать лет даже собственные дети не узнают его.
«Кто этот самозванец? И где наш папа?»
«Да вот же он. Перед вами».
Я сам — ничуть не лучше. Мы оба до бесконечности запуганы жизнью.
Если я думаю о смерти, то всегда представляю ее так: я вхожу в пределы территории обитания тигра, и тигр этот голоден. Эта картинка привиделась мне однажды ночью и осталась на годы. Такая смерть казалась самой правильной для человека вроде меня — не могу сказать, почему. Впрочем, теперь я вижу это иначе. Мне представляется другое животное. Я по-прежнему хочу быть съеденным заживо, но сейчас я предпочел бы погружение в океан. Возможно, на меня накинется агрессивно настроенный морской лев. Можете не верить, но я действительно этого хочу. Надеюсь только, что меня разорвут на части, а не заглотают целиком…
Возможно, прогулка поднимет мне настроение… Да! Долгая-предолгая прогулка. Сегодня пасмурно. Я надеваю свою шляпу и выхожу на улицу…
Дети и Отцы
Отец пробыл со мной недолго. Пять лет — и нету отца. Мать умерла. С сестрой я никогда не встречался. Единственное существо, заменившее мне всю семью разом — мой пес Липучка. Я назвал его в честь отца, отбывавшего пожизненный срок в Ливенворте, дабы увековечить его прозвище. Отец занимался тем, что заливал людям клеем рты, пока они не переставали дышать… У меня сохранилось воспоминание из раннего детства: отец брассом переплывает длинный пруд, а я сижу у него на плечах. Мой огромный волосатый скакун, мой плавучий медведь. Отец был плотником и зарабатывал приличные деньги, но стал получать вдесятеро больше, когда подвязался выполнять всякие особые задания для крутых парней. Он привязывал жертву к верстаку и наполнял ему рот столярным клеем. Потом переворачивал его на бок и проделывал то же самое с ушами. Не говори зла, не слышь зла… Если парня надлежало оставить в живых, он заливал клеем другие отверстия или опечатывал смолой его гениталии — так же, как искусный мастер бальзамирует скорпионов в янтаре.
После того как забрали отца, я был бы рад, если б меня воспитали волки. К сожалению, этого не произошло. Я попал под неусыпный надзор моих деда с бабкой — Иззи и Иды. Мультипликатор может нарисовать человека, чей рот застегивается на молнию — и дети будут смеяться. Мой отец сделал подобное в реальной жизни — и будет сидеть в тюрьме до конца своих дней.
Я рисовал людей с перепончатыми ступнями. Иногда мне снилось, что я лягушка. Лягушкой я бы и хотел остаться — сидеть, наполовину погрузившись в пруд, в три часа ночи оглашать окрестности громким кваканьем, присоединяя свой голос к лягушачьему хору, и заниматься сексом с другим тварями, столь же скользкими, как и я сам. Никогда и ни за что я бы не согласился превратиться в принца. Я мечтаю оторвать принцу голову.
Мой папа был отличным отцом. Гангстер-иудей — явление столь же редкое в стране, принадлежащей американцам, как еврей-боксер или еврей-бейсболист. Я люблю его. Отец больше не принимает посетителей. Даже меня. Он нарисует сердце на клочке туалетной бумаги и уронит его в унитаз. Он увидит, как кровоточат чернила. Тогда он спустит воду. Так мне это видится…
В книге «Мир собак» говорится, что Липучка — мой пушистый товарищ — выделяет определенные жидкости, когда я с ним гуляю. Святая правда. Он метит землю, словно делает записи для энциклопедии. Возможно, кто-то сочтет, что я поступил неуважительно, назвав собаку в честь еще живого отца. В иудейской традиции это ни-ни. Совершенно недопустимо. Но я никогда не рассматривал вопрос в подобном ключе. Я просто желал вспоминать об отце каждый раз, как только позову Липучку по имени…
Я принимаю гостей. Женщина — такая прекрасная, что деревья склоняют к ней ветви, когда она проходит мимо, — наносит мне визит. Она подходит к Липучке и говорит: «Ох ты, какой милый! Я мог бы поклясться, что услышал: «Вот это могила!» — но так она сказать не могла, поскольку обращалась к собаке. Женщина опускается на коленки, слегка стукаясь ими об пол, и спрашивает, как зовут моего пса. Я говорю: Липучка. Я опускаюсь на колени рядом с ней и чешу ему живот. Женщина похлопывает его по филейной части. Липучка подергивает задними ногами. Она говорит, вот ты и попался! Какой ты чудный мальчик, Ли! Женщина спрашивает, есть ли у него щенки, и я отвечаю: да, у него есть щенки. Не хотите ли зайти в дом и посмотреть на них и выбрать одного себе? О, это было бы чудесно, отвечает она. Женщина идет в дом вместе со мной, и, пока мы занимаемся сексом, мне начинает казаться, что ее тело выстлано внутри розовым атласом. Потом, когда женщина сидит на мне верхом, она шепчет: вскрой, вскрой меня! И я спрашиваю: мясницким ножом? А она отвечает: можно и так. Что ж, я беру огромный нож, лежащий на столике рядом с кипой бумаг, и кромсаю ее тело. И тут же становится ясно, что эта красивая девушка — обычное человеческое существо с такими же внутренностями, как у всех остальных. Мне не следовало ее вскрывать — пусть даже она сама попросила. Впрочем, я ничего такого не сделал. Я просто представил это себе. Все здоровы, никто не покалечен, можно жить дальше. Липучка вывешивает наружу язык и пускает слюни. Видимо, ему жарко… Женщина говорит: до свидания, и я приподнимаю шляпу. Я стараюсь быть вежливым со всеми.
Два моих сына
Впервые я испытал священный ужас, когда дети нарисовали на лбах свастики. Впрочем, потом я вспомнил, что все эти краски делаются на водяной основе и значит не токсичны. Стало быть, можно не опасаться побочных эффектов. Свастики легко смываются при помощи воды и мыла — что я и проделал как можно более невозмутимо. Я отлично знал, что детки будут пинаться и верещать. Это нетрудно предвидеть: никому не понравится, когда его лоб отскребают, как жирную тарелку.
Еще мне известно (отцы обязаны быть в курсе подобных вещей), что свастика не всегда символизирует дурные вещи — вроде Германии, геноцида и сами-пони-маете-кого (А. Г.). Свастика — это также символ секса, энергии и возрождения — например, в традиционных индейских культурах или в Корее.
Позволю себе на минуту отвлечься и прочесть небольшую лекцию. Читать небольшие лекции — это тоже необходимое для отцов умение. В те моменты, когда мы не занимаемся охотой и собирательством, мы обязаны изрекать премудрости.
Итак. Ничто заранее не готовит нас к пути, которым мы следуем. Мозг оккупировал вашу голову, приказывая вам совершать те или иные поступки, и вы безоговорочно повинуетесь. У вас нет выбора. И вот простой тому пример. Ступай в туалет, командует мозг, пора. Что ж, вы бредете на первый этаж, заворачиваете за угол и приближаетесь к сортиру. Ваша тыльная часть повернута в нужной позиции, штаны и трусы спущены на уровень лодыжек. Следующая команда проста и зловеща: садись. Да, Господин, безмолвно отвечаете вы, сгибаете колени и опускаете филейную часть на белое пластмассовое кольцо. Это движение не требует умственных усилий; вы совершаете его бездумно, как марионетка. Что же будет мне наградой за беспрекословное повиновение, спрашиваете вы. Зато, что я покорно опустил свои полужопки на пластмассовый круг? Да ничего. Ты ничего не получишь. Вы ждете, ждете, но — разумеется — ничего не происходит. Ничто не движется в глубине ваших кишок. Ни туда, ни сюда. И вы продолжаете тужиться, пока ягодицы не покраснеют, а кишки не завяжутся узлами. Жопа заревела белугой, и мозг ей поверил… «Гипотетический человек не обязан бегать в сортир за каждой мелочью, — сказал я мистеру Пауку, ползущему по кафельному полу. — Особенно, когда у него полно других дел. Например, когда в детской разгорается очередной скандал». Так я ничего и не высидел. Ложная тревога…
