Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

соседней палате лежал человек, пытавшийся покончить жизнь самоубийством. Он убил собственную жену, а затем выстрелил себе в висок. По какой-то прихоти его рука мистическим образом поднялась, словно он чествовал Гитлера. У него была огромная голова, распухшая словно тыква…

Ежедневно мистер Пуусемп запирался у себя в комнате и наговаривал на автоответчик детальный доклад о Марнином состоянии — так что любой желающий мог позвонить и узнать все новости. Он тщательно записывал все, что говорили врачи об инфекциях, внутричерепном давлении, функциях ствола мозга, — и пересказывал это магнитофону. Каждый вечер мистер и миссис Пуусемп — а также все, кто приходил в больницу, — набивались в крошечную комнату, оснащенную столом, одним стулом и телефоном с громкоговорителем — и часами слушали сообщения от разных людей, желавших им всего-всего наилучшего. Я сидел на полу, рассматривал собственные ноги и наблюдал, с каким возбуждением и энтузиазмом люди реагируют на каждый очередной звонок.

Мистер Пуусем был одним из самых крепких и здоровых зрелых людей, которых я встречал в своей жизни. Он легко мог бы оторвать руки человеку вдвое младше себя. И этот самый человек был необычайно эмоционален. Он не стеснялся рыдать в голос, всхлипывая и захлебываясь слезами. В иные моменты он рассказывал истории в лицах или спрашивал меня, что я думаю о его модели лыжного шлема, экспромтом нарисованной на салфетке. Он был преуспевающим предпринимателем с навязчивой идеей решить проблемы всех и вся. Как-то за столиком в больничном кафетерии он принялся расспрашивать меня о моей творческой деятельности и карьере в искусстве. Мог бы я создать шедевр, который очарует весь мир и сделает меня богатым? «Следует начинать с того, то наиболее востребовано в данный момент, — говорил он. — С того, что интересно и нужно людям». Я мямлил и запинался в ответ, нес что-то о вдохновении и интуиции. Я рассказывал ему о моих картинах — роботах-мужчинах, похожих на человечка с рекламы шин «Мишлен», и роботах-женщинах с обтекаемыми формами, изображенных на розовом фоне. Когда я общался с мистером Пуусемпом, мною овладевало чувство сродни благоговейному страху. Я словно беседовал с сенатором. Мистер Пуусемп будто бы излучал внутренний свет. Время от времени он вынимал из кармана маленькую резиновую мышку и пугал ею медсестру, не ожидавшую подвоха. Если сестра не оценивала по достоинству этот мышиный прикол, мистер Пуусемп не допускал ее к дочери. Его чувство юмора было неистощимо. Пожалуй, только оно и не позволяло нам окончательно пасть духом. Как-то я нечаянно прищемил ему палец дверцей машины, не вовремя захлопнув ее. Мистер Пуусемп не издал ни звука — ровным, спокойным голосом он попросил меня открыть дверь.

Как-то, ближе к концу одного длинного вечера, лос-анджелесские друзья Марни собрались в комнате отеля, устроив что-то вроде вечеринки. Мы пили «Джек Дэниэлз» и курили марихуану. Правилами отеля не дозволялись даже обычные сигареты. Раздался телефонный звонок. Мистер Пуусемп звонил из своей комнаты — этажом выше. Он отчитал нас за недостойное поведение и попросил прекратить, сказав: «Tout de suit [31].

Я вернулся домой и начал вести дневник для Марни Я неустанно записывал события, происходившие в каждый из дней, когда ее не было с нами. Я просил всех своих знакомых — даже тех, кто не знал Марни, — написать туда хотя бы несколько слов. Я решил сделать все, о чем Марни могла бы сказать: «Это клёво». Во исполнение этого обета я выкрасил волосы в синий цвет, купил спортивные ботинки и бегал по Елисейскому парку. Я поднимал гантели, делал миллионы приседаний и наклонов, играл в теннис и занимался плаванием. Я питался индийской едой и пиццей, посещал многочисленные вечеринки и, рискуя посадить печень, пил шампанское. Я читал «Бесконечную шутку» Дэвида Фостера Уоллеса [32], запоминал анекдоты и потом рассказывал их в лицах, как это делал ее отец — ее божество. Я постоянно фотографировал, рисовал и трахал любую симпатичную девчонку, готовую раздвинуть для меня ноги. Я даже играл в гольф, хотя ненавижу его всеми фибрами души. Я напечатал крошечные портреты Марни на своих лыжах. Я купил лыжный шлем, выкрасил его в белый цвет и покрыл сверху черными пятнышками, похожими формой на снежные хлопья. Я катался по три-четыре дня каждую неделю и один раз едва не угодил под лавину.

В день Святого Патрика я прокатался семь часов кряду, а потом позвонил мистеру Пуусемпу. Я жил в Мам-моте, в хижине, принадлежавшей моим друзьям. Там был телефон, и мы с Мариниными родителями постоянно оставались на связи. Мистер Пуусемп сказал, что Марни умерла прошлой ночью. Я стоял в прихожей, бездумно глядя на керамическую фигурку Санта-Клауса. На мне были яркие лыжные штаны, подаренные Марни на очередной день рожденья… Она пролежала в коме десять недель. Доктора не могли с точностью определить, каковы ее перспективы — восстановится ли когда-нибудь ее мозговая деятельность, сможет ли она ходить, разговаривать. Выйдет ли вообще из комы. Мистер Пуусемп рассказал мне, что в один из дней, когда Марни была в более или менее ясном сознании, она дала понять, что предпочитает умереть. Это похоже на нее, сказал мистер Пуусемп. Если она не могла жить полной жизнью — она не хотела жить вовсе.

Минула неделя. Мои мозги под синими волосами сочинили панегирик во славу Марни, и я произнес его в самой большой церкви Пенсильвании для миллионов людей, которые восхищались Марни так же, как восхищался ею я. Я рассказал историю о том, как Марни впервые взяла меня в турпоход. Я был абсолютнейшим чайником, и мне никогда прежде не доводилось спать на свежем воздухе. После десятимильного перехода через высокий альпийский каньон мы остановились возле озера. Марни хотелось искупаться нагишом. Она спросила: ничего, если она поплавает голой? Я ответил: ничего, все нормально. Я взялся следить, чтобы никто не подсматривал. Марни разделась. Я стоял, отвернувшись, но словно бы ощущал ее за спиной — обнаженную и веселую. Глупость или же какое-то психологическое братское чувство не позволили мне обернуться. Я стоял, закрыв глаза, и воображал свою подругу — обнаженную, соблазнительную, стоящую на скале над озером. Потом я услышал громки всплеск.

Советы сластолюбца

Если нынче вы холодны как камень — даже и не пытайтесь улечься поверх своей подружки. Нет смысла…

Дабы избежать сдавливания и удушения, правильно распределяйте свой вес, опираясь на локти. В подобной позиции оба партнера имеют возможность двигать тазовыми частями в любом направлении, что немаловажно.

Ласкайте все тело. Начните с пальцев ног и постепенно продвигайтесь к голове. Полижите между всеми пальцами ног по очереди. Девушки это любят. Прокладывайте себе путь вверх — к бедру, но только не напрямик. Двигайтесь по спирали, действуя в основном языком. Не стесняйтесь лизать. Используйте свой язык по полной программе, разбавляя свое путешествие сухими краткими поцелуями.

Приблизившись к заднему отверстию, действуйте с осторожностью. Целуйте и стискивайте нижние щечки, но не при каких обстоятельствах не следует разводить их в стороны и укореняться между этими нежными холмиками. Успеете. Настанет момент, когда ваша подружка поймет, как это приятно. Она лежит на животе, ноги слегка раздвинуты, и влажный кончик языка ласкает ее дырочку в попке. Сперва эта дырочка плотно закрыта: попка не хочет компании. Зря… Движениями своего языка вы будто бы скажете: «Эй, ты, маленькая дырочка робкого десятка, не бойся! Никто не желает тебе зла». Попробуйте — и вскоре маленькая дырочка расслабится. Дверца открыта… Не вздумайте тыкать! Будьте нежны и изобретательны. Осторожно пощекочите вокруг дырочки средним пальцем и лишь затем нежно введите его внутрь. Истинный сластолюбец никогда не засунет свой палец глубже, чем на дюйм. Не крутите его, не скребите и не втыкайте по самые кишки. Цель вашего пальца — массаж анальной стенки. Не более и не менее.

вернуться

31

Сейчас же (франц.).

вернуться

32

Дэвид Фостер Уоллес — один из самых заметных американских прозаиков второй половины 90-х годов XX века.

52
{"b":"162978","o":1}