— А вы где, дома? — забеспокоилась Наташа, поняв, что они уже не просто пьяные, а непривычно пьяные.

— Где? Да, кстати, Юр, где мы? — прикалывался над ней Макс. — Канава какая-то, кусты… Малыш, все нормаль, не суетись! — только пьяный человек может говорить так искренне. — Я тя люблю, зая. Я очнь скучаю, моя солнышка. Моя прелесть. Так тя не хватает, ты б знала! Не клади трубу, поговори со мной!

— У тебя деньги на телефоне закончатся!

— Нуи хрен с ними! Разве деньги эт главное? Я тя так люблю! Я любого убью, кто станет между нами! Поняла? Держи там пацнов на расстыянии, иначе буишь мне передачки в тюррягу носить.

— Да, да, понятно, — исправно поддакивала Наташа.

— А ты мя любишш, кошычка?

— Конечно, милый, очень! Давай я послезавтра позвоню, тогда нормально поговорим, — предложила Наташа и деликатно привела в свое оправдание: — Там Юрику, наверно, скучно, пока ты со мной болтаешь.

Попрощавшись, Макс улыбнулся другу:

— Она не любит со мной базарить, када я пьяный.

А Юрик с серьезностью, присущей только после водки, уточнил:

— Ты не собираешься ей рассказать, что у тя буит ребенок?

Макс покачал головой.

— Я иё потеряю.

— Мож, она простит?

— Я впервые в жизни рад, што она в Москве. Видела б она сейчас мою разрисованную физиономию…

Посиделки продолжались еще неделю, пока Макс был на больничном. Юрик приходил к нему в гости, дабы пополнить запасы в холодильнике, и оставался на легкую попойку. Когда «потертости» с лица Макса исчезли, а синяки стали менее заметны, он, так и быть, вернулся в школу. Ученики с интересом обсуждали сплетни относительно того, с кем подрался физик и из-за чего. Только самые смелые спрашивали у него напрямую. Говорил честно: «С другом подрался. Из-за чего — не помню».

>

Наташа, как солнышко в зимнюю ночь, прорывалась время от времени в безнадежно пустую и нелепую жизнь Макса. Он почти ничего не рассказывал ей о себе: что рассказывать? Что Светка от него залетела? Что с Юриком ссорился? Наташа спросит, из-за чего…

Впрочем, трудно сказать, интересовала ли Наташу жизнь Максима. Она спрашивала, как дела, но ответ ей как будто был неважен. Ей хотелось поскорее поделиться своими новостями! Она устроилась на работу в один ансамбль певицей, они выступают каждый вечер попеременно то в кафе попроще, то в ресторане покруче. А свою группу умудрилась пристроить в ночной клуб, так что по субботам она поет еще и там. Радовалась, хвасталась своими успехами и организаторскими качествами, гордо заявляла, что публике нравятся ее песни…

За окном с каждым днем все больше теплело, хотя иногда наступал двух-трехдневный сезон заморозков. А Наташу не интересовала сочинская погода. Максим поднимал трубку в ответ на убыстренную, нетерпеливую трель междугородного звонка, и попадал в совершенно другое измерение. На этой волне не было ничего, кроме Наташи и ее Москвы. Не было зла на Светку, не было гонимых прочь, но таких навязчивых мыслей о Светкином ребенке, не было чувства вины перед Юркой… Была только тоска, ведь Наташа, похоже, в нем, в Максиме, больше не нуждается…

И только ее «тетрадка» с карикатурами и милыми репликами, оставленная ему на память, хранила вечное тепло о том, кого она так любила.

>

Вызвал к доске Ефремова, но тот, почему-то, попросился не отвечать сегодня. Весь 7 «А» непонимающе поглядывал на своего одноклассника — мальчишку с очень хорошей репутацией умного начитанного отличника. Удивился даже Максим Викторович:

— Ты не выучил?

— Я выучил, — заверил Вадим, потупив взгляд и сложив руки на парте, как первоклассник.

— А почему к доске не выходишь? — не понимал Макс. — Это легкая задачка!

Ефремов тупо молчал. Учитель был в недоумении, но акцентировать внимание на мальчишке больше не стал. Только в конце урока попросил его:

— Вадик, останься ненадолго.

Когда все остальные дети вышли, и Максим закрыл за ними дверь, подошел к ученику и сел за соседнюю парту напротив Ефремова. Открыл его же тетрадку на чистой странице и дал задание:

— Напиши формулу давления.

Пацан написал стопроцентно по-памяти.

— А определение скажи!

Пацан указал на только что написанную формулу и, тыкая ручкой по условным обозначениям, рассказал:

— Давление — это величина, равная отношению силы, действующей перпендикулярно поверхности, к площади этой поверхности.

— Единица измерения?

— Паскаль.

— Да, ты выучил, — констатировал Максим Викторович. — А почему к доске не пошел? Там была задача на эту же формулу.

Пацан молчал, молчал, стыдливо спрятав глаза: он был мальчиком воспитанным и всегда слушался учителей, и ему было ужасно совестно так поступать. А потом произнес:

— Простите, Максим Викторович, я не смог.

— Но почему? — не отставал учитель. — Причина же, наверняка, есть. Три четверти ты к доске выходил, а в четвертой вдруг не стал!

Максим всегда испытывал уважение к этому мальчишке. Хоть он и на самом деле старше всех своих одноклассников, но все равно лишь в пределах одного года. А ведет себя так, словно у него уже свои жена и дети, — в свои тринадцать лет он очень ответственный паренек. И речь у него не по возрасту грамотная. И поведение всегда отличается глубокомысленным спокойствием. А тут вдруг такой фортель — не пойду к доске!

— Может, стесняешься кого-то? — предположил Макс, не дождавшись ответа. — Или чего-то? Может, влюбился в одноклассницу?

Пацан заулыбался и смутился, кажется, еще сильнее.

— Угадал? — улыбнулся Максим взамен и заглянул парню в глаза.

— Ну, в общем-то да, — признался Вадим робко. — Но дело не только в этом. Максим Викторович, Вы не сердитесь, что я так наглею! Я не из вредности, честное слово! Просто у меня на самом деле есть причина — и очень важная! Я просто не хочу лишний раз привлекать внимание одноклассников, и тем более этой девчонки…

Ефремов говорил так невнятно и сбивчиво, да к тому же все время теребил собственные пальцы, что Максу даже против воли становилось жаль пацана. Какое-то полностью интуитивное, отцовское, а не учительское чувство.

— Вадик, но так ты еще больше привлекаешь внимание! Отличник отказывается идти к доске! Ставить тебе двойки я не хочу — у тебя весьма неслабые знания. Но и держать тебя на особом положении не хотел бы: подумай, что начнут говорить! Что твои оценки не заслуженные, что ты учительский любимчик… Долго эта твоя проблема будет продолжаться?

Мальчишка ответил с искренней грустью:

— Не знаю, наверно, теперь это на всю жизнь…

Макс смотрел ему в глаза и не мог понять: вроде Вадик не особо ограничивает беседу, но сказать конкретнее тоже не решается.

— Это что-то очень личное? — продолжал мужчина выспрашивать. — Поделишься? Или я должен просто так, не зная причины, перестать вызывать тебя к доске на все оставшиеся года? А вдруг я тебя пойму, и мы что-нибудь вместе придумаем?

У Макса вдруг возникло ощущение, что Вадим был бы этому рад: на лице паренька появилась надежда. Но Вадик стыдливо потупил взор:

— Порядочные люди об этом не говорят!

Надо же! Макс отчетливо услышал в этих словах старомодные мамочкины наставления. Именно поэтому совершенно не внял поучительной фразе школьника:

— А может так быть, что твоя проблема называется «половое созревание»?

— Не знаю, возможно… — признался Ефремов тихо-тихо.

— Ну, все с этим сталкиваются, — улыбнулся Макс. — А в чем конкретно сложность? Давай, говори, не бойся.

Вадик занервничал изо всех сил: он даже стал часто дышать. Видимо, набирался смелости — проблема-то о-го-го! Казалось, он сейчас заплачет от безвыходности своего положения:

— Да ОН торчит постоянно! Хоть на люди не выходи! Я уже не знаю, как ЕГО скрывать! А скоро совсем тепло станет — ни курток, ни толстых штанов… Только легкая одежда! Я прячусь все время, стараюсь, чтобы никто не увидел…