На «сборке» в «Матросске» Отари вел себя тихо и скромно. Памятуя, что рядом с ним могут находиться настоящие законники вроде Шакро, он не гнул пальцы, не косил под заматеревшего на этапах и пересылках бродягу. Несмотря на жуткую духоту, Шенгелая не снимал рубашки — воровская татуировка, столь неосмотрительно выколотая в Тбилиси несколько лет назад, могла вызвать любопытство опытных сокамерников.
В «сборочной» камере содержалось еще несколько кавказцев: двое грузин, мингрел, курд и армянин. Они держались сообща, корпоративно, но ставший первоходом кавказский «апельсин» и не думал составлять им компанию. Отари не знал про этих людей абсолютно ничего и, справедливо готовясь к худшему, предвидел возможный вопрос блатных: мол, если ты действительно вор, то почему ты с этими якшаешься?!
По ночам со двора гремели постылые звуки шлягеров, передаваемых
FM-
станциями. Радио использовалось администрацией в качестве «глушилки», чтобы помешать арестантам перекрикиваться с другими камерами. Несмотря на это,
внутритюремное общение шло в «Матросске» полным ходом; «малявы» передавались через арестантов, уводимых на новые «хаты», через баландеров и подогретых вертухаев. Кто-то искал подельников, кто-то
—
просто знакомых, кто-то советовался с авторитетами
...
Шенгелая подозревал, что Мамука или кто-нибудь из его бойцов также сидят в этом ИЗ, но как переправить «маляву», не знал. А спрашивать не хотелось — по вполне понятным причинам...
Первоход сильно страшился будущего. Звание вора в законе, казавшееся ему на воле абсолютным, тут, в ИЗ, могло бы выставить его обладателя в весьма сомнительном свете. Отари понимал: то, что могут простить обыкновенному арестанту, ему простят вряд ли. Потому что спрос с него, вора в законе, будет куда большим, чем с любого другого. Тут, на «Матросске», не было ни верного телохранителя Мамуки с его скорострельным «зиг-зауэром», ни бойцов, которые защищали бы босса под страхом высылки в нищую Грузию, ни умопомрачительного джипа, наводящего страх своим видом, ни даже беззащитного охранника паркинга, перед которым можно было безбоязненно гнуть пальцы, кошмаря своим высоким званием...
Тут каждый отвечал за себя.
Вспоминая «крестного отца» Важу с его рассказами, арестант напряженно размышлял, и ход мысли его был примерно таков: если он действительно дал лавэ на общак, если он и в Москве честно отстегивал со своих доходов, значит, он оказывал воровскому братству помощь. И в том, что Важа от имени братвы «короновал» его на законного вора, нет ничего противозаконного. А коли так — он, Отари Константинович Шенгелая, имеет полное право рассчитывать на достойное обращение со стороны сокамерников. Покупка «коронации» и последующие взносы в общак были обыкновенной сделкой. Он вкладывал в общак деньги, получая взамен «товар» — под этим Шенгелая понимал уважение и вес в обществе. Ну и пусть он не знает, как правильно зайти на «хату», ну и пусть не сможет рассказать о последних сходняках (куда его, «апельсина», никто никогда не пригласит)! В конце-то концов, каков Отари ни есть вор, но все-таки вор, с ворами в законе в следственных изоляторах ничего дурного не случается!..
Но это было не более чем самоуспокоение. Размышляя о будущем, «апельсин» ощущал в себе безотчетный страх. И Отари впервые пожалел о купленном титуле вора — теперь, вспоминая времена, когда он работал в сабутарлинской шашлычной, «апельсин» считал их лучшими в своей жизни.
На третий день Шенгелая выдернули к адвокату. Встреча с защитником (тоже грузином) внушила некоторый оптимизм.
Во-первых, о неприятности, произошедшей с родственником, стало известно Важе, который, памятуя о «крестнике», вчера специально прибыл из Тбилиси в Москву. Именно он и нанял попавшему в беду Отарику этого адвоката.
Во-вторых, ситуацию можно было бы переиграть, если бы кто-нибудь из людей Шенгелая, бывших на фирме, за соответствующие деньги согласился бы взять вину на себя. Ну, хотя бы Мамука...
В-третьих — и это самое важное! — адвокат пересказал подзащитному инструкцию Важи, как следует вести себя в тюрьме, а также передал «маляву», в которой кавказский вор пояснил, что ему, Отарику, как вору положено, а что — нет.
«Важа Ираклиевич пообещал поговорить о ваших делах с авторитетными земляками, которые постоянно живут в Москве, — сказал адвокат. — А главное, просил передать, чтобы вы вели себя спокойно и ничего не боялись. Ваше положение не только обязывает, но и дает право... »
Отари выдернули со «сборки» на пятые сутки, незадолго до полуночи. И уже спустя пятнадцать минут он стоял в общей камере «Матросски».
В углу глухо бубнил телевизор, у зарешеченного окна — еще один. Скупые отсветы телеэкранов отбрасывали на лица сидящих причудливые синеватые блики. Удивительно, но на вошедшего никто не обратил внимания — даже голов не обернули.
Странно, но после беседы с адвокатом Отари Константинович ощущал себя легко и непринужденно. По крайней мере того страха, который терзал его на «сборке», теперь не чувствовалось. За него обещали хлопотать, ему помогут
...
У него есть влиятельные заступники. Да и сам он, в конце концов, вор в законе!
—
Мир этому дому!
—
степенно, с показным достоинством произнес Шенгелая, вспомнив, что именно таким образом следует приветствовать «хату» уважаемому человеку, впервые туда попавшему.
Несколько арестантов обернулось.
—
Ну, здравствуй
...
Ты кто? Первоход смело шагнул вперед.
—
Отарик, вор грузинский.
После этих слов среди арестантов воцарилась напряженная тишина. Слышно лишь было, как по одному телевизору дикторша новостей НТВ рассказывает об операции «Закат-2», проведенной столичным РУОПом против солнцевской группировки, да голос глупой эстрадной певички, перекрывающий дикторшу из другого телевизора: «Криминала тут в натуре не слыхать и не видать
... »
—
Ты
—
вор?
—
из темного угла поднялась нескладная долговязая фигура. Шенгелая лишь заметил, как недоверчиво блеснули глаза в неверном свете телеэкранов.
—
Из Грузии?
—
Вор. А ты кто?
—
окончательно сжигая за собой мосты, пошел в наступление Отарик.
—
Гамарджоба, батоно!
—
неожиданно приветливо поздоровался неизвестный и тут же перешел на грузинский язык.
Как выяснилось через несколько минут, сорокалетний Гурам Анджапаридзе тоже был тбилисцем. Правда, в Грузии он не жил уже лет пятнадцать, предпочитая работать в России. Судя по всему, Анджапаридзе имел значительный вес в криминальных сферах; эту камеру он «смотрел» по поручению воров, сидящих теперь на «спецу», в бывшем режимном корпусе № 9. Но о том, что на его «хату» должен заехать вор Отарик, почему-то не знал...
Даже в самых смелых мечтах Шенгелая не предполагал, что все произойдет именно
так.
На новой «хате» ему отвели лучшее место — на нижней шконке в углу, рядом с окном. «Смотрящий» Гурам, памятуя о землячестве, законах грузинского гостеприимства, а также о высоком статусе нового постояльца, угостил его лучшим, что было в камере, подогрел уважаемого человека блоком «Мальборо»...
И уже через день завел неспешную, размеренную беседу.
Мол — пусть дорогой батоно Отари не обижается, но ему, Гураму, раньше о нем слышать не приходилось. Конечно, это нисколько не умаляет заслуг Отарика — мир велик, и знать все про всех решительно невозможно. Как там теперь на воле? Что нового в Грузии? Говорят, недавно в Кутаиси был большой сходняк — Отари, конечно же, в курсе? Вроде бы воры установили премию за поимку киллера, который Шакро Какачия в Берлине вальнул (при упоминании о Шакро-старом Шенгелая опустил взгляд). А вообще, на тюрьме полный ментовский беспредел: передачи отметают, а если мусору чья-то «вывеска», лицо то есть, не понравится — сразу такого человека в карцер. Конечно, жулики, которые теперь на «спецу», борются с таким положением вещей... А как намерен поставить вопрос Отари?
