Лазуткин нагнулся и, опасливо оглянувшись по сторонам, принялся расшнуровывать обувь.
— Вот, возьми...
Фиксатый повествовал тоном лектора общества «Знание», выступающего в провинциальном клубе. И уже спустя полчаса молодой арестант понимал значение выражений «прописка», «подлянка», «хата с минусом», «крысятник», «прессовка», «мусорская прокладка» и многих других. Знал и основные правила поведения на «хате»: не оправляться, когда кто-то ест, никогда и ничего не поднимать с пола, уважать мнение «смотрящего», не подходить к «петухам», а тем более — прикасаться к их вещам...
— Главное — дешевых понтов не колотить, — поучал татуированный учитель.
— Будь таким, какой есть. Но и в обиду себя не давай... Вишь — вон тот амбал, в полосатой майке, сто пудов первоход, как и ты, а как пальцы гнет, как под бродягу косит?!
— говоривший презрительно кивнул в сторону амбала, который явно косил «под крутого». — Это у него от страха... И еще: если хочешь выйти отсюда живым и здоровым, никогда никого ни о чем не спрашивай. Ты не следователь, чтобы вопросы задавать. Въехал в то, что я тебе говорил?
Александр облизал пересохшие губы.
— Ну да...
— Филки сбереги, — деловито напутствовал фиксатый, аккуратно складывая купюру в шестьдесят четыре раза. — Они помогут тебе грамотно прописаться на «хате». Попросят на общак — обязательно отстегни. Может, потом «семья» какая тебя примет. И помни: тут, в тюрьме, каждый отвечает только за себя. Знаешь, какое тут главное правило? Не верь, не бойся, не проси. А о лавье, которым ты меня подогрел, выручил, не жалей: вспомнишь еще не раз меня, спасибо скажешь...
Бутырский Мефистофель оказался прав.
Саша Лазуткин ни разу не пожалел ни о том, что «сборка» свела его с этим странным человеком, который пусть и небезвозмездно, но все-таки принял участие в его судьбе. Инструкция по выживанию в условиях Бутырки стоила потраченных денег.
Насчет «не верь» Александр Лазуткин уяснил себе уже на следующий день: следователь, который вызвал его на допрос, ласково увещевал — мол, если возьмешь на себя еще ту магнитолу, которую три недели назад украли с «Тойоты» в районе Киевского вокзала, и то колесо с «мерса», которое какие-то неизвестные сняли во дворе на
Ленинском проспекте, твое чистосердечное признание учтется, и тебе обязательно скостят срок. Но как можно было верить словам следака? Ведь меру наказания определяет не следователь и даже не прокурор, а только суд...
Насчет «не проси» первоход также определился очень скоро: когда семидесятилетнему старику на «сборке» стало плохо с сердцем, сокамерники ломанулись к кормушке, вызывая коридорного «рекса» — мол, человек умирает, «лепилу», врача позови! «Рекс» лениво пообещал сообщить о больном на пост, но врач так и не появился — сердечника откачал какой-то врач из арестантов...
А вот насчет «не бойся»...
Страх — зловонный, словно перестоявшаяся моча, и тяжелый, как бетонная плита, — неотступно преследовал Лазуткина.
Страх преследовал его днем, когда большинство сокамерников «сборки», уже перезнакомившись друг с другом, осторожно обсуждали дальнейшие перспективы тюремной жизни.
Страх преследовал его вечером, когда с тюремного двора неожиданно громко начинало горланить радио «Европа-плюс», наполняя камеру звуками легкомысленных шлягеров.
Страх преследовал его и по ночам, когда спящие «сборочники» беспокойно ворочались на шконарях: видимо, большинство из них, также первоходы, тоже страшились неизвестности. Александр спал урывками, часто просыпаясь и вскрикивая, потому что сновидения его были неправдоподобны и жутки, как фильмы ужасов: ему снились то татуированный член следователя, раскачивающийся перед самым носом, то провокации, которые обязательно организуют ему блатные, то серая масса арестантов с алыми гребешками на стриженых головах и крыльями вместо рук...
И он, Саша, ничего с этим страхом не мог поделать.
Постепенно «сборка» редела — каждый вечер после ужина в камеру заходил вертухай с картонной папочкой, где лежали личные дела и, привычно скользнув взглядом по головам, называл фамилии арестантов: «На выход, с вещами!.. » Арестанты выстраивались в шеренгу, и контролер еще раз проверял их по списку. После сверки анкетных данных заключенных уводили в неизвестность.
Наконец, спустя несколько дней, «рекс» среди прочих назвал и фамилию Лазуткина...
Пятерку конвоировали двое — тот самый вертухай, который выдернул арестантов со «сборки», и коридорный в пятнистом камуфляже, вооруженный резиновой дубинкой и огромным баллоном со слезоточивым газом. Он двинулся чуть позади пятерки, а первый конвоир пошел впереди, то и дело ударяя огромным ключом-»вездеходом» по решеткам, разделяющим коридоры следственного изолятора на небольшие отсеки-шлюзы. Запоры были двойные, но открывался только один. Второй засов бездействовал: три массивных стержня могли высунуться из стены и блокировать переборку в случае тревоги по команде с центрального поста.
Тюремные коридоры, залитые жидким электрическим светом, выглядели на удивление просторными. По обе стороны темнели ровные прямоугольники металлических дверей с огромными засовами и номерами «хат»: «158», «160», «159», «161». Левая сторона была четной, правая — нечетной. И трудно было представить, что за каждой дверью — камера, вмещающая до восьмидесяти человек...
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
Московский губернский тюремный замок строился с 1779 по 1804 год по проекту знаменитого архитектора Матвея Казакова, автора старого корпуса Московского университета, Демидовского дворца, Сената (ныне — Верховный Совет и Совет Министров). Кирпичные корпуса тюрьмы возведены на месте небольшого деревянного острога, где еще при Петре
I
содержались участники стрелецкого бунта. Топоним
«Бутырская тюрьма» возник из-за непосредственной близости острога к Бутырской заставе.
Московская газета «Русская старина» за 1909 год сообщает, что «своеобразностью и необычностью для Москвы силуэт Бутырского тюремного замка является оригинальным архитектурным решением и законченностью замысла. В чистом виде первоначальная композиция замка (...) не удовлетворяла требованиям тюремного начальства, поэтому первоначальный проект крестообразных тюремных корпусов Матвей Казаков переработал в прямоугольник (в плане), чем было увеличено количество камер в три раза... »
В дореволюционной России Бутырка была центральной пересыльной тюрьмой.
Среди именитых узников — Емельян Пугачев (именем которого названа одна из угловых башен), революционеры-народовольцы, участники национально-освободительного восстания 1861 — 1863 годов в Польше и Беларуси, поэт Маяковский, будущий большевик Ольминский, эсер Савинков, великие князья — родственники расстрелянного императора Николая
II
, поэты Сергей Есенин и Владимир Маяковский, наркомы НКВД Ягода и Ежов, маршалы РККА Тухачевский и Блюхер, шведский дипломат Валленберг, писатели Шаламов и Солженицын.
Среди знаменитых арестантов нового времени — глава ЗАО «Медиа-Мост» Владимир Гусинский, содержавшийся здесь в июне 2000 года. Хозяин медиакомплекса «НТВ-Мост» обвинялся по ст. 159 УК РФ («Хищение чужого имущества группой лиц путем обмана и злоупотребления доверием»). В. Гусинский занимал самое блатное место на «хате» — шконку на нижнем ярусе у окна (привилегия воров в законе и авторитетов). Со слов начальника Центра общественных связей Минюста Г. Лисенкова, сокамерниками В. Гусинского были «интеллигентные люди» — фальшивомонетчик и экономический преступник. Сам же В. Гусинский был избран старостой «хаты». Старостой камеры являлся и бывший глава холдинга «МММ», бывший депутат Государственной думы С. Мавроди, помещенный в тюрьму в 2003 году. С конца восьмидесятых и по сегодняшний день за Бутыркой закрепилась репутация одного из самых беспредельных следственных изоляторов Российской Федерации.
