Однако всем было понятно: главные события еще впереди.

Так оно и случилось. Уже вечером Хиля, который не захотел оставаться на «больничке» и вернулся на «хату» к своим обязанностям «смотрящего», получил «маляву» следующего содержания:

Добрый час, братва!

Приветствуем всех достойных Арестантов. Здоровья, Радостей и Мира Дому Нашему. Сообщили нам, что на хату вашу заехало пятеро борзых беспредельщиков, что не приняли они Наши традиции, нарушили Наши порядки, что начали драку на хате и подняли руку на «смотрящего» и братву. Мы, Воры, не допустим беспредела в Доме Нашем. Негодяи теперь все на одной хате, и хата их объявлена со знаком минус. И каждый, кто встретит этих отмороженных скотов на сборках, пересылках, этапах и зонах, пусть поломает их поганые хребты. За несправедливость ответственен каждый. Всего Вам Хорошего, Чистого и Светлого. Пусть каждому из Вас улыбнется Удача.

С уважением ко всем честным Арестантам —     ... — Воры Российские (ПУБЛИКУЕТСЯ   С   СОБЛЮДЕНИЕМ   ОРФОГРАФИИ   ОРИГИНАЛА. ПО ПРОСЬБЕ    БРАТВЫ    АВТОРЫ     СНЯЛИ    ПОДЛИННЫЕ    ИМЕНА ВОРОВ, ПОДПИСАВШИХ ЭТО ПОСЛАНИЕ.)

Это был смертный приговор. Было понятно: после вердикта, вынесенного авторитетными ворами, «спортсмены» вряд ли доживут до суда, не говоря уже об этапе. Нет ничего страшней в ИЗ, чем «хата», объявленная «со знаком минус»; скорее всего, негодяев будут выдергивать по одному в другие камеры, где их оправдания вряд ли заинтересуют братву. Ведь приказ «ломать поганые хребты» беспредельщиков наверняка получила вся Бутырка...

Да и не только она.

— Встать! Суд идет!

Любой гражданин, заслышав такую фразу, обычно вздрагивает. И Саша Лазуткин не стал исключением.

Лазуткин сидел на жесткой деревянной скамье в металлической клетке слева от судейского стола. Двое молчаливых охранников равнодушно скользили взглядами по публике, собравшейся в зале.

На этот процесс пришли лишь самые близкие: мать, несколько пацанов со двора и, что приятно поразило, его Наташа. Это приободрило: значит, не забыла, значит, по-прежнему любит...

Судебное заседание проходило по стандартному сценарию. Обвинение, упирая на прежнюю судимость по 213-й, «хулиганской» статье с отсрочкой приговора, и на то, что подследственный не встал на путь исправления, потребовало максимального наказания. Адвокат акцентировал внимание на то, что его подзащитный не взламывал машину, что уже провел в стенах ИЗ почти четыре месяца, а также на незначительную тяжесть преступления, чистосердечное раскаяние и положительные характеристики с места жительства и места работы. Потерпевший, хозяин обворованной машины, четко подтвердил, что претензий к Александру Лазуткину не имеет и просит не наказывать этого молодого человека лишением свободы.

Мать то и дело всхлипывала, утирая платочком раскрасневшиеся глаза. Наташа, сидевшая к подследственному ближе всех, бросала на Сашу взгляды, полные любви и сочувствия.

— Суд удаляется на совещание, — устало произнесла судья и, захлопнув картонную папочку дела, удалилась с заседателями в совещательный кабинет.

Спустя пятнадцать минут она уже огласила приговор: учитывая смягчающие обстоятельства, а также незначительную тяжесть содеянного и время, проведенное под следствием в ИЗ, «определить наказанием штраф в размере трехсот минимальных размеров оплаты труда, освободив подследственного в зале суда...»

И было все: полыхающий всхлип-вскрик-вздох матери, слезы на глазах Наташи, приветственные жесты друзей, сдержанная улыбка адвоката и столбнячное оцепенение самого Лазуткина...

Спустя полчаса, после оформления необходимых бумаг, он уже стоял на людной московской улице, не веря, что это — воля.

— Ну что, Саша, не будешь больше воровать? — спросил адвокат, невысокий улыбчивый мужчина, одетый, несмотря на июньскую жару, в строгий серый костюм консервативного покроя.

— Да нет уж... Какое там воровать!

— Насмотрелся в тюрьме?

Лазуткин лишь тяжело вздохнул — так некстати теперь прозвучал этот вопрос.

Сейчас, жадно вдыхая воздух свободы, Саша меньше всего хотел вспоминать о бутырских ужасах: ни о собственных страхах в «сборке» перед заездом на «хату», ни о «понятиях», правилах поведения, внутреннюю логику которых он так до конца и не постиг, ни тем более о «спортсменах»-беспредельщиках, которые теперь парились на своей «хате с минусом», ставшей, по сути, камерой смертников.

Все эти кошмары остались в прошлом. Теперь, стоя на многолюдной московской улице, он воспринимал недавние события как нечто далекое, нереальное, произошедшее не с ним, точно серенький детектив в плохом пересказе.

— Да, считай, что нам повезло, — продолжил защитник, так и не дождавшись

ответа.

— Ну, не скажите — «повезло». — Сашина мать вцепилась в локоть недавнего арестанта такой хваткой, что казалось, никакая сила не сможет оторвать ее от сына. — Бедный, с этими уголовными харями промучился...

— По сто пятьдесят шестой он мог получить от двух до шести лет, — деликатно напомнил адвокат. — Хотя... Всякий, кто хоть раз сталкивается с тюрьмой, уже связан с ней навечно...

Ни Саша, ни его мать, ни Наташа, случившаяся тут же, не поняли этих слов. А переспрашивать и уточнять их значение почему-то не хотелось.

Попрощавшись с адвокатом, троица отправилась к стоянке такси.

— Где же мы деньги-то такие возьмем? — сокрушался Лазуткин в салоне автомобиля, вспоминая о штрафе в «триста минимальных размеров оплаты труда».

— Ох, сынок, и не говори... Да и дома-то у нас недавно несчастье произошло...

— Что такое?

— Да обокрали нас, — страдальчески выдохнула мать.

— Нас обокрали? Кто обокрал? Как обокрали? — забеспокоился Саша. Материнский рассказ прозвучал кратко, но эмоционально.

Позавчера уехала к тете Вале на другой конец Москвы, в Медведково, квартиру закрыла на все замки, а когда вернулась — полный разгром, все вверх дном перевернуто, все ценное, что было, забрали, а что не забрали, так поломали да попортили...

— И что? — спросил недавний арестант, предчувствуя что-то недоброе, и от предчувствий этих у него засосало под ложечкой.

— Милиция приехала, отпечатки пальцев снимала, соседей опросила... Обещали, что будут искать. Да какое там! Мы ведь не банкиры, не бизнесмены, чтобы милицию материально заинтересовать.

— Нашли кого-нибудь? — с напряжением в голосе поинтересовался Саша.

— Да какое там! Никаких следов. Правда, две бабушки-пенсионерки у подъезда сидели, так видели вроде какого-то подозрительного типа: весь такой невысокий, плотный, с какими-то синими наколками на руках и металлическими коронками во рту. И уши у него еще такие острые, как у чертика.

Лазуткин откинулся на подголовник, смежил веки.

Неожиданно вспомнилось: «сборка» в Бутырской тюрьме, клочок лазурного апрельского неба сквозь решетку, солнечный зайчик в темном углу и собеседник: кряжистый малый с сизыми фиксами, татуированными пальцами и острыми, точно у кинематографического Мефистофеля, концами ушей...

Может быть, его тоже освободили из-под стражи в зале суда, только на несколько недель раньше?

«Вспомнишь еще не раз меня, спасибо скажешь... »

ТЮРЬМА ФСБ ЛЕФОРТОВО

«ВОР»