Родина встретила Нелюбина на редкость неласково: шестеро мордоворотов из отряда милиции специального назначения, распугивая даже ко всему привыкшую московскую публику видом касок, бронежилетов и короткоствольных автоматов, взяли пленника в кольцо прямо у трапа и, усадив в микроавтобус, отправились на Петровку. Спереди и сзади катила охрана — руоповцы опасались, что Нелюбина попытаются отбить оставшиеся на свободе бандиты.
Контраст голландского и российского следствия впечатлил: сперва арестанта профилактически отпрессовали, пообещав, что это — цветочки, а ягодки, мол, впереди. И только после этого предъявили обвинение по статье 209 («Бандитизм»), предусматривающей срок от восьми до пятнадцати лет.
«Все ваши бандиты арестованы, — цедил следователь прокуратуры, — большинство из них дало на тебя показания... Ну, будешь говорить?»
И вновь Нелюбин ошибся. То ли он до последнего надеялся на заступничество тех, кто незримо стоял за курганскими, то ли решил пойти ва-банк, но тогда в следовательском кабинете на Петровке он дал волю эмоциям.
«Всех не закроете, — произнес он, утирая кровь с разбитого лица, — стволы на вас найдутся. И на тебя, мусорок, тоже... »
Менты и прокуратура восприняли эту в сердцах высказанную угрозу более чем серьезно. Через несколько дней в «Комсомольской правде» появилась статья «Петровка, 38, уходит в подполье». «Самая отмороженная бандитская группировка объявляет муровцам войну на уничтожение» — гласил подзаголовок.
Суть газетного опуса сводилась к следующему: курганцы, обозленные успешными действиями МВД, вызвали в столицу оставшихся на свободе архангельских братков, и
вскоре Москву непременно захлестнет волна кровавого беспредела. Назывались даже потенциальные жертвы: особо ретивые оперативники и следователи МУРа и РУОПа, работники прокуратуры
...
Знал бы журналист таблоида, что Нелюбин рассчитывал вовсе не на архангельцев!
Первые судебные заседания над лидерами курганской ОПГ внушили Нелюбину сдержанный оптимизм: он ожидал куда худшего. Задержанный в Шереметьево-2 Андрей Колигов получил всего шесть лет общего режима по «наркоманской» статье; учитывая послужной список Колигова, приговор выглядел слишком мягко. Правда, суд над Колиговым состоялся не в здании суда, как это принято, а в следственном изоляторе. В прокуратуре всерьез поверили в возможность «архангельского десанта».
В ожидании окончания следствия Олега определили в «Матросску», но не в обычный корпус, а в СИЗО № 4, бывшую кагэбэшную «девятку». В ту самую, из которой в июле 1995 года бежал Александр Солоник. К Нелюбину вернулись привычные хладнокровие и расчетливость: минимальный срок, данный подельнику, можно было бы расценить как плату за молчание. Ведь Андрей Колигов не назвал никаких громких фамилий.
Может быть, высокие покровители не оставят и его? Круговая порука, особенно если она повязана кровью, обязывает ко многому.
Впрочем, дальнейшие события разрушили эти надежды. Спустя неделю после суда над Колиговым при загадочных обстоятельствах погиб адвокат одного из курганских «звеньевых» Малишевского, участника знаменитого расстрела Наума коптевского на Петровке.
Узнав об этом, Нелюбин помрачнел. Он понял — видимо, Малишевский рассказал адвокату то, что тому знать не полагалось. А поняв, сам напросился на встречу со следователем — только чистосердечное признание могло сохранить ему жизнь.
«Я готов дать любые показания, — с ходу сообщил он следаку. — И о том, как мы появились в Москве, и о том, почему нам протежировал Тимофеев, и о том, чьи заказы мы исполняли, и о том, почему власти так долго закрывали на курганских глаза... »
Следователь выказал живую заинтересованность. Предложил закурить, налил арестанту чаю и, разложив перед собой чистые листы протоколов допроса, приготовился слушать и записывать.
Однако уже через десять минут несколько фамилий, походя названных арестантом, заставили следака измениться в лице. Отложив авторучку, он поспешно вызвал в кабинет конвоиров, распорядившись отвести подследственного в камеру. А сам, закрыв поплотней двери и придвинув к себе телефон, принялся накручивать какой-то одному ему известный номер. Следователь даже не скрывал волнения: пальцы не попадали в лунки наборного диска, голос предательски срывался, а услышав с той стороны провода секретаря референтуры, он и вовсе растерялся...
Больше Нелюбина на допросы не вызывали.
Спустя несколько дней лидера одной из самых беспредельных оргпреступных группировок перевели со «спеца», СИЗО № 4, некогда принадлежавшего КГБ, сюда, в эмвэдэшный корпус № 1. Перевели, чтобы он уже никогда никому ничего не сказал...
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
В 1775 году императрица Екатерина II повелела переоборудовать бывший Карантинный дом за Сухаревской башней в «смирительный дом для предерзостных». Екатерина
II
считала, что в Москве развелось множество «ленивцев великовозрастных, приобвыкших милостыню просить, нежели добывать питание работой».
В «смирительном доме» арестанты занимались распиловкой камня для мостовых — таким образом московские власти боролись с «развратной праздностью».
В 1807 году тюрьма переводится на Преображенку и переименовывается в Московскую исправительную.
В
1856
году в тюрьме произошел пожар, после чего власти воздвигли новые корпуса.
Комплекс тюремных сооружений неоднократно перестраивался. Последняя реконструкция проводилась в 30-х годах.
В
2002 — 2003
гг. московские следственные изоляторы получили новую нумерацию. Спецблоку «Матросски» был присвоен порядковый номер 99/1. В настоящее время средняя заполняемость одной камеры спецблока ИЗ № 99/1
—
не более восьми человек.
Среди известных арестантов, побывавших на спецблоке за последние годы, — чеченский полевой командир Лече Исламов (он же Лече Борода), ореховский бандит Александр П. (он же Саша-Солдат), подозреваемый в убийстве суперкиллера А. Солоника, брат главы холдинга «МММ» В. Мавроди, предполагаемый убийца губернатора Магаданской области Цветкова (в интересах следствия фамилия не разглашается), арестанты Куликов, Железогло и Безотчество, сбежавшие из Бутырской тюрьмы в 2002 году.
Матросская Тишина (включая спецблок) имеет среди столичного криминалитета репутацию более «правильной» тюрьмы, нежели Бутырка.
Разница между СИЗО № 4 и СИЗО № 1 неприятно поразила арестанта. В камере сто пятнадцать, рассчитанной на двадцать шесть заключенных, содержалось семьдесят шесть человек. Вонь параши, миазмы давно не мытых тел, испарения свежепостиранной одежды и особенно сон по очереди — ко всему этому Олег, не бывавший прежде даже на «хате» ИВС, не мог привыкнуть.
Сокамерники приняли его неприязненно: репутация отморозка и беспредельщика достигла и сто пятнадцатой «хаты». Новичка не подвергли «прописке» — то ли потому, что он был не первоходом, а переводным из «девятки», то ли потому, что такие развлечения выглядели бы по отношению к курганцу как минимум глупо.
Однако вскоре все изменилось. Арестанта несколько раз провоцировали на необдуманные шаги — он стерпел. Дважды к нему обращались не слишком уважительно — Нелюбин, прекрасно понявший причину подобного неуважения, не поддался и на это...
Особенно усердствовал некто Вячеслав Лесцов, сидевший в «Матросске» по обвинению в двойном убийстве с отягчащающими обстоятельствами. Несколько дней назад, в бане, Лесцов во всеуслышание заявил авторитету, что Нелюбин — рваный гандон, штопанный колючей проволокой, и таких беспредельщиков, как курганские, надо рвать на части. После чего пообещал его отпидарасить.
Опасно затрагивать человека в пассивном смирении с перспективой неопределенно отодвинутой гибели, и Олег впервые не выдержал.
