Любич не ответил. Подняв голову, он смерил Хоби недобрым, мрачным взглядом, предназначенным для улицы.

— Вы просто надели ей на голову повязку с датчиками? Это и был весь аппарат?

— Нет. К нему крепился кусок телефонного шнура.

— К чему именно крепился?

— Ну, к той повязке у нее на голове.

— И к чему еще?

— К машине. — Любич пристально смотрит на Хоби. Очевидно, с точки зрения детектива, в этих вопросах нет никакого смысла. — К копировальной машине.

— Фотокопировальной машине?

— Вот именно. Ее мы тоже взяли у медсестер.

— И?..

Любич пожимает плечами:

— А потом мы нажали кнопку на машине.

— Зачем?

— Чтобы получить ответ.

— Вы получили ответ от машины?

— Так мы всегда говорим в таких случаях.

— Значит, и Баг вы сказали то же самое?

— Совершенно верно.

Хоби не задает больше вопросов. Вместо этого он просто делает жест рукой, показывая, что ждет от Любича дальнейших пояснений.

— Понимаете, перед тем как начать, мы закладываем в аппарат лист бумаги. А затем, когда мы нажимаем на кнопку, он выскакивает наружу и мы показываем его ей. Ясно?

— И что было написано на листке?

— «Она лжет».

В зале раздается смех, причем самые громкие раскаты звучат в ложе для присяжных, занимаемой репортерами.

— Стало быть, эта молодая женщина сидела там у вас с резиновой повязкой на голове и куском телефонного провода, который был присоединен к ксероксу, а затем вы нажали на кнопку и оттуда выполз лист бумаги, на котором было написано, что она лжет, и вы показали это ей, верно?

— Именно так.

— И она поверила вам?

— Поверила. Потому что врала.

Хоби смотрит на меня и даже не считает нужным заявлять протест. Я аннулирую последний ответ Любича, а Хоби испускает театральный вздох, долженствующий выразить отвращение, и возвращается к столу защиты, покачивая головой и наверняка думая: «Копы, что с них взять».

— У вас больше нет вопросов? — спрашиваю я.

Хоби требует считать показания Лавинии недействительными. Он характеризует такие действия полиции как мошенническую проделку с целью получить желаемые результаты, словно Верховный суд давным-давно не принял решение считать подобные приемы допустимыми во имя эффективного функционирования правоохранительных органов.

Когда к подиуму подходит Томми, мой кислый взгляд не обещает ему ничего хорошего. Утром он хотел было отказаться от предыдущей договоренности и чуть не подставил меня. Одно из железных правил в моем зале суда, и в первую очередь для прокуроров, состоит в том, что ты не выйдешь сухим из воды, если пытаешься кинуть судью. Прокуратуре только сунь палец в рот, и она откусит всю руку. Будучи женщиной, я чувствую необходимость проявлять особую твердость. Изрядно помучив Томми, чтобы преподать ему урок на будущее, я в конце концов отклоняю ходатайство Хоби.

Хитрость полицейских при снятии показаний с Лавинии никак не нарушила права Нила. Поскольку Баг имеет статус несовершеннолетней, она могла на законном основании потребовать, чтобы показания, данные ею Любичу и Уэллсу, не использовались против нее. Вообще-то теперь я понимаю, как Хоби убедил Баг и ее адвоката, что она могла проигнорировать угрозы Мольто аннулировать сделку, если она откажется от прежних показаний. В таком положении Мольто ни в коем случае не рискнул бы заводить против Баг новое дело, так как она могла полностью дезавуировать свою прежнюю позицию.

Хоби, профессионал до мозга костей, не упускает ни малейшей возможности. После того как я отклоняю его ходатайство, он говорит:

— В качестве альтернативы, ваша честь, мне бы хотелось приобщить показания детектива к делу, чтобы не пришлось вызывать его еще раз.

Мольто, вздохнувший с облегчением, не выдвигает возражений, однако заявляет, что в этом случае ему хочется задать свидетелю еще несколько вопросов. Он стоит у стола обвинения.

— Детектив Любич, после того как мисс Кэмпбелл признала, что она солгала…

— Протест. Это он сказал ей, что она лжет.

— Перефразируйте вопрос.

— После проверки на этом лжеполиграфе, — говорит Томми, — мисс Кэмпбелл сделала заявление, правильно? И оно полностью отражено в вашем рапорте?

Любич отвечает, что в каждом его рапорте показания Лавинии записаны дословно.

— Вернемся к тому, что произошло двенадцатого сентября в больнице. Вы проинформировали мисс Кэмпбелл о том, что Хардкор уже сообщил следствию?

— Я не знал, что сказал Хардкор. Это было не мое дело. Монтегю попросил меня поговорить с Баг, потому что мы знакомы. Вот и все. Она рассказала мне свою историю, мы устроили спектакль с полиграфом, и она дала показания.

— Значит, вы не передавали ей того, что сказал Хардкор?

— Ни в коем случае. Это противоречит правилам оперативно-розыскной деятельности.

Томми кивает. Ему только что удалось восстановить свои позиции. Разбирательство было тяжелым и нудным. Как оценивать показания Баг? Следует ли приобщать их к делу или исключить? Ответы на эти вопросы зависят в первую очередь от того, правду ли она сказала копам или нет. В то, что она сказала им именно то, что они хотели слышать, я могла поверить, и не потому, что Баг кажется такой застенчивой и податливой. Даже в пятнадцать лет она уже достаточно опытна и упряма. У нее хватило бы ума поступить именно таким образом. Однако если Баг не было известно, что сказал Кор, тогда ее собственноручно заверенные показания, данные Любичу, могли совпасть с версией событий Хардкора только в одном случае: если именно так все и произошло тогда на улице. Такой вывод напрашивался сам собой. Томми, безусловно, придерживается того же мнения. Вразвалку, что не слишком идет ему, он возвращается к своему столу, явно довольный тем, что удалось наконец поставить Хоби на место.

Хоби сидит в кресле и не спешит с вопросом. Теперь он поджал нижнюю губу, спрятав ее полностью под верхней, и как-то странно смотрит на Любича. Судя по всему, он не сдастся так просто и попытается что-то придумать.

— Детектив, вы рассчитывали, что вам придется давать показания на этом процессе? — внезапно спрашивает Хоби.

— Что? — спрашивает удивленный Любич.

— Вы думали о том, что в ходе процесса вам, возможно, придется принять в нем участие в качестве свидетеля?

— Не знаю. Вообще-то такая мысль, наверное, приходила мне в голову.

— Так, значит, все же думали? — Хоби роется в ворохе бумаг на столе. — Вас не было в списке свидетелей обвинения.

По всему видно, Любич никак не ожидал, что ему придется отвечать на такие вопросы. Его глаза на несколько мгновений закрываются, как у ящерицы.

— На прошлой неделе я встретил Монтегю в седьмом отделе. Он сказал, что если свидетельница будет давать ложные показания, я должен буду явиться в суд лично, чтобы засвидетельствовать точность своих рапортов.

— То есть это было всего-навсего предупреждение?

— Именно.

— И в тот момент вы не стали просматривать заново рапорты?

— Нет. Я всегда живу сегодняшним днем, советник. Текучка. Я бы никогда не подумал, что она станет изворачиваться и лгать в суде. Впрочем, век живи — век учись.

Явный выпад в сторону защитника. Очевидно, Любич уже прослышал о том, как Хоби удалось окрутить девчонку.

— А каким образом вам стало известно, что сегодня вы должны были явиться сюда для дачи показаний?

— Когда я пришел на работу в восемь часов, мне позвонил Монтегю.

— А вы, случайно, не посвятили весь вчерашний день подготовке к сегодняшней даче показаний?

— В среду у меня выходной. Я приводил в порядок документацию.

— А когда вы разговаривали с Монтегю утром, он объяснил, почему сегодня ваше присутствие в суде будет необходимо?

— Не помню, — говорит Любич, и в его голосе чувствуется неуверенность. — Вроде того.

— Вроде того… — повторяет за ним Хоби. — Хорошо, ну а сегодня кто-либо — Мольто, Монтегю, мистер Сингх — кто-нибудь объяснил вам, что Лавиния показала, будто, убеждая ее изменить первоначальные показания, вы информировали ее о показаниях, данных Хардкором?