Он продолжал говорить в прежней манере еще минут десять, а затем вышел наружу и, окликнув надзирателей, сказал им, что они могут уводить заключенного. Через несколько секунд послышалось звяканье кандалов. Молнию повели в камеру. Он даже не оглянулся на Нила. Вернувшись в камеру, он возьмет картонную коробку и будет ждать.
Заключенные, которым Нил передавал презервативы с наркотиками, менялись каждую неделю. Некоторые шептали:
— Ты молодец, парень.
Нил чертил рукой в воздухе тайные знаки «УЧС». В конце сообщения тыкал указательным пальцем себе в сердце. Это пугало их и вызывало недоверие. Белый парень в их шайке? Не может быть. Зачем он так рискует? «Какого черта ты это делаешь? Рискуешь жизнью?»
Люди всегда относились к Нилу как к чудаку. Например, он никогда не садился за руль своей машины в дождь. И люди думали, что это странно. Не то чтобы он вообще не выходил из дома, когда шел дождь. Просто он думал, что дождь вреден для полировки. А еще его считали странным, потому что он не смотрел людям в глаза, но ведь таких, как он, много. И Майкл тоже не любил смотреть в глаза. Однако в отношениях с Хардкором, с Баг все обстояло иначе.
«Я увлекся, — хотел он объяснить „Святым“, которые косились на него. — Я просто увлекся. Я влюблен, — сказал бы он. — Мне нравится влюбляться». Он думал о Баг, когда шел по тюремному коридору.
Как все это началось, как он стал «конем» — наркокурьером, регулярно доставлявшим дурь в тюрьму, Нил и сам не мог связно объяснить. Вина Эдгара, оправдывался он. Однако так ли уж она была велика? Он и сам сплоховал. С самого начала взял неверный тон с Хардкором. Когда Нил понял это, было уже поздно. От Орделла исходила сила, темная и страшная, огромная и непреодолимая. Она питала его, подобно силе природы, которая пронизывает растение от корня до листьев. Нил не раз был близок к тому, чтобы сказать Эдгару: «Этот парень, Орделл, он напоминает мне тебя».
Раз в месяц он составлял рапорт на Хардкора и постепенно смирился с тем, что Хардкор стал подсказывать ему, что написать. Сидя в закутке Нила, во Дворце правосудия, где размещалась служба пробации, Хардкор, бывало, спрашивал его шепотом, чтобы голос не разносился над перегородками из рифленого пластика:
— И что это ты там калякаешь обо мне?
Хардкор начинал кривляться, смеяться, протягивать руку за рапортом, и наконец Нил уступал, разрешая ему повернуть к себе бумагу и посмотреть. Какие тут секреты, в конце концов? Хардкор читал, почесывая свою тощую козлиную бороденку пальцами с длинными, как у черта, ногтями.
— Не надо писать этого, парень, не нужно рассусоливать насчет того, какой я долбаный ублюдок, и что я, дескать, не порвал связей со своей бандой.
— Ну а что же тогда я должен написать в рапорте?
— Ты же знаешь, братишка. Будь человеком. Напиши, что я нашел себе хорошую работу, и все дела.
— И какая же это работа, приятель?
— Организация сообщества. — Хардкор рассмеялся, потому что еще раньше Нил упомянул об Эдгаре. Отец уже был невероятно возбужден.
«Это возможность, которую нельзя упускать, Нил, — говорил он обычно. — Величайшая возможность».
— Укажи здесь, что я провожу организационную работу, — сказал Хардкор.
Он и в самом деле был отличным организатором. Даже слишком. Когда Нил приезжал в Четвертую Башню с проверкой, Орделл неизменно лично встречал его, стоя на улице. Он суетился перед Нилом с преувеличенным подобострастием, как бы посмеиваясь то ли над собой, то ли над Нилом. Возможно, над обоими.
— Ставь машину прямо здесь. Вот так. Отлично. Никакая тварь ее здесь не тронет.
Он всегда приберегал лучшее место для Нила. Хардкор был мастак по части спектаклей, умел пустить пыль в глаза. Вся ударная сила, все быки не мозолили никому глаза, а, повинуясь приказу Хардкора, сидели в огромном черном «линкольне», стоявшем в полуквартале от Башни. Рядом с Хардкором, как правило, не бывало никого, кроме нескольких подростков, которых он никак не мог отогнать, и маленькой худенькой Лавинии, которая была у него на побегушках.
— Сбегай, скажи Молнии, чтобы разобрался, — сказал ей как-то Хардкор в присутствии Нила.
— А в чем дело? — спросил Нил.
— Да так. — Хардкор рассмеялся.
У него был широкий рот, и когда он смеялся, то изнутри с одной стороны показывались золотые коронки. Он так и не ответил. У него хватало ума не врать. Они уже не прятали от Нила пейджеры и оружие. «Т-9» и «АК-47».
— Ты главный, — говорил Хардкор Нилу. — Ты главный, и ты мне просто говори, если я наехал не на тех людей: «Стоп, хватит». И я оставляю их в покое. Но ведь это же бизнес. У меня же должен быть какой-то бизнес.
— Тебе нужно послушать моего отца. Ты должен поговорить с ним, — сказал Нил.
Почему он сказал это? Тем более что очень часто бывали дни, когда его воротило от одной мысли о разговоре с Эдгаром. Наверное, ему хотелось заключить своего рода сделку.
«Поговори с ним, и тогда это не придется делать мне».
Эдгар всегда думал за Нила о его будущем и старался решать, чем ему заниматься. В колледже, когда у Нила не было настроения сидеть на занятиях и смотреть всякую чушь по учебному телевидению, у него всегда был выход. У него была работа, которая ему очень нравилась. Он был курьером. Нил был без ума от нее. У него был мотоцикл, кожаная куртка с жилеткой из светоотражающей ткани и небольшой дешевенький пластмассовый шлем. Нил носился по городу с наушниками от плейера в ушах и рацией на поясе, включенной на полную мощность. Он все равно не услышал бы вызова, но «уоки-токи» была снабжена еще и вибратором, и когда Джек начинал орать в микрофон на пульте, она прыгала на поясе. Классная была работенка. Больше всего ему нравился в ней ее быстротечный характер. Ты вроде бы и был на работе, а с другой стороны, и не был.
— Черт возьми, где же курьер? Куда он подевался, бездельник?
И тут ты подкатываешь, рыча двигателем.
— Да вот же курьер, успокойтесь, примите таблетку.
Однако Эдгар работу не одобрял. Нил чувствовал, что отец пока выжидает, рассчитывает, что Нил сам быстро разочаруется в ней, когда наступит зима. Больше всего Эдгара раздражало не то что сыну грозило исключение из колледжа за неуспеваемость, а то, что тот был доволен. Наверное, оттого работа нравилась Нилу еще больше.
Затем наступило второе лето, и у Нила от горячего мотора начало зудеть в промежности, которую заливало соленым потом. Он взял и брякнул что-то насчет того, что неплохо было бы организовать профсоюз курьеров, который отстаивал бы их права. Эдгар сразу насторожился, как легавая, почуявшая дичь. Он каждый день в течение двух месяцев приставал к Нилу с расспросами, не говорил ли тот на эту тему со своими товарищами, и Нил начал проклинать себя за неумение вовремя прикусить язык. Вскоре он уволился и вернулся в муниципальный колледж округа Киндл. В качестве специализации выбрал социальную работу, на чем всегда настаивал Эдгар. Так было проще.
Время от времени Хардкор вставал и уходил по своим делам. Он хлопал Нила по плечу и говорил:
— Отдохни пока, парень. Все в порядке. Я мигом обернусь.
Обычно они сидели на какой-нибудь поломанной скамейке за Четвертой Башней, напротив отгороженной части. С одной ее стороны был забор, а с другой — кирпичная стена самой Башни.
Здесь безраздельно властвовали «Роллеры», личная шайка Хардкора. Они собирались тут, чтобы побалдеть, поиграть в кости, попить безалкогольного пива или просто покурить, прислонившись спиной к стене. Нил сидел и наблюдал за ними с благословения Хардкора, однако для «Роллеров» его как бы не существовало. Он был белым, ничем и никем, на которого стоило обращать не больше внимания, чем на пустую банку из-под кока-колы, одну из тех, что валялись в немалом количестве под стенами Башни. Правда, ему все равно пришлось натерпеться страху.
Как-то раз ближе к вечеру сюда на «форде», сверкавшем хромированными дисками, подкатил Горго — высокий, тощий. Из открытых окон машины на всю округу разносился рэп. Резко распахнув дверцу, Горго выскочил наружу. На нем были черные, давно не стиранные, обвисшие джинсы, державшиеся на бедрах, и черная безрукавка. По каким-то признакам, неясным Нилу, «Святые», ошивавшиеся на своей площадке, мигом определили, что Горго пришлось от кого-то удирать.
