Я понимала разницу между отъездом в университет, когда знаешь, что от дома тебя отделяет несколько сотен миль, и тем обстоятельством, что с переездом в Европу и мать, и дом тают в дали. Расстояние в шесть тысяч миль делало недоступным приезд домой на долгие уикенды. И был еще человек по имени Фернандо. Для моей дочери ситуация в целом складывалась менее драматично, она жила в Бостоне уже несколько лет, глубоко погруженная в собственный роман, исследования, работу. Мне было жаль, что мои дети не станут полноценной частью моего будущего, как это бывало почти всегда, когда мы все трое были вместе и вместе переживали большинство событий, которые случались прежде в наших жизнях. На сей раз все происходило только со мной. В глубине души я понимала, что мы проверенная команда, и океан нам не помеха. Но я отдавала себе отчет, что их детство заканчивается, а мое, как это ни невероятно, начинается.

Действительно, лучшее в моей жизни вполне подлежит переносу, вне зависимости от географии. Кто сказал, что я не должна отправиться жить на край Адриатической лагуны к незнакомцу с глазами цвета черники, и почему не оставить за собой след из бисквитных крошек, чтобы иметь возможность найти путь назад? Мой дом, мой славный автомобильчик, даже родная страна не были, по определению, моими. Я всегда с трепетом относилась к путешественникам прошлого. Они могли, смогу и я.

Я очнулась от раздумий, поставила чайник, наполнила ванну, позвонила в кафе, чтобы узнать, вовремя ли появился на работе пекарь и трезв ли он, включила негромко скрипку Паганини. Скоро появятся агенты по недвижимости.

Вместо того чтобы лихорадочно пытаться привести в порядок дом, я выбирала потрескивающий огонь и коричный дух, доносящийся от духовки. Как только разожгла огонь во всех трех очагах, я раскатала тесто для булочек, приготовленное для одного из завтраков с Фернандо, посыпала специями и сахаром, полила маслом и сунула в духовку как раз перед звонком в дверь. Я приветствовала агентов, добравшихся, вопреки непогоде, единой сплоченной командой. Они пролетели мимо, бросая пальто и шарфы на диван, демонстрируя шикарные блейзеры, и без церемоний приступили к осмотру. Всего агентов было одиннадцать. Сдержанный ропот одобрения скоро перерос в крики восторга, когда одна добралась до гостевой ванны со стенами цвета старинного олова, другая обнаружила хрустальную австрийскую люстру девятнадцатого века, словно стекающую с потолка гостиной, а третья присела в уютное красное плюшевое кресло перед кухонным очагом.

— Кто был вашим архитектором?

— Кто все это создал?

— Ваш дизайнер прилетал из Чикаго?

— Мой бог, это невероятно, — произнес единственный среди женщин джентльмен. — С какой стати вы хотите продавать?

— А я знаю, — шепнул кто-то. — Это настолько романтично, что заставляет меня чувствовать себя старомодной.

— А вы и так весьма старомодны, — уверял джентльмен.

— Да как можно расстаться со всем этим? — спросил еще кто-то.

Ясно, что теперь моя очередь говорить.

— Видите ли, я оставляю все, потому что собираюсь замуж за жителя Венеции.

Потрясенный вздох.

— Я собираюсь там жить, — пояснила я мягко, пробуя слова на вкус. Я ли это, мой ли это голос?

Повисла долгая пауза, потом все начали говорить одновременно.

— Сколько вам лет?

— Как вы встретились?

— Он граф или что-то в этом роде? — спросила с придыханием одна из дам, уже вообразив себе неизвестно что.

Я думаю, что главным образом они хотели выяснить, богат ли он. Сказать напрямую, что мой избранник в общем-то небогат, — озадачить, развеять стремительно нарисованные фантазии; поэтому я отвечала уклончиво:

— Нет, он не граф. Он занимается банковским делом, а выглядит как Питер Селлерс.

— Ах, красавчик. Будьте осторожны.

Реплика дамы, которую считают старомодной.

— Поверьте, я знаю, о чем говорю. Четыре года назад моя подруга Изабель познакомилась на Капри с неаполитанцем, и он почти заманил ее в сети скоропалительного брака, если бы она не проснулась как-то ночью и не услышала его игривый разговор вполголоса на террасе их гостиничного номера. Он имел наглость утверждать, что только пожелал доброй ночи своей матери.

Ее история выглядела несколько несбалансированным коктейлем низкой зависти и подлинного желания защитить меня. Она не знает Фернандо, думала я. То, что мы плохо знакомы, каждому покажется опасным.

Одна из агентов, пытаясь спасти романтическую составляющую истории, вступила в хор:

— Держу пари, у него шикарный дом. Не так ли?

— Сомневаюсь, что он так уж хорош. Фернандо живет в кондоминиуме 1950-х годов, правда, на берегу. Да я его и не видела, — ответила я.

— То есть вы хотите сказать, что расстаетесь со всем, что строили всю свою жизнь, не зная…

Ее прервал единственный джентльмен, пытаясь охладить страсти.

— Возможно, дело в Венеции, она заражает влюбленностью. Если бы я имел шанс переехать туда, то не стал бы так уж сильно цепляться за этот дом.

И они продолжили упражняться в остроумии, уже без меня. Когда бригада удалилась, одна женщина задержалась, чтобы сделать мне предложение от себя лично. Цена была разумной, не слишком отличающейся от той, которую планировали мы с Фернандо, и я обсудила ситуацию с моим поверенным. Агент объяснила мне, что она долго планировала расстаться с мужем, уйти с работы и начать собственное дело. Она сказала, что этот дом, где есть столовая со стенами цвета губной помады, — последний стимул, чтобы активизировать ее личную программу возрождения.

— Я не оставлю за собой магического шлейфа, — предупредила я. — То, что вы купите этот дом, еще не значит, что вы влюбитесь в очаровательного испанца или кого-то в этом роде. Это просто маленький, хорошо ухоженный домик, — лепетала я довольно бессмысленно, желая защитить ее, а возможно, и себя саму от импульсивного поступка.

— Почему бы вам не подумать об этом, и мы сможем поговорить позже, — продолжила я, будто бы уговаривая порывистую юность с высоты собственной мудрости, но при этом стараясь не смотреть ей в глаза.

— И долго вы думали, прежде чем сказали «да» вашему венецианцу? Все случается в свое время и в своем месте, — произнесла она абсолютно убежденно. — Я хотела бы уточнить, какую мебель вы хотите оставить.

Много позже я узнала, что благодаря некоторой деликатной перепланировке моя красная столовая стала офисом, из которого эта дама управляет своим независимым агентством.

Я звонила детям. Я звонила своему поверенному. Фернандо звонил мне. Я звонила Фернандо. И мне казалось, что все будет просто? Я влезла в свою обычную черную одежду, джинсы и ботинки, помня, что должна оставить заказ у поставщика мяса до десяти. Я позвонила господину Вассерману, не обдумав предварительно меню на вечер. Я слышала собственный голос, сообщавший, что мне нужны бараньи ножки, штук пятьдесят. Я же никогда не готовила баранину в café. Привыкший к моим заказам относительно дичи и телятины, мистер Вассерман ненадолго задумался, затем уверил, что я получу свой заказ не позже трех.

— Что вы собираетесь готовить? — поинтересовался он.

— Я потушу их в собственном соку с помидорами и шафраном, приправлю чечевицей по-французски и черной оливковой пастой, — сообщил мой внутренний повар, не консультируясь со мной.

— Оставьте мне парочку к семи тридцати, ладно? — попросил Вассерман.

Взглянув на покрытый льдом автомобиль, я решила идти пешком, хотя до café миля или около того, и раньше я никогда не ходила пешком до работы. Правда, раньше я не вздыхала по поводу задержавшегося запаха итальянской сигареты, еще чувствующегося в моей спальне. И неожиданной любви к баранине. Пробираясь через высокие сугробы, наметенные за ночь, волоча за собой подол старой белой дубленки, я вслушивалась в тихий шорох снега под ногами. Интересно, когда я начну, если вообще начну, грустить о том, что потихонечку заканчивается в моей жизни? Не поздно ли жалеть о собственной смелости? Не умение ли рискнуть формировало мой жизненный путь? Или это пустая бравада? Похожа ли я на постаревшую кабинетную мечтательницу, отправляющуюся наконец за приключениями? Нет. Мой друг Миша говорит, что я — la grande cocotte, великая кокетка, с руками, вечно вымазанными мукой. Или чернилами. Нет, я никогда не была кабинетной мечтательницей. И, возвращаясь назад, почему я должна испытывать тоску или мучиться сомнениями, если я абсолютна уверена? Ничего я в своей жизни не хотела больше, чем быть с Фернандо. Так или иначе, июнь казался далеким, что успокаивало, но не радовало.