Дожидались в пыльной комнате, заваленной нотами и заставленной музыкальными инструментами. Я задыхалась к тому времени, когда появился Джованни. Он — молодая копия дожа. Или это тот же самый человек в немного измененном костюме? То же длинное тонкое лицо, с круто выгнутым носом, шерстяная кепка, шарф; он сказал, что будет рад играть для нас, мы должны только выбрать части. Договорились быстро, положившись во всем на его вкус. Никто не говорил о деньгах. Этот мир далек от любого другого реального мира, думала я, спускаясь в тишину Соттопортего де ле Аква.

Я вспоминала противный отель, улыбку Фиореллы, бег вверх и вниз по лестницам и через сотни мостов в тонких сандалиях из змеиной кожи. Фиорелла пыталась меня опекать.

— Sei sposata? Вы замужем? — желала она знать.

Я объясняла ей, что разведена, и она цокала языком.

— Тяжело быть одной.

— Я не одинока, просто еще не замужем, вот и все, — объясняла я.

— Но вы не должны путешествовать одна, — настаивала она.

— Я путешествую одна с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать.

Она снова цокала языком, а когда я повернулась, чтобы уйти, бросила вслед:

— In fondo, sei triste. В глубине души вам грустно.

Мне не хватало языка, чтобы объяснить, что одиночество — не синоним грусти. Даже по-английски трудно передать смысл слова «отстраненность». Я улыбалась, но она стояла на своем. Я убегала, а она пронзительно кричала мне в спину:

— Allora, sei almeno misteriosa! Ну, вы действительно непостижимы!

Я смотрела вверх на окно, на подоконнике которого сидела так давно, в мой первый полдень в Венеции. Я попросила Фернандо немного постоять со мной под этим окном.

Мы отказались от громких свадебных оркестров, сверкающего золота, всего того, что пускает пыль в глаза. Наш флорист, проникнувшись важностью мероприятия — а она предпочитает корзины, и только корзины, — отправила их на товарный склад в конце вокзала, и мы нашли там шесть белоснежных сицилийских красавиц, высоких, с изогнутыми дугой ручками. Она уверяла, что эти цветы — лучшее, что было у торговцев в утро свадьбы. Она говорила, что Мадонна будет любоваться нашими великолепными цветами. Мне нравилось, что она с Мадонной заодно. Я спросила, не кажется ли ей, что Мадонна разрешит прислать нам несколько золотых голландских ирисов двадцать второго октября. Она трижды поцеловала меня. Я начинала удивляться, что обмен валюты оказался таким простым и что мне досталось так мало неприятностей. Но в день накануне свадьбы мой герой сполна обеспечил проблемы.

Уже подходило время встречи в банке, и я отправилась забрать платье и кружевные чулки, заказанные у «Фогаля». Я также планировала купить белое кружевное белье, увиденное у «Сима».

Компания на рынке и в «До Мори» устроила сегодня утром нечто вроде шоу невесты, и моя сумка оказалось доверху набитой розами, шоколадом и лавандовым мылом; также имелись шесть завернутых в газету яиц от яичной леди, которая пожелала, чтобы мы с Фернандо выпили каждый по три штуки, сырых и взбитых с рюмкой граппы, и тогда у нас будут силы на брачную ночь. Я еще немного посидела у «Флориана», где тамошний бармен Франческо, рекламировавший свой новейший коктейль, обошел всех присутствующих в маленьком баре, осведомляясь о впечатлениях. Водка, черносмородиновый ликер и сок белого винограда. Они столько раз произнесли auguri, поздравления, что когда слышала «увидимся завтра», я думала, будто они имеют в виду, что увидят нас завтра на площади, когда мой герой, я и свадебная процессия двинемся на традиционный променад по Венеции.

Пока шла навстречу Фернандо, я заметила кое-что недостающее: я с трудом припомнила, когда в последний раз ощущала тяжесть на сердце. Иногда в течение последних месяцев я чувствовала ее слева и сзади, и это меня смущало. Может, все дело в том, что я отослала мое сердце Фернандо?

Когда мы встретились, мой незнакомец был бледен, в глазах застыло выражение смертельно раненной птицы, и он поторопился обернуть это себе на пользу. Я помнила, что он лишь бедный итальянец, и в день перед свадьбой он — словно воплощение тревоги. Он не спросил ни о платье, ни как я провела день, ни о сумке, полной роз. Он даже не смотрел на меня. Мне казалось, он почти дрожит, и я осведомилась, не хочет ли он побыть некоторое время один?

— Абсолютно нет, — отвечал он страдальческим шепотом, как если бы я приказала ему прогуляться по раскаленным углям.

— Не хочешь пойти домой и принять ванну с ромашкой? — попыталась я снова.

Он покачал головой.

— Ты печален, потому что мы женимся?

— Как ты можешь предполагать такое? — рассердился он, и глаза вспыхнули, возвращаясь к жизни. Он притих, пока мы ехали по воде, и даже ни разу не прервал молчания по пути. Когда мы достигли угла Гран Виале и Виа Лепанто, он сказал:

— Я не могу пойти с тобой домой. Кое-что надо доделать. Сезана забыл записать нас и не сможет прийти завтра, потому что у него еще одна свадьба. Я поговорю с другим человеком.

Сезана должен был нас фотографировать; еще один старый друг, который сказал: «Ci penso io. Оставьте это мне».

— И именно это повергает тебя в отчаяние?

Он пожал плечами, но не ответил. Я сказала, что мы всегда найдем кого-нибудь, кто сделает фотографии, но он не успокоился.

— И я все еще не исповедался, — признался мой герой. И начал инстинктивно оправдываться: — Я думал об этом несколько недель, но так и не нашел подходящего случая. Я не верю в исповедь и отпущение грехов.

Ему было почти стыдно, что в течение тридцати лет он шел по тревожному пути конфессиональных ограничений, но он сам все затеял, а теперь, за семнадцать часов до церемонии, хочет обсуждать вероучение? Я молчала, поскольку он говорил за нас обоих. Когда он окончательно замолк, я сообщила, что иду домой, на дачу, где буду его ждать.

— Я приготовлю чай и ванну, — пообещала я.

— Я уже сказал, что не хочу ни чая, ни ванны, — высказался он немного резче, чем следует, и оставил меня гадать, нравятся ли ему мое платье и розы.

Я повернулась и бросилась к берегу, пытаясь понять, что же он хотел сказать. Через некоторое время он пришел, по-прежнему нервничая, и мы сидели на песке, переплетя ноги и глядя друг на друга.

— Появились старые привидения?

— Очень старые, — подтвердил он, — и никого из них я не приглашал на свадьбу.

— Где же они теперь, возвратились назад?

— Si. Si, sono tutti andati via. Да. Да, они все ушли, — сказал он, явно не лукавя. — Perdonami. Прости меня.

— А разве не ты мне говорил, что в мире нет боли сильнее, чем нежность?

— Да, и я знаю, что это правда, — подтвердил он, поднимая меня на ноги. — Побежали в «Эксельсиор». Мы должны выпить последний бокал вина и нагрешить. Извини. Я увлекся религией. Значит ли это, что мы можем спать вместе сегодня ночью?

— Посоветуйся с доном Сильвано, может, он подскажет? — бросила я через плечо, готовая мчаться сломя голову.

Он добежал до отеля первый и раскинул руки, чтобы поймать меня, целовать и целовать, так что я еле переводила дыхание.

— Помнишь ли ты, когда впервые поняла, что влюблена в меня?

— Когда впервые, не помню. Думаю, это случилось, когда ты вышел из ванны в ночь приезда в Сент-Луис. Все дело в носках до колена и гладко зачесанных назад волосах.

— А я знаю, когда это случилось со мной: в первый день, когда я увидел тебя в «Вино-Вино». Едва вернувшись из ресторана в офис, я попытался вспомнить твое лицо, но не смог. Потом месяцами я закрывал глаза, чтобы увидеть мысленным взором твой профиль, но не получалось. Я делал это многократно, рвался поговорить с тобой, но не мог придумать, что бы тебе сказать. Когда смотрел на тебя, я больше не чувствовал холода. Я больше никогда не чувствовал холода.

Мы решили, что будет вполне романтично, если в день нашей свадьбы мы встанем вместе с солнцем, прогуляемся к морю, попьем кофе, потом расстанемся и встретимся в церкви. За несколько дней до свадьбы мы обратились к управляющему маленького отеля, сразу за нашим домом, чтобы снять там комнату на полдня.