Все это, разумеется, оказалось довольно забавным, но ни на шаг не приблизило к разгадке местопребывания мистера Пертуи и тем более к нему самому. Вскоре после его исчезновения некая дама, проживавшая в Кенсингтоне, весьма шокированная громогласными разоблачениями этого джентльмена, выступила с заявлением, что она — миссис Пертуи. Естественно, это сильно возбудило публику. Предлагалось допросить ее с пристрастием и привлечь как соучастницу преступления — тогда справедливость восторжествует! Увы, капитан Мактурк вскоре вынужден был признать, что миссис Пертуи, весьма почтенная дама средних лет, чье брачное свидетельство указывало на то, что замужем она за мистером Пертуи уже десять лет, почти так же мало знает о своем господине и повелителе, как и сам офицер полиции. Ее неведение относительно карьеры мужа, его знакомств, привычек, не говоря уже о криминальных наклонностях, не могло быть подвергнуто сомнению. К тому же у нее фактически не было ни копейки за душой. И тогда, как это нередко бывает в наши милосердные времена, общественное мнение, повернувшись на сто восемьдесят градусов, сочло миссис Пертуи жертвой. Одна газета благодаря выступлениям в ее поддержку подняла свой тираж. Поговаривали, будто судьбой миссис Пертуи заинтересовалась сама королева, ну а капитан Мактурк, хотя и не без внутренних колебаний и неприятных предчувствий, решил не разматывать дальше эту нить.

…Разумеется, я не мог уехать отсюда, не удовлетворив своего любопытства во всем, что касается ее судьбы, а в особенности того кошмарного дня, когда мы вывели ее из дома. Сказано — сделано. Место очень укромное, находится примерно милях в двадцати от Лондона, и если бы не частокол да какой-то тип, сидящий перед маленькой калиткой, пока двери не закроют на ночь, этот уголок можно было бы признать превосходной площадкой для аристократического особняка. Деверю, которому об этом деле известно все, утверждает, что питание, медицинский уход и т. д. — все обеспечено наилучшим образом. И на самом деле, после учиненного осмотра — и снаружи и изнутри — мне не к чему было придраться. И все же уверяю вас, Карстайрс, в таких местах лучше не появляться, ибо они напоминают о том, что провидение не великодушно и не мудро; оно способно из чистого каприза стукнуть вас молотком по голове и лишить дара речи. Право, мальчишки, разоряющие птичьи гнезда и сворачивающие шеи птенцам, не более жестоки…

Мне говорили, что я могу найти ее в саду; так оно и получилось: она сидела на низком стуле, поставленном кем-то специально для нее в тени аккуратно подстриженной лавровой изгороди, с приставкой для чашки и колокольчика на случай, если что-нибудь понадобится. На звонок тут отвечают сразу же, а это, кажется, бывает не всегда и не везде. Признаюсь, я потихоньку подкрался к ней, чтобы еще до разговора посмотреть, как она выглядит. Поверьте, от одного ее вида мне сделалось не по себе — настолько она не изменилась с тех времен, когда мы были детьми. На коленях у нее — я готов поклясться — что-то было; я подумал, что это живая мышь, с которой она играет, но приглядевшись, увидел — всего лишь игрушка. Она возит ее по колену взад-вперед; невинная, скажете, забава, — но беспрестанное шевеление пальцев, как и привычка постоянно прижимать эту штуковину к щеке, придает этой игре что-то устрашающее.

Заметив мое приближение — день был на редкость ясный, лучи солнца падали прямо на живую изгородь, — она подняла голову и улыбнулась. И опять время словно остановилось на том моменте, когда мы виделись в последний раз, разве что щеки у нее немного ввалились да глаза блестели ярче, чем прежде; впрочем, это говорило больше о разных косметических хитростях, нежели о естестве, и я понял, что она меня узнала. «Смотрю, вам здесь совсем неплохо», — проговорил я, заранее предупрежденный о необходимости ограничиваться самыми невинными фразами. «О да, — откликнулась она, как мне показалось, через силу, — действительно, совсем неплохо. Только лекарств я больше принимать не буду, как бы вы ни настаивали». — «Да нет у меня никаких лекарств, — я заметил, что рядом с ней на подносе лежит лист бумаги, покрытый какими-то каракулями, — так что волноваться не о чем».

Наступило молчание, весьма, должен признаться, для меня неудобное, ибо я явился, приготовив кучу всяких легких фраз, и теперь не знал, что сказать.

— Я могу быть вам чем-нибудь полезен? — вымолвил я наконец, слыша шорох от беготни мышки, которую она сейчас столкнула с колена на подол платья.

— Да нет, спасибо. А впрочем, можете пригласить сюда Эстер. — В первый момент это имя ничего мне не сказало, и я озадаченно покачал головой. — Она давно куда-то исчезла, и мне хочется ее видеть. — Невольно заинтригованный, я посмотрел на лист бумаги, но, право, почерк ребенка, только научившегося писать, был бы разборчивее. — Не думайте, — продолжала она, поглаживая игрушку так, будто ничего дороже у нее нет, — что я боюсь мыши. На самом деле, одну такую я убила кочергой, и если понадобится, могу и с этой поступить так же. — И она совершенно по-детски рассмеялась, словно не понимая, что находится в саду, обнесенном железным забором высотой шесть футов, с охранником у ворот.

— Изабель, — снова начал я, но между нами уже словно стена выросла, и дверь в ней заперта, и к замку ключа не подберешь. Мы просто смотрели друг на друга: она — беспокойно барабаня пальцами по коленям; я — не отрываясь от ее глаз, за которыми, кажется, скрывались страшные, неизмеримые глубины. До тех пор пока что-то — может, луч солнца, отразившийся от крыши стоящего вдалеке дома, или птица, севшая на изгородь, или легкие шаги служанки по мягкой траве — не отвлекло ее и она не отвернулась в сторону…

— Смотрю, миссис Айрленд и женщина, которая за ней ухаживает, стали как-то на редкость близки, — обронил я за воскресным завтраком с женой и дочерьми мистера Мортимера, управляющего.

— Да? А я и не заметила, — откликнулась, доедая яйцо, миссис Мортимер. — Гризелла, вон звонок. Вызови Джона и скажи, что пролетка нам сегодня не понадобится.

(Управляющий психиатрической лечебницей Уэйр живет в исключительно симпатичном ухоженном коттедже, лучшим украшением коего является, естественно, его жена.)

— И тем не менее это так, — продолжал мистер Мортимер, которому не особенно понравилось указание насчет пролетки, но противоречить он не посмел. — Можно сказать, сестринская любовь.

— Если я не ошибаюсь, там какой-то скандал был? — вмешалась в разговор старшая мисс Мортимер, проявлявшая повышенный интерес к делам подопечных своего отца, которую даже за едой нельзя было оторвать от чтения газет.

— Все это совершенно ужасно, — возразила матушка. — Если бы спросили меня — чего никто не делает, — то я бы сказала, что эта юная дама заслуживает гораздо лучших условий.

— Вроде какой-то мужчина был замешан? — гнула свое старшая мисс Мортимер, девушка совершенно неисправимая.

— Попридержите-ка язычок, мисс, — оборвала ее миссис Мортимер. — Удивляюсь, как это отец позволяет вам подобные высказывания.

Но мистер Мортимер не слушал. Его все еще не оставляли сожаления по поводу отмененной поездки на пролетке, а также мысли о миссис Айрленд, нервно поглаживающей себя ладонями по коленям.

— Так или иначе, я считаю, эта девушка заслуживает доверия уже хотя бы потому, что добросовестно выполняет свои обязанности. Ты весьма обяжешь меня, Мария, — обращение по имени вместо «дорогая» свидетельствовало до некоторой степени о приподнятом состоянии духа мистера Мортимера, — если поищешь какую-нибудь вещицу, ну там платья девочек или шляпку, и подаришь ей.

— Вряд ли это целесообразно, Огастес, — обращение по имени до некоторой степени свидетельствовало о том, что миссис Мортимер раздражена, — но если ты настаиваешь…

— Настаиваю. А теперь, прошу извинить, у меня дела.

(«Это все мистер Фэрье виноват, тот, что вчера приехал, покоя отцу не дает, обо всем выспрашивает, — говорила дочерям миссис Мортимер. — А вы сами знаете, как он тушуется перед такими господами».)