— А куда Эя ушла?

— Назад во дворцы. Думаю, вернулась к своим лекарям. Я хотела тебя разбудить, чтобы вы попрощались, но она решила, тебе лучше отдохнуть. — Лиат улыбнулась. — Сказала, что сон восполняет силы. Кто бы мог подумать, что она начнет вворачивать такие словечки? Заговорила, как настоящая ученица лекаря.

Маати хмыкнул. Поначалу он был против завтрака в саду, но Эю поддержал Семай. Отдохнув как следует, за полдня можно сделать работу, с которой усталому и сломленному не справиться и за день. Его и сейчас тянуло в библиотеку: к свиткам и рукописям, которые без конца перечитывал, вощеным дощечкам, на которых писал свои заметки, стирал и принимался писать сызнова. Однако не мог же он отказать Эе. Слишком непостоянна была ее привязанность, слишком дорога.

Лиат обвила его руку своей и положила голову ему на плечо. От нее пахло травой и вишневым пирогом, яблоками и мускусом. Не думая, он чмокнул ее в макушку, словно бы так и делал всегда. Словно бы целая жизнь не прошла с тех пор, как они расстались.

— Как дела с работой? — спросила она.

— Неважно. У нас есть с чего начать, но записки Семая — это всего лишь основы. Их писал ученик, едва покинувший школу. Я понимаю, тогда он считал их откровениями, только сейчас от них мало пользы. И…

— И?

Маати вздохнул. Теперь он хорошо видел башни. И травинки стояли раздельно.

— Семай никогда не отличался особой изобретательностью. Вот почему ему поручили принять чужого андата, а не пленить нового. И я не лучше.

— Тебе дали такое же задание.

— Семай умен. Да и я неглуп, если на то пошло. Но мы преемники. Нам нужны советы того, кто выполнил пленение от начала и до конца. Того, чей ум острее нашего.

Вокруг башен парили птицы. Черные, серые и белые пылинки. Они описывали круги в такой гармонии, будто ими управлял единый разум. Маати представил, что слышит их крики.

— А что если научить кого-то? Ведь у тебя целый город, выбирай кого хочешь.

— Времени нет, — сказал Маати.

Он хотел добавить, что даже если бы время нашлось, он все равно не спешил бы никого учить. Андат — слишком опасное и мощное оружие, чтобы доверить его тому, кто слаб сердцем и не отличается здравомыслием. На этом и строилась вся его жизнь, жизнь Семая и самого дая-кво. Так и выбирали поэтов, делая из мальчиков, брошенных родителями, самых почитаемых людей в мире. И все-таки решимость изменила Маати. Он подумал, что если бы нашелся кто-то подходящий, он доверил бы ему силу. Только бы вернуть воинов с поля боя и восстановить прежний мир. Ради этого рисковать стоило.

— А вдруг приедет еще кто-то из поэтов? — предположила Лиат, но голос у нее был усталый и тихий.

— Ты уже не надеешься на дая-кво?

Она улыбнулась.

— Надеюсь? Да, я надеюсь. Но не верю. Гальты знают, каковы ставки. Если мы не пленим андата, все города падут. Если пленим, уничтожим Гальт и всех его жителей. Ни от них, ни от нас пощады ждать не стоит.

— Как-то там Ота-кво и Найит?

Лиат посмотрела на него, и Маати кивнул. Он знал, что у нее на сердце такой же тяжелый камень.

— С ними ничего не случится, — сказала она, убеждая саму себя, как и он раньше. — В битвах всегда гибнут пешие, правда ведь? Полководцы остаются в живых. Он спасет Найита. Он обещал.

— А может, и битвы не будет. Они проскочат раньше гальтов и успеют вернуться. Тогда мы вообще никого не потеряем.

— Ну да, и луна свалится с неба прямо в пиалу, — покачала головой она. — Хорошо бы, если так. Для нас хорошо. Не для гальтов.

— Тебя волнует их судьба?

— А что в этом такого?

— Ты же просила убить их всех.

— Да, просила. Не знаю, что изменилось. Наверное, все из-за моего мальчика. Когда хочешь истребить целый народ, особенно думать не о чем. Беда приходит, когда начинаешь чувствовать. Я не знаю, зачем нам все это. Зачем все это им. Как ты считаешь, если мы отдадим все золото и серебро и поклянемся никогда не пленять андатов, они оставят наших детей в живых?

Он только вдох спустя понял, что она ждет ответа. И задумался.

— Нет, — ответил он. — Не оставят.

— Я тоже на это не надеюсь. Но как хорошо было бы! Только представь, что не приходится выбирать между их детьми и нашими.

— В том мире жилось бы лучше, чем здесь.

Будто сговорившись, они дружно переменили тему. Стали обсуждать заготовку припасов и смену сезонов, увлечение Эи лекарским ремеслом, маленькие подвиги женщин утхайема, оставшихся без мужей. Когда пришло время уходить, Маати нехотя поднялся на ноги. С тех пор как он проснулся, солнце скатилось по небу на две с половиной ладони. По земле протянулись тени. На обратном пути в библиотеку Лиат и Маати сначала держались за руки, потом просто шли рядом. Они вошли на знакомые тропинки. Брусчатка сменилась песком, песок — толченым гравием, сверкающим, как снег. На сердце у Маати становилось все тяжелей.

— Зайди, если хочешь, — пригласил он Лиат, когда они добрались до широких дверей библиотеки.

Вместо ответа она чмокнула его в губы, нежно пожала руку и направилась к себе. Он вздохнул и, переваливаясь, поднялся по ступенькам.

Семай сидел на низкой кушетке. Перед ним лежали три развернутых свитка.

— Кажется, я что-то раскопал, — сообщил он. — В записях Маната-кво упоминается грамматическая структура под названием «тройственный смысл». Если мы найдем ее описание, тогда, быть может, слова пленения зазвучат по-новому.

— Не зазвучат, — охладил его пыл Маати. — Если я правильно помню, все три символа требуют единства. Нельзя нарушить связь между ними.

— Ну, тогда мы застряли.

— Именно.

Семай встал и потянулся. Хруст его позвонков было слышно даже в другом конце просторной комнаты.

— Нам нужен кто-то, кто лучше нас понимает дело, — вздохнул Маати, опускаясь на стул с резной спинкой. — Дай-кво.

— Его с нами нет.

— Я вижу.

— Значит, нужно пытаться самим. Чем лучше подготовимся, тем быстрее дай-кво поймет, что к чему, и даст нам совет.

— А если он не приедет?

— Приедет, — сказал Семай. — Должен приехать.

— Да, — подтвердил Найит. — Это он.

Конь Оты беспокойно заржал, косясь на тело, привязанное к длинному шесту прямо у входа в большие чертоги. Дая-кво убили много дней назад. У его ног, точно груда бревен, лежали мертвецы в коричневых мантиях.

Хайем всегда принимал как должное андатов, поэтов и вечную смену поколений. Да, год от года пленения давались все тяжелее. Да, андат мог освободиться, и тогда, в городе, которому он принадлежал, наступали трудные времена. Но никто не рассчитывал, что когда-нибудь все закончится. Ота смотрел на мертвых и видел кончину своего мира.

Утро после сражения вышло тяжелое. Он встал до рассвета и обошел весь лагерь. Несколько дозорных исчезли. Сначала Ота не мог понять, что с ними стало — попали они в лапы гальтам и погибли или просто взяли лошадей и направились куда глаза глядят. Ответ он получил, только когда они стали возвращаться и докладывать, что удалось разведать.

Гальты снова направились на восток. Их кони и паровые телеги повернули к селению дая-кво. Никто не гнался за Отой и не спешил добить уцелевших на поле кровавой бойни. Войско Мати не стоило внимания, и гальты ясно дали понять, насколько его презирают.

Несмотря на горечь унижения, Оте стало легче. Пусть многим из его воинов не суждено было дожить до утра, зато им дали умереть спокойно. А у него появилось время передохнуть, собраться с мыслями и оценить потери.

Четыре сотни воинов остались лежать на поле, только вот гальтов рядом с ними было в три раза меньше. Еще пять сотен были ранены или пропали. За считанные часы Ота потерял третью часть войска, а те, кто выжил, сильно изменились. Это были уже не те люди, с которыми он беседовал у костров накануне битвы. Поражение оглушило их, сломило дух, опустошило душу. Когда-то их самодельное оружие и доспехи вселяли веру в находчивость и силу, но теперь выглядели жалкими, наивными. Эти люди явились на поле боя, вооруженные, как дети, и попали под мечи суровых мужчин. Ота благодарил всех богов на свете за тех, кто сумел выжить.