Ни один не покинул его за весь этот долгий изнурительный путь на поле битвы. Раньше мысль согревала Оте сердце. Сейчас он пожалел, что люди от него не сбежали. Они могли бы вернуться к своим женам, детям и родителям. Уехать туда, где безопасней, и забыть о безумной попытке удержать мир на краю пропасти. Если только безопасные места еще остались на свете. Дай-кво был обречен. Гибель ожидала все города Хайема. И Мати тоже. Много лет у него была возможность погубить весь Гальт. Размягченный Камень обратил бы их города в развалины, а земли — в океан расплавленной тверди. Когда-то эту войну можно было предотвратить. Если бы он знал, если бы у него хватило решимости. А теперь было слишком поздно.

— Высочайший?

Ота поднял руку, сел. Перед ним стоял Найит. Ота узнал его по силуэту.

— Найит-кя? — Ота осознал, что видит сына Лиат впервые после окончания битвы. За все это время он даже не вспомнил про юношу. Ему стало стыдно. — Как ты?

— Вроде бы цел. На руках синяки. А так — все на месте.

В темноте Ота разглядел, что сын ему что-то протягивает. Ноздрей коснулся жирный запах жареного ягненка.

— Я не хочу, — сказал Ота, когда юноша подошел ближе. — Спасибо, но отдай это другим. Отдай раненым.

— Ваш слуга сказал, что вы и утром не поели. Если вы свалитесь с ног, это никому не поможет. Это не вернет их к жизни.

Ота почувствовал, как в груди взвилась волна холодной ярости, но сдержался и ничего не ответил. Кивнул на край постели.

— Оставь тут.

Найит поколебался, затем поставил миску. Шагнул назад, но уходить не спешил. Глаза Оты понемногу привыкли к темноте, и он смутно различил черты юноши. Увидев, что сын плачет, он не удивился. Найит уже повзрослел. Ота был моложе, когда зачал его с Лиат. Когда решился убить человека своими руками.

— Простите, высочайший, — сказал Найит.

— И ты прости.

Пряный аромат жареного мяса дразнил и одновременно вызывал легкую тошноту.

— Это я виноват, — сказал Найит сдавленным от слез голосом. — Все это моя вина.

— Нет. Ты не…

— Я увидел, как они убивают друг друга. Видел, как их много. Я не выдержал. — Он сложил руки в жесте глубокого раскаяния. — Это я скомандовал отступать.

— Я знаю, — сказал Ота.

Головная боль мучила Лиат с самого утра. Днем ей начало казаться, что где-то внутри, между глазами и висками натянулись тугие струны, которые дрожат от любого резкого движения. Она старалась не качать головой, просто прижала к столешнице ладони и представила, как раздражение уходит в тонкие линии древесного рисунка. Киян, сидевшая напротив, спокойно рассуждала о чем-то, совсем не понимая сути дела. Лиат жестом попросила разрешения вставить слово и заговорила, не дождавшись ответа.

— Дело не в людях, — сказала Лиат. — Он мог забрать и вдвое больше, но мы все равно управились бы. Дело в лошадях.

Узкое, как у лисички, лицо Киян помрачнело. Черные глаза пробежали по картам и схемам, разложенным на столе; задержались на списке полей и предместий с комментариями о весе зерна, мяса и овощей, собранных в каждом за последние пять лет. Почерк у Лиат был убористый. Чернильно-черные строчки лист за листом исчертили желтую, как масло, бумагу, перечисляя, с каких земель собирать урожай, а какие — вспахивать, сколько рук и копыт нужно для каждого поля.

Ветерок летел в раскрытые окна и приподнимал уголки страниц, будто невидимые пальцы осторожно листали записи в поисках какой-то пометки.

— Объясните мне снова, — попросила Киян и усталость в ее голосе почти обезоружила Лиат.

Почти, но не совсем. Женщина вздохнула и поднялась. Струна все пульсировала.

— Это — количество лошадей, которые нужны, чтобы вспахать восточные поля здесь и здесь. — Лиат стукнула ногтем по карте. — У нас есть только половина, но можно взять мулов с мельниц.

Киян внимательно изучила цифры, провела пальцем по столбцу с итогами, нахмурила брови.

— Насколько мы опаздываем со второй посадкой?

— На западе и на юге почти закончили, но они начали поздно. А восточные поля засадили только на четверть.

Киян откинулась на спинку стула. Судя по всему, она устала не меньше Лиат. В волосах заметнее стали седые пряди, лицо осунулось и побелело. Лиат невольно подумала, быть может, Киян раньше красила лицо и волосы, а теперь перестала? Или это работа, которую они взвалили себе на плечи, высосала последние силы?

— Слишком поздно, — сказала Киян. — Пока запряжем мулов, пока вспашем поля, вместо урожая останется только снег собирать.

— Можно засеять что-то другое? — спросила Лиат. — Что успеет вырасти до зимы. Картошку или репу?

— Не знаю. Сколько времени репа растет на севере?

Лиат прикрыла глаза. Двум образованным, серьезным, опытным женщинам должно было хватить сил, чтобы помочь городу в трудные времена. Чтобы справиться с бедой и не думать о том, что одна может потерять мужа, а другая — сына. Чтобы не обращать внимания на постоянный страх перед гальтскими полчищами, которые вот-вот появятся на горизонте и уничтожат город. Со всем этим нужно было справиться, а они не могли решить дурацкий вопрос: что растет быстрее, репа или картофель. Она глубоко вдохнула, медленно выдохнула и постаралась расслабиться. Лишь бы струна в голове перестала дрожать.

— Я все выясню. Только прикажите мельникам насчет мулов сами. Они ведь не обрадуются, если придется остановить работу.

— Я их поставлю перед выбором. Не дадут городу мулов, пусть сами таскают плуги. Если нам придется зимой самим молоть зерно на хлеб, это еще не самое страшное по сравнению с голодом.

— Весной все равно придется затянуть пояса, — заметила Лиат.

Киян взяла со стола бумаги и ничего не ответила. По горькой складке в уголке губ видно было, что она тоже об этом думала.

— Сделаем все, что в наших силах.

Дневной пир удался на славу. Женщины утхайема — жены, матери, дочки и тетушки — внимали Киян, точно верующие — мудрому жрецу. Лиат видела, как в глазах у них затеплился огонек надежды. Ее многое от них отличало, но несмотря на роскошные одежды и увлечение придворными сплетнями, все эти женщины, так же, как и она, обрадовались возможности хоть чем-то помочь.

Съестные припасы и топливо Киян взяла на себя. Другим поручили собирать шерсть, проследить, чтобы летние вещи перенесли в хранилища на башнях, подготовить к зиме подземный город. Лиат стала посланницей и посредницей Киян во всем, что касалось полей, урожая и сбора припасов на зиму. То, что она была подругой поэта, пусть даже такого, который ни разу не пленил андата, сделало ее особой фигурой при дворе. Все хотели ее повидать, особенно после того, как пошел слух, что Семай и Маати часами просиживают в библиотеке и в доме поэта, готовясь к новому пленению. Это даже начало мешать ее работе.

Она проводила целые часы в пышном изобилии садов или под высокими сводами обеденных залов, рассказывая о работе Маати все, что он разрешил открыть. Жены утхайема были рады любой доброй вести, и Лиат не могла им отказать. Повторяя свои рассказы по нескольку раз, она и сама начала черпать в них надежду. Однако беседы за чаем и сладким хлебом отнимали время и силы. Лиат поняла, что слишком увлеклась.

Второго урожая пшеницы едва ли хватит на всех, а светская болтовня не прокормит горожан в голодные зимние месяцы. Если они вообще останутся живы. Не будет никакой разницы, что она успела сделать, а что — нет, если завтра в Мати явятся гальты.

— Как-нибудь обойдемся, — успокаивала Киян. — Забьем часть скота и сами съедим кормовое зерно. Но даже если мы половины прежнего урожая не соберем, все равно продержимся до весны.

— Все-таки лучше бы запасти побольше, — сказала Лиат.

Киян сложила руки в жесте согласия, заканчивая разговор. Лиат изобразила формальную позу прощания, как подобало при расставании с высокородной особой. Киян это обеспокоило. Она подалась вперед и взяла Лиат за руку.

— Вам плохо?

— Ничего страшного. Просто голова разболелась. Такое у меня бывает, когда хаю Сарайкета вздумается ввести новые налоги или когда хлопок не уродится. Все пройдет вместе с неприятностями.