Жена Оты кивнула, но руку не убрала.

— Могу я вам чем-то помочь?

— Скажите, что хай приехал обратно вместе с Найитом, что гальтов разбили, а мир вернулся на круги своя.

— Да, — сказала Киян. Ее взгляд обратился куда-то вдаль, рука опустилась на стол.

Лиат пожалела, что не удержала язык за зубами и упустила драгоценный миг сочувствия.

— Хорошо бы, если бы так все и вышло, — закончила Киян.

Они простились, и Лиат ушла. По коридорам дворцов сновали рабы и слуги, посыльные торговых домов, утхайемцы. Она проходила через просторные залы, чьи мозаичные потолки терялись в вышине, спускалась по мраморным лестницам, таким широким, что на них могло встать двадцать человек в ряд. В воздухе плавал запах благовонных курений, но он совсем ее не успокаивал. Лиат догадывалась, что мир по-прежнему ярок и светел, как тогда, когда она приехала в Мати. Что поющие голоса звенят все так же сладко. Всему виной было только ее уныние: оно выпивало жизнь из красок и разбивало мелодии. Только страх, что ее мальчик лежит сейчас где-то в полях, и боль от натянутой в голове струны.

Когда Лиат пришла в палаты целителей за средством от головной боли, она застала там Эю. Девочка и лекарь о чем-то беседовали. Рядом на черном столе из сланца лежал обнаженный молодой человек. Его лицо побелело и покрылось испариной, глаза были закрыты. Нога посинела от кровоподтеков, а сбоку зияла глубокая рана. Лекарь был не старше Лиат, но уже обзавелся лысиной, блестевшей в окружении бахромы седых прядей. Он объяснял что-то Эе, указывая на израненную ногу юноши. Девочка слушала его с жадным вниманием, будто слова были водой, а она изнывала от жажды. Лиат потихоньку приблизилась к ним, стараясь расслышать, о чем идет речь, прежде чем ее заметят.

— Видишь, его лихорадит, — говорил лекарь. — Этого стоило ждать. А что ты скажешь про мышцы?

Эя внимательно посмотрела на ногу. Лиат заметила, что девочку больше интересует рана, чем неприкрытая нагота мужчины.

— Они растянуты, значит, связки еще целы. Он сможет ходить.

Врач укрыл парня покрывалом и потрепал по плечу.

— Слышишь, Тамия? Дочь хая говорит, ходить будешь.

Тот открыл глаза и слабо улыбнулся.

— Ты права, Эя-тя. Сухожилие повреждено, но не порвано. Через несколько недель он встанет на ноги. Сейчас главная опасность в том, что рана может воспалиться. Мы промоем ее и наложим повязку. К тому же у нас, кажется, появился еще один больной?

Лиат неожиданно превратилась из наблюдателя в наблюдаемого и от этого растерялась. Лекарь улыбнулся ей сдержанно, с привычной для его ремесла вежливостью, словно мясник, продающий ягненка. Эя просияла. Лиат жестом изобразила просьбу о снисхождении.

— Не хотела вас прерывать. Но меня совсем измучила головная боль. Я подумала, может…

— Садитесь, Лиат-кя! — воскликнула Эя, схватила ее за руку и потянула к низкой деревянной табуретке. — Лоя-тя справится с чем угодно.

— Ну, не то чтобы с чем угодно, — возразил тот и улыбнулся чуть-чуть добрее.

Теперь он обращался не просто к пациентке, а к своей ровеснице и подруге его старательной ученицы.

— Попробую облегчить ваши страдания. Скажете, где почувствовали боль.

Нежными, как перышки, пальцами лекарь ощупал ее голову, коснулся висков. Когда Лиат отвечала, он удовлетворенно кивал. Затем измерил ей пульс на обоих запястьях, осмотрел язык и глаза.

— Я знаю, чем помочь вам, Лиат-тя. Эя, ты видела, что я делал?

Та изобразила позу согласия. Странно было видеть, как знатная и богатая девочка с таким вниманием относится к советам человека, который был всего лишь уважаемым слугой. На сердце у Лиат потеплело.

— Теперь осмотри больную, — сказал лекарь. — Я пока смешаю порошок, а потом обсудим твои наблюдения, пока будем выбирать гравий из нашего друга Тамии.

Прикосновения Эи были жестче и неуверенней. Там, где лекарь едва касался головы, девочка сжимала пальцы так, словно хотела за нее ухватиться. Лиат все понимала. Когда-то давно она и сама так же тщательно выполняла поручения.

— У тебя хорошо получается, — ласково заметила женщина.

— Я знаю. Лоя-тя очень умный. Он говорит, что я могу приходить сюда, пока родители не запретят. Покажите язык, пожалуйста.

Лиат подождала, пока не кончится повторный осмотр, а затем спросила:

— Ты, наверное, рада, что нашла дело по душе?

— Мне нравится, — ответила Эя. — Конечно, я лучше вышла бы замуж, но это тоже неплохо. Может быть, папа-кя найдет мне такого мужа, который позволит мне работать у лекарей. А может, я даже выйду за хая и тогда смогу делать, что хочу. Ведь мама-кя теперь сама управляет целым городом. Все так говорят.

— Поживем — увидим, — сказала Лиат, пытаясь представить хая, который разрешает жене заниматься лекарским ремеслом.

— Вы думаете, что потом хайема уже не будет? — спросила Эя. — Что всех перебьют гальты?

— Конечно, нет, — попробовала возразить Лиат, но умолкла, встретив глаза девочки.

Та смотрела на нее спокойно, серьезно, точь-в-точь как Ота. Странно было видеть хладнокровие на таком юном личике. Эя, как и отец, готова была судить хоть самих богов, если бы это потребовалось. Удобная ложь не могла ее успокоить. Лиат опустила глаза.

— Не знаю. Может, и так.

— Вот, — сказал лекарь. — Держите, Лиат-тя. Растворите в чашке воды и сразу пейте. Будет горько, поэтому глотайте побыстрее. Потом лучше прилягте на ладонь-другую. Зато боль как рукой снимет.

Лиат положила бумажный пакетик в рукав и приняла позу благодарности.

— Нам надо снова устроить пир в саду, — предложила Эя. — С вами и с дядей Маати. Лоя-тя тоже мог бы придти, но ведь он — слуга.

У Лиат вспыхнули щеки, но кривая усмешка лекаря подсказала ей, что его ставят в такое положение уже не в первый раз.

— Пожалуй, с пирами стоит подождать хотя бы денек, — заметил он. — Ты не забыла, что у Лиат-тя болит голова?

— Знаю, — нетерпеливо отмахнулась Эя. — Я и говорила про завтра.

— Предложение заманчивое, — сказала Лиат. — Я поговорю с Маати.

— Эя-тя, принеси, пожалуйста, жесткие щетки и помой их, — попросил лекарь. — Тамия нас уже заждался.

Взмах — Эя сложила руки в жесте послушания и была такова. Лиат заметила в глазах врача ласковую улыбку. Он покачал головой.

— Она как вихрь! Да, насчет порошка. Я забыл сказать, он может вызвать привыкание. Не принимайте его чаще, чем раз в неделю. Если боль вернется, приходите, попробуем что-нибудь еще.

— Уверена, что и это поможет, — сказала Лиат, вставая. — Спасибо вам. За Эю.

— Наука ей пригодится, — пожал плечами лекарь. — Ее отец уехал смерти навстречу, мать и друг, поэт, слишком заняты заботами о целом городе, а за ней и присмотреть некому. Так у нее хотя бы есть, чем отвлечься. Пусть она иногда меня отвлекает, разве можно ее прогнать?

Сердце Лиат застыло куском свинца. Улыбка соскользнула с губ лекаря, и за маской спокойствия на миг проступил ужас. Он заговорил снова, медленно роняя серые, точно камень, слова.

— В конце концов, кто знает… Может, нам пора научить детей, как ухаживать за умирающими.

Маати потер глаза тыльной стороной ладони, сощурился и поморгал. Мир стал похож на собрание размытых пятен: лужайка с высокой травой, на которой они отдыхали, превратилась в сплошной лист зеленой рисовой бумаги, дальше длинными штрихами темнели великие башни, а между ними проглядывало голубое небо. Глаза будто застил туман, только он был цветной, а не серый. Маати поморгал еще, и картина стала отчетливей.

— Долго я спал? — спросил он.

— Порядочно, милый, — ответила Лиат. — А я бы и еще поспала. Боги свидетели, сегодня ночью нам с тобой отдохнуть не удалось.

Солнце почти достигло зенита. В траве прятались лакированные коробочки с остатками завтрака. Половина дня прошла. Лиат сказала правду. Ночью он почти не сомкнул глаз — поздно лег, рано встал, спал плохо. Теперь ночное бдение мстило болью в спине и шее и тяжелыми веками.