Те же богатые горожане, обладавшие достаточным влиянием на правящие круги и нередко придававшие городу определенный архитектурный облик своими постройками, оказывали воздействие и на интеллектуальную жизнь. В сущности, многие ученые — за исключением, пожалуй, религиозных деятелей, обычно обеспечивавших себя средствами к существованию благодаря своей учености, — по крайней мере эссеисты, грамматисты и поэты, испытывая гораздо более серьезные материальные трудности, были вынуждены соискать щедрости состоятельных персон. Нередко их можно было встретить скитающимися из города в город, пока им не удавалось добиться «субвенций» на свои труды. Наряду с меценатством суверена, существовало нечто вроде меценатства городской олигархии. Свидетельства о нем легко обнаружить в иных литературных томах, в тех, например, где излагаются дискуссии на самые разные темы, имевшие место среди сотрапезников, явно состоявших на содержании, в присутствии вазиров или высоких чиновников, принимавших их в своих особняках. Так, знаменитый труд ал-Таухиди «Книга о радости и близости» пересказывает беседы, затеянные одним буидским вазиром X в., который при этом лишь следовал примеру, данному в конце VIII в. щедрыми «покровителями литературы и искусств», какими были Бармакиды.

Интеллектуальную жизнь города определяли не только традиционные религиозные круги, с одной стороны, и влиятельные и состоятельные меценаты — с другой. В городе трудилось также множество специалистов в мирских науках, которые могли принадлежать к разным сферам. Среди них фигурировали грамматисты, подобные Халилу и Сибавайху, основоположникам своей науки и составителям первых объемных словарей арабского языка. Особую роль играли переводчики, чаще всего христиане, как, например, Хунайн ибн Исхак, — в отдельные периоды, особенно во времена халифа ал-Мамуна, они, поощряемые властью, сделали доступными для мусульманских мыслителей целый ряд греческих философских и научных трудов, иногда уже переведенных на древнесирийский язык. Некоторые служили при библиотеках халифов и суверенов, но, помимо дворцовых, в IX–XI вв. существовали и другие категории библиотек, созданных знатными персонами или приверженцами различных религиозных движений, которым труд переписчиков и миниатюристов позволял получать доход от активной книжной торговли в метрополиях, подобных Багдаду и Каиру. Главные из этих учреждений были центрами распространения шиитской мысли, как Дом мудрости, созданный в Каире в 1005 г. ал-Хакимом, или Дом науки, созданный в Багдаде в 991 г. буидским вазиром Сабуром, но были среди них и организованные суннитскими учеными. Мало-помалу эта собирательская деятельность, развивавшаяся поначалу в атмосфере относительной свободы, переместится в стены постсельджукидских Мадраса и попадет под влияние мэтров богословско-правовых наук.

Первоначально многие из переводчиков тоже были учеными в узком смысле этого термина. Специалисты в разных дисциплинах, занимавшиеся чаще всего как абстрактными умозрительными построениями, так и практическими прикладными работами, которые могли быть оценены современниками, нередко пользовались протекцией государей, даже если, например, практиковали в качестве хирургов и врачей в лечебных заведениях города. Так, астрономия развивалась в Ираке в IX в. только благодаря поддержке халифа ал-Мамуна, основавшего обсерватории в Багдаде и Дамаске, тогда как следующего импульса эта наука дождалась только при монгольских суверенах.

Но не следует недооценивать глубокое влияние культовой и социальной сторон исламской жизни, определявших направление, в котором развивались науки. Изыскания в сфере арифметики и алгебры стимулировались необходимостью сложных расчетов, которых требовала либо регламентация практики наследования согласно предусмотренной правом системе, либо установление определенных налогов. Геометрия была необходима государственным чиновникам для оценки площади земель, подлежащих различным фискальным сборам. Изучение астрономических циклов должно было удовлетворять задаче расчета часов молитвы или месяцев поста, даже если в большинстве регионов непосредственное наблюдение неба предпочиталось теоретическим вычислениям. В то же время весьма распространенный обычай составления гороскопов поощрял исследование созвездий.

Этим отчасти объясняется справедливое признание физиков и математиков в расцвет классической эпохи в аббасидских городах Ирака, которых иной раз не отделяли от инженеров, «механиков» и мастеров изготовления измерительных инструментов, чьи изделия, занимающие важное место среди творений средневекового исламского мира, мы уже рассматривали.

В X–XI вв. свои научные предпочтения были и в фатимидском Египте, Магрибе и Иране. Лучше всего их менталитет и научные методы может представить один из выдающихся ученых той эпохи, великий ал-Бируни, который интересовался индийской астрономией, культурой «древних» народов и естественными науками, не пренебрегая фармакологией. В свою очередь алхимия и медицина тоже были в фаворе. Если алхимия, с которой связано имя Джабира, так и не сумела подняться до уровня подлинной науки, то медицина с древности привлекала внимательных практиков. До мусульманского завоевания в иранском Джундишапуре существовала школа, к которой принадлежали знаменитые врачи первых аббасидских халифов, члены фамилии Бахтишу. В дальнейшем это искусство будут изучать многие ученые, в том числе великий Авиценна, который, правда, занимался им главным образом в эмпирической манере, изыскивая лучший способ воздействия на индивидуальный темперамент. В конце VIII в. в Багдаде была создана больница по образцу существовавшей в глубокой древности в Джундишапуре, а в начале X в. в городе насчитывалось уже пять учреждений подобного рода, которые получали дотации от богатых людей. Подобные заведения быстро распространялись в других крупных городах исламского мира: в XII в. они появились и в Каире, и в Александрии, где их посетил Ибн Зубайр, равно как и в Халебе и Дамаске, где их монументальные сооружения сохранились до наших дней, а также в иранских городах, подобных Рею, и в анатолийских, подобных Дивриги.

В образованных городских кругах большинство создававшихся книг были «светскими», впоследствии прославившими арабскую литературную прозу. Разумеется, эти произведения были не лишены связи с традиционной религиозной наукой. Так, исторические хроники составлялись как приложение к теологическим трактатам, либо задумывались как «универсальные истории», восходящие к истории творения с очевидным религиозным посылом, либо составлялись из отдельных рассказов, написанных во славу мучеников сектантской религиозной партии. Точно так же собиратель историй или изречений на самые разные темы мог, подобно Ибн Кутайбе, показать себя в своих трудах образованным теологом. Профессиональным кади предстает, например, ал-Танухи, описывавший взятые из разных эпох сцены социальной жизни, что позволяло ему по всякому случаю превозносить тему «веры в Аллаха». Наконец, такой географ, как ал-Макдиси, оказывается не только наблюдателем нравов, обычаев и экономических фактов, но и человеком религии, стремящимся раскрыть в своих сочинениях выявленные им локальные отклонения от доктрины.

Однако главные произведения ученых этого рода, если не брать во внимание сочинения мыслителей, проникнутых эллинистической философией — будь то истинные философы или адепты сектантских движений, — относились к жанру, обозначаемому довольно емким понятием адаб,иначе говоря, сочинения, предназначенные для воспитания честного человека, главным образом горожанина, именуемого адиби имеющего хорошие манеры, утонченный язык и светские качества. Хотя адаб, в котором проявили себя такие литераторы, как ал-Джахиз и алТаухиди, включал в себя труды, посвященные совокупности знаний, необходимых в определенном ремесле, например в ремесле секретаря или кади, он был чаще всего представлен сборниками забавных или трогательных историй, сгруппированных по темам. Эти истории могли быть собраны, например, чтобы превознести определенный социальный класс или же сделать его объектом сатиры, чтобы подискутировать о достоинствах арабов и неарабов, чтобы осудить такой порок, как скупость, или проиллюстрировать, например, тему «ложной тревоги», или чтобы, наконец, представить остроты и юмористические реплики, иногда взятые из жизни. К адабу можно отнести морализаторские тексты, в том числе неподражаемую «Книгу о Калиле и Димне» с ее многочисленными притчами и в особенности сборники волшебных — и не только — сказок, часть которых легла в основу знаменитой «Тысячи и одной ночи». К IX–X вв. восходят, в частности, романтические рассказы, темой которых были воспоминания об авантюрных морских походах, связанные с тогдашним подъемом большой коммерции. Таковы рассказы из цикла «Синдбад-мореход» или распространявшиеся анонимные истории о Китае и Индии, не считая множества описаний, которые чаще всего упоминались в последующей географической литературе. Но существовали и другие сказки, представлявшие, собственно говоря, городское мусульманское население, которые, в свою очередь, начиная с X в. использовали виртуозные литературные упражнения в полемике, известные под названием «заседания». К этой же литературе относились также многочисленные «любовные романы», которые в большинстве своем до нас не дошли, но мы знаем, что их очень благосклонно принимали в багдадской среде того времени, а по ценной описи, составленной в X в. библиотекой-лавкой Ибн ал-Надима, нам известны и их заглавия.