— Она поправится? — с надеждой спросил он.

— При известном стечении обстоятельств… — туманно, как все представители этой профессии, начал врач. — Ничего определённого сказать нельзя, но при известном стечении обстоятельств и при надлежащем уходе… возможно… всё возможно. Пока я не буду ставить окончательный диагноз, посмотрю, как болезнь будет развиваться… Я выписываю успокоительное… Давать шесть раз в день, доза указана в рецепте. Для больной необходимы тишина и полный покой. Я загляну вечером. До свидания. Хорошо, что перестал идти дождь, а то на улице ещё темно и добираться сюда мне было не совсем приятно.

Врач вышел в коридор, где его дожидалась хозяйка дома. Расспросив его ещё раз во всех мелочах, она проводила его и вернулась на своё место у двери.

— Я послала Каремаса за госпожой Васар, — очень тихо сказала она. — Вы, наверное, очень устали, господин Гонкур, но, умоляю вас, потерпите ещё немного.

— Я не устал, не беспокойтесь обо мне, — также тихо ответил молодой человек. — Я пробуду здесь, сколько потребуется. Как себя чувствует господин Вандесарос?

— Ему лучше. Сейчас с ним Мигелина и Рената. Если не возражаете, я пришлю вам завтрак сюда.

Госпожа Кенидес печально улыбнулась, кивнула и исчезла, а Гонкур поправил одеяла на уснувшей Чораде и сел поудобнее, приготовившись терпеливо охранять сон девочки и помешать ей причинить себе какой-нибудь вред, если она внезапно проснётся и опять чего-то испугается. Хуже всего, что он никогда не имел дела с душевными болезнями и не представлял, как на его месте поступала бы опытная сестра милосердия. Он был рад, что оказался полезен гостеприимным хозяевам этого дома, но роль сиделки его тяготила. Он охотнее взялся бы за работу, требующую физической энергии, чем за это внешне лёгкое, но на деле изматывающее наблюдение за больной. Однако у него не было выбора, и единственная помощь, которую он мог предложить, заключалась в уходе за этим несчастным ребёнком, поэтому сомнения, неуверенность и усталость требовалось подавить и никому не показывать. Он не знал, так ли уж легко воспринимают свою работу настоящие сиделки, как это кажется со стороны, и от всей души им посочувствовал.

— Гонкур, я принёс вам поесть, — шепнул Медас, входя. — Она спит?

Чорада беспокойно зашевелилась и открыла глаза. Гонкур напрягся, готовый удержать её, но она скользнула взглядом по лицу Медаса и осталась равнодушной к его появлению.

— Позавтракайте, а я посижу вместо вас. Меня она, по-моему, тоже не боится.

Медас поставил поднос на столик, и Гонкур торопливо, не ощущая ни вкуса пищи, ни удовольствия от неё, проглотил два бутерброда с ветчиной и зеленью и выпил чашку кофе. Не то, чтобы он не доверял товарищу, но всё-таки он почувствовал себя спокойнее, когда закончил завтрак, придвинул к кровати другой стул и вновь занял свой пост.

— Где вы научились ухаживать за больными? — поинтересовался Медас. — В экспедициях? Может, вы экспедиционный врач?

Гонкуру не хотелось развивать эту тему, потому что Медас шутил, а сам он боялся, что в любую минуту может совершить оплошность, которая повредит вверенной его заботе девочке.

— Как вы думаете, почему она не боится именно нас? — спросил он, надеясь, что разговор с умным собеседником поможет ему лучше разобраться с тревожащими его вопросами.

— Её напугал Нигейрос… — начал методичный Медас издалека.

— Портрет, — для порядка поправил Гонкур.

— Конечно, портрет, — невесело усмехнулся Медас. — После рассказа госпожи Кенидес человеку с самыми крепкими нервами было бы беспокойно пойти ночью к этому сатанинскому портрету в одиночку, а у девочки нервы были, честно говоря, не совсем в порядке.

— Безусловно, — согласился Гонкур. — Если уж мы с вами, не веря легенде, так перепугались прошлой ночью, то каково было ей, когда её всю жизнь запугивали страшными сказками?

— Она сошла с ума, вероятно, сразу же, иначе не осталась бы в комнате, а побежала к людям.

— Согласен. Но почему госпожу Кенидес она боится, а нас не боится, ведь мы больше должны напоминать ей Нигейроса, чем женщина?

Медас подумал.

— Мне кажется, что облик госпожи Кенидес в голове этой девочки как-то связан с Нигейросом. Наверное, потому что от неё Чорада часто слышала легенду. Мигелина, Рената и все остальные тоже всегда присутствовали при разговорах о нём, поэтому девочка их тоже боится. А мы люди новые.

— Врач для неё тоже совершенно незнакомый человек. Но она его тоже испугалась, — напомнил Гонкур.

— Нигейрос на портрете одет в чёрное, а врач тоже в чёрном. Я считаю, что она испугалась цвета его костюма.

Гонкур кивнул. Медас не открыл для него ничего нового, но, услышав собственное мнение их чужих уст, он в нём укрепился.

— Меня тревожит появление госпожи Васар, — признался Гонкур. — Чорада может не узнать мать и испугаться её, как человека, связанного с легендой. Надо предупредить госпожу Кенидес, чтобы она её подготовила.

— Я ей скажу, — пообещал Медас, вставая. — Пойду, а то меня там заждались. Госпожа Васар приедет часа через три. Я к вам ещё загляну до её приезда.

Навестите господина Вандесароса, Медас, — попросил Гонкур. — Передайте от меня привет, а потом зайдите ко мне и скажите, как он себя чувствует.

— Будет исполнено.

Медас исчез, сделав очень выразительный жест рукой. Гонкур не совсем понял, что он выражал, но не стал гадать и решил, что это знак ободрения.

Как прошло время до приезда госпожи Васар, молодой человек не помнил. Его мозг погрузился в странное оцепенение и лишь смутно отмечал приступы беспричинного страха у Чорады, приход Медаса, сообщившего, что господину Вандесаросу значительно лучше, шёпот госпожи Кенидес, спрашивающей о состоянии больной. В чувство его привёл звук чьих-то стремительных шагов и умоляющий голос хозяйки дома. Гонкур взглянул на впавшую в сонное забытьё Чораду и с тревогой обернулся к двери.

Мать девочки вошла очень решительно, не слушая увещеваний госпожи Кенидес и отбиваясь от вцепившейся в неё Ренаты. Было похоже, что разум покинул её. Предчувствуя недоброе, Гонкур преградил ей путь.

— Госпожа Васар, успокойтесь и, пожалуйста, тише, — твёрдо сказал он. — Вашу дочь легко напугать…

— Пустите меня! — закричала глухая ко всем доводам мать, отталкивая молодого человека. — Моя дочь!

От шума Чорада очнулась и соскочила с кровати. Гонкур хотел силой удержать женщину, но отлетел к стене, осознав, что для материнской любви, даже если эта любовь губительна, нет преград. Рыдая, госпожа Васар кинулась к дочери, но девочка с воплем отскочила к окну и, разбив стекло, бросилась вниз.

В глазах Гонкура поплыла красная пелена. Сквозь звон в ушах он услышал многоголосый крик. Опомнился он только внизу, когда Медас пронёс мимо него тело девочки и его задела свешивающаяся мёртвая рука. Гонкур увидел кровь на камнях, которыми был выложен дворик, бьющуюся в истерике мать, горько плачущую госпожу Кенидес, Ренату, прошедшую в дом, закрыв лицо руками, и выбежал на улицу. Проплутав по городу до темна, он тихо вернулся в дом, крадучись, страшась кого-нибудь встретить, прошёл в старую гостиную, машинально сунул руку в карман, вспомнил о записке Чорады и, не в силах удержать слёзы, бросился на диван.

— Гонкур, дедушка просит вас зайти, — дрожащим голосом сказал вошедший Каремас.

— Сейчас приду, — глухо ответил молодой человек.

— Не оставляйте его одного, — попросил Каремас. — Я пойду к сестре.

Гонкур молча кивнул. Ему было нестерпимо стыдно за свою слабость, позволившую ему блуждать по улицам вдали от дома, где в его помощи, быть может, очень нуждались.

Каремас постоял на пороге и вышел. Гонкур с трудом встал и подошёл к комнате старика. В конце коридора он разглядел медлившего Каремаса, который, увидев его, сразу же скрылся, и новая жгучая волна стыда обожгла его, едва он осознал, что юноша проверял, будет ли выполнена его просьба, и что эта недоверчивость оправдана позорным поведением хвалёного героя. Он медленно отворил дверь и вошёл.