— Во всём виноват огонь, — объяснил Медас. — Колебался горячий воздух, а мальчику казалось, что это шевелится изображение на портрете. Если вы зажжёте свечу и посмотрите поверх огня, то увидите колебание воздуха.

— Раз в комнате был такой жар, то почему краска на портрете не потрескалась и не покорёжилась? — спросила госпожа Кенидес.

— Я не знаю, на каком расстоянии от огня висел портрет, — нерешительно ответил Медас. — И состав красок мне неизвестен.

— Ладно, я принимаю ваши объяснения, — с подозрительной снисходительностью сказала старая дама.

Она обвела всех высокомерным взглядом и с еле скрываемым торжеством спросила:

— А кто мне может объяснить, каким образом мальчик мог увидеть портрет, если только это был портрет, около дивана, если, как я вам говорила, он висел в углу у двери напротив дивана?

Наступило тяжёлое молчание.

— Почему же мне никто не отвечает? — спросила госпожа Кенидес.

Старик Вандесарос пожал плечами.

— Нельзя же верить каждому слову старинной легенды, сестра, — пришёл он на выручку молодым людям. — Мальчику могло и показаться.

Госпожа Кенидес не удостоила вниманием такое неуклюжее объяснение, и вновь наступила тишина.

— Если этот факт имел место, то он, действительно, пока не поддаётся объяснению, — согласился Гонкур, в глубине души согласный со своим другом. — А что было дальше?

— Семья переселилась в деревню, выстроила себе дом…

— Этот? — спросил археолог, готовый поймать госпожу Кенидес на неточности, чтобы этим подтвердить версию старика.

— Нет, не этот, — спокойно ответила старая дама, настолько далёкая от уловок и подвохов, что Гонкуру стало стыдно своего намерения. — Был выстроен деревянный дом. Временно. Предполагалось, что в нём проживут года три-четыре, пока не будет готов большой каменный дом, но… — госпожа Кенидес улыбнулась, — … семья прожила в нём более двадцати лет. Потом все разъехались, дом опустел, долго стоял заколоченный, ветшал, пока не развалился. На его месте вернувшиеся потомки и выстроили дом, где мы сейчас находимся.

— А что случилось с Тейноросом? — поинтересовался Медас.

— Его нашли в саду. Он лежал на дорожке лицом вниз с кинжалом в спине.

— Кто же его убил?! — поразился Медас.

— Неизвестно. Следствие не дало никаких результатов… Кстати, его смерть была пятой. Незадолго до него умерли ещё четыре человека.

Все задумались.

— Я упоминаю лишь о потомках Нигейроса и Мигелины, — уточнила госпожа Кенидес.

— А потом? — спросил Гонкур.

— Потом смерти следовали одна за другой, причём всегда по пять.

— Конечно, когда родственников сотни, всегда можно вслед за одной смертью отыскать и четыре других, — заметил старик Вандесарос. — А если пятый покойник не отыщется среди ближайшего окружения, приходят слухи, что умер кто-то за океаном.

Госпожа Кенидес почла за лучшее сделать вид, что не слышала дерзких слов брата.

— Я не буду рассказывать обо всех появлениях Нигейроса, — сказала она, — но Чорада сама его видела.

Гонкур взглянул на побледневшую девочку и пожалел её.

— Расскажи, что ты видела, — попросила госпожа Кенидес.

— Оставьте её в покое, — рассердился старик.

— Я тоже видел Нигейроса, — объявил Витас, поглядывая на Гонкура. — В последний раз он мне пел, а я ему прочитал своё стихотворение. Он хвалил. Давайте, я расскажу.

— Помолчи, — строго оборвала сына госпожа Кенидес. — Ну, что же ты, Чорада?

Витас, которому хотелось блеснуть перед гостем своими поэтическими способностями, огорчённо примолк.

— В доме погас свет, что-то перегорело, — тихо начала Чорада. — Перед этим мы как раз говорили о Нигейросе, и мне стало очень страшно. Я подумала, что кто-нибудь остался внизу, и спустилась в гостиную. Ничего не было видно, и я окликнула дедушку, потому что он дольше всех там задерживается, но никто не отозвался. Я хотела уйти, но тут заметила, что вдоль стены ко мне крадётся какая-то тень. Она едва выделялась из мрака, но мне показалось, что это человек. Я очень испугалась и побежала к двери. Тень скользила рядом. Около самой двери тень остановилась, и я разглядела очень красивое, но совершенно белое лицо. Я закричала, выбежала из комнаты и бросилась наверх. Там я потеряла сознание.

Чорада умолкла, напуганная воспоминанием.

— Вы видели статую, Чорада, — мягко сказал Гонкур.

Чорада покачала головой, бросила быстрый взгляд на молодого человека и покраснела.

— А спать не пора? — раздражённо спросил старик Вандесарос.

— На этот раз мой брат прав, — подтвердила госпожа Кенидес, вставая, — время позднее. Господин Гонкур, вы не хотите перейти на ночь в другую комнату?

— Спасибо, госпожа Кенидес, я очень удобно устроился, — вежливо ответил молодой человек.

— В таком случае мне остаётся пожелать вам доброй ночи. Надеюсь, мои сумрачные рассказы не потревожат ваш сон.

Господин Вандесарос проводил Гонкура в старую гостиную и тотчас же с ним попрощался, решительно отказавшись от его помощи, прося о нём не беспокоиться и заверяя, что привык ложиться спать самостоятельно. Он так энергично не пускал его в свою комнату и не желал при нём укладываться в постель, что молодой человек удивился и встревожился.

— Спать! Сейчас же спать! — шутливо погнал своего молодого друга старик, заметив его озадаченный взгляд. — Я слишком хорошо тебя знаю, мой милый. Стоит тебе заглянуть хотя бы на минуту, как начнутся расспросы и разговоры до утра, а я хочу спать. Обо всём поговорим завтра. И тебе тоже не мешает сейчас же лечь, конечно, если у тебя нет важных дел вроде вчерашнего ночного бдения.

Гонкур посмотрел на старика предельно честными глазами.

— Я ложусь спать, дед, — ответил он.

— Что ж, и прекрасно. В таком случае, желаю тебе доброй ночи. До завтра. Закрой за мной дверь.

Старый инвалид уехал, что-то таинственно шепча себе под нос, а Гонкур пожал плечами, прикрыл за ним дверь и остановился посреди комнаты.

— Так… — пробормотал он и торопливо полез в карман, не в силах сдержать смущённой улыбки. — Записка, конечно, от Ренаты. Посмотрим на первое любовное послание.

Ему было жаль Каремаса, потому что и без этой обличительной записки было ясно, что девушку совершенно не интересует её родственник. Стоять на дороге у бедного юноши совсем не хотелось, но почему-то пальцы чуть дрожали, разворачивая аккуратный листок бумаги, а сердце билось чуть сильнее обычного. Гонкур пожалел, что дед не позволил ему зайти к нему. Возможно, позже, устав от разговоров и захотев спать, он с большим бесстрастием прочитал бы это послание, ненужное ни ему, ни, на его трезвый взгляд, самой девушке. Рената выказала ему свою благосклонность лишь от скуки, ему же сразу понравилась Мигелина, хотя соперником он Медасу не будет.

Гонкур с удивлением убедился, что ему уже не хочется добиваться расположения Мигелины. Молчаливая и серьёзная девушка, вначале так его взволновавшая, нравилась ему, но уже не настолько, чтобы ревновать к Медасу, такому же неудачнику, как он, и пользоваться каждым подходящим случаем, чтобы обратить на себя её внимание и оставить по себе хорошее впечатление. И поэтому, убедившись, что вспыхнувшая влюблённость к недосягаемому предмету погасла, он с особенным усердием стал напоминать себе, что такой тип девиц, к которому принадлежала Рената, ему никогда не нравился и, тем более, не может нравиться теперь, а Мигелина отвечала бы всем требованиям его рассудка, души и сердца, если бы он был в неё влюблён. Так что хотя в этом доме и имеются две интересные девушки, но он может быть абсолютно спокоен за свои чувства: ни одна из них не приведёт их в смятение.

— Какое всё-таки счастье ни в кого не быть влюблённым! — страстно подумал он вслух, не решаясь заглянуть в записку. — Только бы меня оставила в покое Рената, и я буду всем доволен. Так что она мне пишет? Назначает свидание на развалинах Замка Руин?