Под давлением этих мыслей я как-то непроизвольно начал готовиться к бою. Проверил, как скользит серп-меч в ножнах, нащупал топор. Начал прикидывать тактику. Сначала буду работать левой, а потом, когда достаточно прощупаю врага, — смена стойки и атака с двух рук. Топор… Да, Шут не зря натаскивал меня именно на топор. В боях с этими древними бессмертными ширина лезвия играет основную роль. Топор Бьярни в руках Хансера это с блеском доказал.

Мысли мыслями, но за дорогой я следить продолжал. Тень впереди вроде бы пропала.

— А-а-а-а-а!!! — вдруг послышался впереди жуткий рев, а потом звук удара.

Металлом по камню — сразу определил я. Сбавил шаг. Но не остановился. И оружие выхватывать не спешил. Еще рев и опять удар. А потом все затихло. Впереди на стенах заиграли алые отблески. Похоже, мой путь близился к концу.

Никаких чувств по этому поводу не возникло. Во всяком случае, страха или нерешительности точно не было. Колебания имеют смысл до того, как решение принято. А после — любые чувства только помеха. Дрожащие руки точно не помогут, если случится бой. Комната или пещера впереди явно была освещена факелами. Проклятье, а как он тут вообще жить умудряется? Откуда берет руду, уголь, факелы, еду, да свежий воздух, наконец? А дым, в конце концов, куда уходит? Все это было непонятно, хотя объяснения, скорее всего, самые прозаичные. Впрочем, это не мое дело. Я провел ладонью по своей бритой голове, хлопнул херувима на затылке. И шагнул в пещеру.

Бывают воины щупленькие из себя, но кого угодно в бараний рог согнут. А вот кузнецов я щуплых не видел. Ведь любой из них начинает молотобойцем, даже если потом становится мастером и уже сам набирает молотобойцев. Безумный Кузнец работал сам…

— А-а-а-а-а!!!

Молот мелькнул перед моим лицом и выбил горсть щебня из стены. Безумный Кузнец был высок, широк и мускулист. Из одежды — лишь набедренная повязка и кожаный фартук. Но что удивительно, на теле ни одного шрама, ни одного ожога. Черты лица грубые и угловатые, словно бы его же молотом из гранита вырублены. Волосы на голове сведены, как и у меня, под корень. Зато седая борода широка и окладиста. На меня смотрели глаза, и мне показалось, что они вобрали в себя огонь горна, красноту раскаленного металла. Не бывает у людей таких глаз.

— Ты не с ним, — пророкотал Безумный Кузнец. Голос такой, словно тысячелетняя скала вдруг решила повести плечами и булыжники на ее склонах начали тереться, ударяться друг о друга. Да, именно такой был голос у Безумного Кузнеца.

— Не с кем? — спросил я. Держаться приходилось настороже, но я понял: немедленно плющить меня молотом, превращая в кровавый блин, никто не намерен.

— Черный-черный, белый-белый, быстрый-быстрый, насмешливый враг. Тот, который обманул всех. Тот, который вел тебя, шел впереди тебя. А ты не знал. — Он расхохотался. — А-а-а-а-а!!! Не знал!!!

Вдруг лицо его приблизилось вплотную к моему, я даже отшатнуться не успел, а он прошептал скороговоркой, словно заклинание какое:

— А теперь знаешь, да не понимаешь, белый-белый, черный-черный, мертвый-мертвый, бессмертный-бессмертный, отрекшийся — отверженный, идет впереди, то гонит, то ведет, то бьет больно, ломает, а убить-то не может, не хочет аль боится — нет, не боится, светлый разум, темные мысли, светлое сердце, а дела темны, ан глянь — светлее светлого. Не суди о том, чего не понимаешь, не ходи за мертвым, не мертвый он, не надейся на живых, мертвецы они, токмо сами про то не ведают, не знают, как детишки в игры играют — доиграются.

И все это он выдал на одном дыхании. Обвел мутным взглядом пещеру. Или комнату — я так и не определился, как назвать. Стены — полусфера, выложены старым камнем, некоторые глыбы — со свежими сколами, и не поймешь, с кем дрался Безумный Кузнец — с реальным противником, со своим ли больным воображением и его химерами.

— Мать, помоги-защити, отец, не смей меня трогать, матушка!!! Черный-черный лес, черный-черный мишка, не смей меня трогать! Черные-черные тени в черном-черном городе… А ты ведь такой же, как и я. Не любит твоя матушка отца твоего. Сердце пробить-проколоть сталью острой, буйну голову снести с плеч широких, тело разрубить на тысячу кусочков, ан нет, плачь-рыдай, матушка, умер, тебя не дождался и меня, горемыку, не дождался. Ушел по тропе, а тропа-то жжется-колется, режет ноженьки, аки клинок булатный, да в крови и слезах закаленный, а твердолобостью людской аки бритва заточенный, не увидеть, не догнать, не взрезать грудь белую, не достать сердца ретивого, ретивое, да непокорное, кровью от любви истекшее да предательством закаленное, не пронзить, не разбить, не разрубить.

Я слушал это бормотание, этот бред, и странное было чувство. Вроде бы бессмыслицу несет Кузнец — на то и Безумный, казалось бы. И вдруг на миг проступит в немыслимом хороводе слов и образов какой-то высший смысл.

— О чем ты предупредить меня хочешь? — тихо спросил я.

— Ой, сотни клинков каленых, тьма копий ясеневых, стрел вострых — тьма тем, ан не страшны они. А страшен зверь-бер, тот, что путь-дорогу к меду ведает, а во сто раз страшнее тот, который не может убить, да сам под смертью ходит после смерти, потому как смертушки ему и нет, ибо сердце, бей-тончи его, ан все едино, надежду позабыв, верою полно, и сердце то не разбить, не расколоть, в огне не сжечь да кривдою-обманом не опутать…

Вдруг Безумный Кузнец прекратил свое бормотание и как-то странно уставился на меня. Я еле смог сдержать дрожь, а взгляд красных глаз вдруг стал осмысленным.

— За оружием, стало быть, пожаловал, — промолвил мастер. — Еще одного Скоморох-проказник выучил добра молодца. — Он расхохотался. — Ну зело добра.

— Да, мне нужно оружие, — чуть отстраненно произнес я.

Бессмысленная скороговорка Кузнеца словно дернула за какие-то ниточки в душе. Почему-то мне показалось, что, слушай я его слова из Мира Видений все было бы ясно.

— Зачем ты ко мне пришел? — В голосе уже не осталось сумасшедших ноток. И каждое слово — как удар молота по наковальне, такое же звонкое и весомое. — Разве мало других оружейников? Почему именно ко мне?

— Ты — лучший.

— Но ты же не хотел идти. Почему пошел?

— Шут настоял, — тяжело вздохнул я. — Я серьезно не хотел, но пока еще я — его ученик.

— Ты же и сам сперва не хотел, а опосля захотел. Он не заставил бы тебя.

— Потому что это предопределено! — крикнул я. — Это знак!

— Дурак, — махнул он рукой. Странно, теперешняя манера его речи была так непохожа на архаичные заговоры. — Я не могу сработать оружие для тебя, — сказал он.

— Значит, ты попробуешь меня убить? Насколько я знаю, от тебя получали либо оружие, либо смерть.

— Дважды дурак, — подвел он итог. — А теперь выслушай меня внимательно, прежде чем я пущу тебя дальше, и постарайся понять мои слова. У тебя есть умение, но ты не умеешь им пользоваться, поэтому сейчас я скажу по-простому, по-убогому. А ты слушай да на ус мотай, хотя это — лишь тень того, что ты мог бы узнать. Кем ты себя возомнил? Хансером ты себя возомнил. И началось: Скоморох для тебя — Лин-Ке-Тор, Пантера — Гюрза, мать — Тайви, а Грешник — Бьярни. Ну а меня ты возомнил Агием. Вот только оружия я тебе ковать не буду и с тобой не пойду. Ты уже понял, что мое жилище находится под Замком Конклава, так вот, ходов туда нет. И не дам я тебе их ни искать, ни прокладывать. Забудь про путь, каким шел твой отец, он не для тебя. Свой ищи.

— Спасибо — и за совет, и за то, что все на свои места расставил, — хрипло проговорил я. — И за бред твой спасибо — авось когда пойму, что ты сказать хотел. И что не пришиб, тоже спасибо. Могу идти? Молот в спину не метнешь?

— Может, и метну, я ж безумный, что с меня возьмешь? — задумчиво промолвил он. — Куда собрался?

— А что мне здесь еще делать?

— То, что я тебе ничего не буду ковать, совсем не значит, что мне нечего предложить. Но каким бы ни был исход, я останусь здесь. Запомни: я сам по себе, не пробуй меня заставлять.

— Да не заставляет никто тебя, — вспылил я. В самом деле, такая манера разговаривать меня уже порядком злила.