Никому не позволяла помогать. Любила заходить в магазины, где торгуют инструментами. Но только не электрическими. Я брал ее с собой, и она вела себя, как ребенок в магазине игрушек. Увидеть молоток или резец, каких она еще не видела, было для нее чудеснее всего. Она постоянно искала хорошие молотки. Нет. Нет. Здесь все есть. В Лос-Анджелесе одна проблема — найти нужное. Знать, где искать. — Я больше не работаю ни с глиной, ни с камнем. Использую металл и все, что можно. Делаю абстрактные скульптуры. Мне очень интересно, как Бойс пришел к своему материалу, и я ищу свой материал для своих вещей. — Анна мне рассказывала, что была в Греции, и ничего более великого в жизни не видела. Не знаю, когда она была там. Но она была в восторге. Это было ровно то, что ей надо. И когда она видела эти скульптуры снова, она обнаруживала в них то же совершенство. Это ее очень беспокоило. Правда-правда, эти статуи лишали ее покоя. Они были так совершенны, что ей пришлось уехать. Они ей прискучили. Она говорила, что первой ее реакцией было: «Ах!», а во второй раз она их возненавидела. Лувр она также не переносила. Но не говорила, почему. — Не скажу, что греческое искусство она воспринимала как вызов. Для нее все работы были одинаковы. Может быть, это было для нее то же самое, что белый мрамор. Слишком совершенно. Но точно не знаю. Выставок у нее не было. Она не для того работала, чтобы зарабатывать. Даже не пыталась. Думаю, мы делаем то, что делаем, потому что хотим делать именно это. Но и деньги зарабатывать надо. Это, конечно, парадокс. Заниматься искусством за деньги не хочется. Никто так не делает. Но, с другой стороны, все имеют на это право. — Анна жила так, словно денег у нее немного. Не ремонтировала дом. Тратилась только на камень. Стеатит был тогда не такдорог. Дорогой была перевозка. Больше 1000 долларов. — Не верю, что художник должен бороться за жизнь. Хороший пример — Сезанн. Он рисовал исключительно для собственного удовольствия. И он — один из величайших художников всех времен. Думаю, что борьба — миф. Наверное, кому-то он помогает. Но не обязательно. — Я даже не думаю, что нужно иметь особое дарование. Только желание. Это связано с Бойсом. В любом случае, жить можно куда веселее. Раскрепощен-нее. Анна явно любила работать с камнем, но была разочарована. Ожесточена. Она явно стремилась к признанию. — Даже выставка в Зальцбурге не была настоящей выставкой. Второсортной. Я ее видел, там главным было имя: Малер. Она — дочь этого божества, глядите, на что она способна. Так это было. — Она точно посещала выставки, я полагаю. Но не знаю, где и на какие. Знаю, она ходила на концерты. — Мне лично было очень тяжело с ней разговаривать. У моей жены это получалось гораздо лучше. И она не хотела навязываться. Была очень вежливой. Да мы и не так часто бывали вместе. — Она радовалась выставке в Зальцбурге. Рассматривала ее как ретроспективу. Не знаю, что бы она сказала, если бы побывала там. В любом случае, это стало признанием. — Современную музыку она не любила. Она заявила об этом после концерта Пьера Булеза здесь, в UCLA. У него действительно странная музыка. Моя жена ходила на тот концерт, и Анна тоже. Ей не нравилось. Но она ходила. Она любила Шёнберга, даже очень, и была с ним знакома. Он приезжал сюда, за год с небольшим до смерти. Это было что-то вроде несостоявшегося романа, но подробностей я не знаю. Его музыку она любила. — Однажды сказала моей матери, что замуж выходить вообще ни к чему. Она считала, что надо быстренько переспать с кем-нибудь, а потом жить дальше своей жизнью. Она трижды была замужем. Нет, четырежды. — Да. Она не была близка со своей матерью. Но и с отцом у нее тоже были проблемы. С ним тоже близости не было, такое у меня создалось впечатление. В последние годы. То есть я уверен, что так оно и было. Конечно же, мне неизвестно, что это были за чувства на самом деле. Они как-то связаны со смертью ее сестры. Звучит дико, но ответственность за ее смерть она возлагала на отца. Потому что мать уехала с ним, и не было должного присмотра. Она нам сама рассказывала, к тому же были проблемы и с завещанием. Она упрекала мать. Ей вечно нужно было за что-то бороться. Вот сложности и возникали. — Я полагаю, она носила фамилию отца, чтобы сохранять независимость от этих своих многочисленных мужей, хотя эта фамилия тоже тяготила ее. — Она ненавидела де Кирико. Он постоянно говорил, что все нарисованное или написанное ею — неправильно. Под конец она прятала от него все, что делала. — Не любила критики. Нет. Всегда называла де Кирико «известный художник». Вообще не упоминала его имени. Не знаю, как она относилась к его творчеству, но в качестве учителя — ненавидела. — Но у нее был другой учитель, совершенно неизвестный художник, и его она ценила. Не знаю его имени. Моя мать знает. — Не знаю, почему она бросила преподавание. Она очень зло отзывалась о UCLA. Они уволили ее, как только нашли кого-то получше. Она была очень консервативна, но учительницей была замечательной. — Альбрехт тянул ее назад. Они должны были расстаться — и расстались. У него — свой дом. У нее — тоже свой. Думаю, они развелись. Она хотела работать и не хотела с ним считаться. Но они часто говорили по телефону. Они были очень близки. — Просто работа была для нее важнее. — Я знал ее всю жизнь. Меня с детства к ней брали. Моя мать тоже училась в университете, но всем пожертвовала ради семьи. Очень жаль. Они все встретились в UCLA в начале 50-х. Я родился в 62-м. Она звала меня «the sculptor-boy». [193]Я им и был. — Нет. Она всегда была серьезной. Никакой иронии, никакого юмора в работе. Ей это неведомо. — Она всегда была уверена, что сделанное ею — искусство. — Меня беспокоит будущее ее работ. Кому они нужны? Где их хранить? Купив в 68-м виллу в Сполето, она раздала большинство здешних работ. Но что будет с ее вещами теперь? Еще был бюст Авраама Линкольна. По-моему, заказной, но потом его не взяли. Отец говорит, он был ужасен. Его заказала какая-то школа. По-моему, в Топанге.

* * *

Вернулась Манон с Линн и Чарли. Маргарита представила им Мэтью. Манон знала его ребенком. Они поговорили о его родителях. Как дела у матери? Очень хорошо, сказал Мэтью. Она преподает. У нее все очень хорошо. Манон кивнула. Почему Марго не сварила кофе? Он пьет только воду, сказал Мэтью. Никакого кофеина. И попрощался. Нельзя ли посмотреть его вещи, спросила Маргарита. Да. У него. Он живет в Вэлли. Это не очень далеко, 15 миль. Маргарита пошла проводить Мэтью до ворот. Они остановились у бассейна. Когда она в следующий раз будет в Лос-Анджелесе, то позвонит. Мэтью ушел. Маргарита смотрела ему вслед. У выхода он обернулся и помахал. Маргарита махнула в ответ. Вернулась в квартиру. Чарли пила колу. Манон варила кофе. Она должна выпить кофе, потом можно ехать. Маргарита спросила Чарли, как дела в школе. Чарли скорчила рожу. Манон сказала, что попытается устроить Чарли в частную школу. Сейчас она ходит в государственную, там все очень плохо. И ученики, и учителя. Ничему не учат. Но она хочет всегда сидеть с Барбарой, закричала Чарли. Линн читала газету. Мать уже читала? Никсон был в Белом доме. Впервые после отставки в 1974 году. Сколько времени уже прошло, сказала Манон. Этот мошенник. Хотя актер ничем не лучше. Он-то все и развалил. Манон пила кофе. Чарли складывала puzzle. [194]Линн читала газету. Маргарита перемотала пленку. Подписала обе кассеты. Он очень симпатичный, этот Мэтью. Красивый парень, сказала Манон. Да. Действительно, прекрасно выглядит, подтвердила Линн. Какая у Марго хорошая профессия. Встречаться и разговаривать с людьми. С такими интересными молодыми людьми. Маргарита рассмеялась. Манон поставила чашку в мойку. Они пошли к машине. Чарли прыгала на одной ножке по плиткам вдоль края бассейна. Линн взяла ее за руку. Чарли вырывалась. Наклонилась к воде, Линн оттащила ее. Все засмеялись. Манон сказала, они едут к Альбрехту. Линн и Чарли сели на заднее сиденье, Маргарита — вперед. Манон включила зажигание. Сунула в нос кислородные трубки. У Маргариты тянуло живот и кружилась голова. Она откинулась назад. Поправила ремень. Тут, в Брентвуде, так ярко светит солнце из-за тонких облаков. Она надела темные очки. Хотелось лечь. На полчаса. Чарли и Линн болтали о какой-то учительнице, имеет ли та право орать на Чарли. Линн попросила Чарли изобразить, как та орет. Чарли изобразила учительницу. Похоже на рычащую собаку. Чарли понятия не имеет, как бывает, когда на тебя орут, сказала Манон. Но она поговорит с учительницей. Манон и Линн заговорили о домах и садах, мимо которых они ехали: что они слыхали о новых владельцах, что изменилось. Маргарита сидела и слушала их. Смотрела в окно. Завтра в это время она будет садиться в самолет. Когда она завтра летит? — спросила Манон. В 17.15, сказала Маргарита. Тогда ей надо выезжать в три. А лучше — раньше. Нужно же еще сдать машину. В два. Ах, мама, закричала с заднего сиденья Линн, ей же придется столько просидеть в аэропорту. А что за праздник будет в школе? — спросила Маргарита. Чарли играет в спектакле эльфа. Фею. Спектакль будет в полдень. А до того — спортивные состязания. А родители приготовят угощенье. Все матери принесут что-нибудь. Линн поручен картофельный салат, но приготовит его Манон, потому что у нее получается очень вкусно. Линн так и не овладела искусством приготовления картофельного салата по-венски, рассмеялась Манон. Счастье, что дома она постоянно крутилась на кухне. Так она, по крайней мере, готовить научилась. Позже это пригодилось. Но очень трудно найти нужную картошку. Венскую картошку. Как ее там называют? «Земляные яблоки», — подсказала Маргарита. Манон хлопнула по рулю. Ну все забываешь! Манон остановилась у дома Анны Малер. Чарли побежала во двор. Забралась на большой темный камень. На черный стеатит из Виргинии, как теперь было известно Маргарите. Чарли занялась электронной игрой. В машине это не разрешалось, потому что писк сводил Манон и Линн с ума. Линн присела на солнце на другой камень. Манон и Маргарита вошли в дом. Манон пошла на кухню к Марку. Маргарита направилась сквозь анфиладу комнат в спальню, не очень веря, что ей удастся найти дорогу. В доме сумрачно. Пахнет сухим деревом. Пылью. Альбрехт лежал в постели. Прежде чем он ее заметил, Маргарита успела подойти к самому изголовью. Он взглянул на нее. Улыбнулся. Как мило. У него гости. Маргарита стояла у кровати. Как он себя чувствует? Она пришла попрощаться. Она возвращается в Вену. Альбрехт улыбался. Вена. Ну, да. Это ведь она собирается писать об Анне? Да? Маргарита кивнула. Улыбнулась. Да. Она собирается. Альбрехт ощупал кровать слева от себя. Там лежала светло-коричневая папка. Он взял ее, протянул Маргарите. Вот, сказал он. Аннины письма. Она постоянно писала ему. Анна его любила. Всегда любила. До конца. Он все держал папку. Она должна прочитать письма, тогда сама увидит. Это письма о любви, до самого конца. Маргарита взяла папку. Пусть она прочтет, но не забираете собой. Они нужны ему. Пусть садится и читает. Маргарита стояла в нерешительности. Потом поблагодарила, подошла к деревянному креслу, села. Стала читать. Письма были развернуты и сложены стопкой. Авиапочта. Синяя шариковая ручка. Маргарита начала читать. Некоторых слов ей было не разобрать. Мелкий почерк. Дрожащий. Первое письмо в папке — от 18 октября 1986 года. Потом — письма за 1987-й. Год рядом с датой указан не всегда. Анна Малер умерла 3 июня 1988 года. Значит, письма 87-го. Она читала. Листала письма. Некоторые были написаны очень размашисто, другие-теснее. Речь шла о дочери. Об Альбрехте. О книгах. О музыке. Политике. Кино. Ее здоровье. О людях, которые бывали у нее. В одном из писем говорилось, как она надеется, что человек, намеревающийся приехать к ней в Сполето, будет подолгу гулять. Она таклюбит играть напианино. Хотя если играет больше часа, то начинает кружиться голова. Маргарита закрыла папку. Альбрехт лежал в постели. Она подняла глаза. Нельзя. Никак нельзя. В одном из писем Анна описывала свою любовь. Как она менялась со временем и вечно обновлялась. Это написано не для нее. Маргарита не двигалась. Смотрела на мужчину. В луче света плясали пылинки. Маргарита встала, прошла через все комнаты и вышла из дома. Ее ослепило солнце. Чарли сидела рядом с Линн, прислонившись к матери, играла. Линн закрыла глаза, подставила лицо солнцу. Маргарита вернулась в дом. В библиотеке пахло табачным дымом. Анна Малер курила? Маргарита стояла посреди комнаты. Она никогда не вернется сюда. Она никогда не напишет эту биографию. Она не может. Не может задать вопрос, курила эта женщина или нет. И вообще — никакой вопрос. Не может оправдать ожиданий. Не может написать о любви этого старика, лежащего в постели, раз не знает, как все было на самом деле. Какой была настоящая Анна Малер. Вдруг она почувствовала, что понимает ее. Та стала ей чем-то близка. «I wonder if I was born with the knowledge that everything changes all the time, every meeting, every feeling», [195]— написала Анна Малер. Маргарита поняла, что она имела в виду, и чуть не расхохоталась. Анна Малер победила. Маргарита не посягнет на нее. Она вернулась к Альбрехту. Положила папку рядом с ним. Большое спасибо. Это замечательные письма, они очень помогли ей. Она села в кресло.