Анна никогда не делала намеренных ошибок. — У нее не было того, что делает женщину хорошей матерью. Можно так сосредоточиться на себе, что утрачиваешь какие-то качества. Хотя с Мариной дело обстояло иначе. Марина была очень красивой девочкой. Очень. И Марина была ребенком Фистулари. Она любила Фистулари. В этом и разница. Цольная она ненавидела. Только затем и вышла за него, чтобы уйти от матери. У Цольная были деньги, и она могла давать изысканные приемы, а потом это перестало ее занимать, и она ушла. — Это наследство Альмы. Старой Альмы. Я об этом знаю только по рассказам. Странно. Сложно. До чего сложная штука — жизнь. — Анна. Ей приходилось каждый день преодолевать свою «мировую скорбь». Иногда она мне говорила, как ей не хочется, чтобы кто-нибудь заподозрил ее в слабости. А то, что она выпивала… Это не было слабостью. Это было замечательно. Всех усаживали за кухонный стол. Но были раны, которые она скрывала. Всегда. — Главная причина — в ее матери. Ее замужествах. С Альбрехтом она была счастлива совсем недолго. А потом, в определенный момент, решила с ним расстаться. Но, думаю, поняла, что поздно. Тем не менее потом она его бросила. Неожиданно. Ему пришлось оставить ее дом. Жить в своем собственном. Ей нужно было остаться одной. Она не могла музицировать, если он был в доме. Он стоял на пути. А потом она в одиночку уехала в Китай и в Европу. Так он достался мне «в наследство». Она сказала: «Пожалуйста, пригляди за ним». — Первая поездка в Китай прошла отлично. А во время второй врач отправил ее обратно. Она упала с лестницы, и врач сказал, что, если бы она была его матерью, он бы первым самолетом отправил ее домой. — Потом она поехала в Лондон, ей вшили кардиостимулятор. Здесь таких операций не делают. Не понимаю, почему. Ей не сделали. — Она хотела, чтобы Альбрехт выселил жильцов из своего дома и не жил у нее, когда она вернется. Она умерла в 1988-м. А в Китай ездила в 84-м. Или в 85-м. Макс точно знает. — Она восхищалась китайской культурой. После первой поездки подумывала переселиться в Гонконг. Насовсем. — В Лос-Анджелесе она не могла жить подолгу. Все время уезжала. Пустота. Казалось, она что-то ищет, и не может найти, и снова ищет в других местах. — Она была несчастлива, и ей претило быть несчастной. Ей все быстро наскучивало. А то, чего она ждала, никак не наступало. — Она далеко не была состоявшейся личностью, поэтому была несчастлива. Пустота. — В Вене она была несчастлива всегда. — Моя мать болела с тех пор, как мне исполнилось восемь лет. У нее был рассеянный склероз. Мы были полностью предоставлены сами себе. Были экономка и горничные, но мы были одни. У нас вообще не было семьи. — Да. Я — человек счастливый. И мои трое братьев — тоже. — Когда я приехала в эту страну, у меня не было ни гроша. Я работала официанткой. Я бралась за любую работу, под кроватью у меня стоял чемодан с вечерними платьями, по вечерам я встречалась с разными людьми, а потом снова становилась официанткой. Как в оперетте. Невероятно. Просто невероятно. Как шоферы в ливреях вручали моим квартирным хозяйкам рождественские подарки от разных людей. Невероятно. И весело. — Я могла бы выйти за богатого. Но всегда верила только в любовь. Не в деньги. Деньги для меня никогда не имели значения. — Я и сегодня не сделала бы выбора в пользу денег. Просто не могу. Альбрехт хотел, чтобы я вышла за него. — Думаю, он хотел на мне жениться по двум причинам. Во-первых, я стала бы его новой победой. Это для него всегда было важно. А еще он думал, что так сэкономит. — Он — женолюб. — Ты в Вене знакома с Витгенштейнами? А с Гофштеттерами? Нет? Ладно. В Вене многое изменилось. Наверное. — Я позвонила брату Альбрехта и сказала, что за Альбрехта не выйду. Потому что он все завещал брату. Я сказала, что он может не волноваться. Я этого не сделаю. Брат же сказал, что Альбрехт сообщил емуосвоих матримониальных намерениях. — Опыт приходит в 40 лет, когда начинаешь задумываться о жизни. До того просто живешь. Только после сорока можно понять, кто ты есть. Я прежде совершала ужасные ошибки. А потом пришло чувство, что я живая. Что я жива. — Думаю, дело в том, что в юности и ранней молодости мы слишком эгоистичны. И живем только отчасти. Ведь еще столькому предстоит научиться. Настоящая жизнь начинается после сорока. Правда. Я думала, что когда буду старой, одинокой и больной, и болезнь моя будет наверняка смертельна, тогда, думала я, тогда придет покой. И вот я старая, а покоя нет. Моя философия — будет день, и будет пища. Почему бы Богу не позаботиться обо мне. Вот Он и заботится. Постоянно что-то происходит. Я совершенно полагаюсь на Него, и Он меня еще ни разу не подвел. — Да. Анна. Анна каждый день делала записи в дневнике. Что она делала, с кем виделась. Дневники — у Марины. Может, она сама захочет написать книгу о матери. Анна была очень непритязательной. Ее приходилось заставлять купить себе что-нибудь. Я заезжала за ней, и мы отправлялись за покупками. Казалось, она чувствовала себя виноватой, что у нее есть деньги. Потом, когда получила наследство после матери. — Да. Анна была по-настоящему левой. Она жила по законам коммунизма, а не только говорила о нем. — Да. Правда. Она тратила деньги, покупая камень для работы. Больше — ничего. Со мной она была очень щедра, потому что я все потеряла. Она всегда всем помогала. — Мы очень любили друг друга. И она говорила, что деньги по чистой случайности достались ей, а не мне. Она всегда помогала людям. — Нет. В Вене мы знакомы не были. Однажды мы присутствовали на одних и тех же похоронах. Мы обе были на похоронах Альбана Берга в Хитцинге. На Хитцингском кладбище. Я была с приятелем, он изучал тогда медицину. Потом, после «аншлюса», он стал в Париже психиатром. Ну конечно, о большинстве присутствующих мы знали, кто кем был. Но Анну я не видела. Во всяком случае, не помню об этом. — Анна была очень решительной личностью. Всегда сразу понимала, что ей нравится, что — нет. Во всем была такой. И в политике, и в искусстве. Никогда не колебалась и не мялась. Знала, чего хочет. — Дом Альма купила за 10 000 долларов. Сегодня он стоит больше миллиона. Не сам дом, конечно. Участок. — Я познакомилась с Анной, когда она приехала сюда впервые. — Это было в 1950-м или в 1952 году. Она тогда еще жила у матери после развода с Фистулари. Мать жила в дорогущем отеле «Беверли-Хиллз» на Бедфорд-драйв. А у Анны не было денег на автобус. — Я встретилась с Анной у кого-то из дальних родственников, у Гины или у Вальтера Слезака, не помню уже. Кто-то сказал, что это — Анна, помню, как мы пожали друг другу руки над столом. Тогда я и с Мариной познакомилась. А потом мы встретилисьу Гины. Гина уступила ей мастерскую. Гина Кауц была австрийской писательницей. Работала в кинопроизводстве. Много зарабатывала. Она знала Альму. Старую Альму, она ее не любила. Гина очень злилась на Альму, поэтому и уступила ателье Анне. — Я знаю всего одну женщину, хорошо отзывающуюся об Альме. Это Юлия Шёнберг. Она знала ее, еще когда была ребенком. Она знала Марину, и они вместе играли, и почему-то она поминает Альму добром. С Фистулари я никогда не встречалась. — Я как-то спросила Анну, кто был ее великой любовью. Она часто влюблялась, у нее были романы. Кто это был? — спросила я, а она ответила: Фистулари. Она всегда засыпала на его плече, они верили друг другу, были счастливы, и это — самое счастливая пора в ее жизни, а он — мужчина ее мечты. Но тут в дело вмешались деньги. — И потом еще его мать. Анна ненавидела его мать. Мать приехала жить с ними. Не выучила английского. Говорила только по-русски. — Анна не ждала, что ее работу будут ценить. — Анна иногда вела себя по-девичьи робко. Она думала: вот придет кто-нибудь и откроет ее, но ничего не хотела сделать для этого. Ее ужасала сама мысль о том, что она гоняется за признанием или что-то для этого делает. — С одной стороны, она хотела славы, с другой — не хотела платить за это обычную цену. Трагедия. Но желание у нее было. — Есть еще теория, что Анна оказалась здесь в неподходящее время. — Выставка в Зальцбурге должна была стать воздаянием. Прошло 50 лет, и у Вилльнауэра родилась эта идея. Но Анна была так счастлива. Она так радовалась. — Когда все здесь меня доставало, она говорила о чудесных автострадах, и как вокруг красиво, и какой замечательный здесь климат. А в конце концов, когда «Башню масок» установили и не последовало никаких откликов, она обратилась в бегство. Она почувствовала, что ее не понимают и не любят, и ушла. — Она была уверена, что смысл статуи — в ее красоте. Только в этом смысл. Так она говорила, и никто этого не понимал. Поэтому она чувствовала себя отверженной и непонятой. За исключением немногих гостей и знакомых, которым нравилась ее работа, ее никто в мире не хвалил и не признавал. — Она говорила, вот это я могу. И все. Она никогда не стала бы меняться, чтобы добиться признания. — Ни за что она этого не сделала бы. Я уже говорила, она знала, чего хочет. Но она избегала любых конфликтов. Она трусила. Была «трусишкой». — Когда доходило до конфликта, она просто уходила в сторону. — Ну, как посмотреть. Делаешь, что можешь, это — твой единственный шанс, а если боишься конфликтов, то живи один. — Но время от времени появляется ценитель. Покупает вещь. Говорит ни о чем и уходит. Отсюда и выпивка. — Сначала она рисовала. От рисования перешла к скульптуре. — До самой смерти играла на фортепьяно. Но не хотела, чтобы чужие слушали. — Музыка. Тут она сталкивалась и с отцом, и с матерью. Ей пришлось найти для себя такое, чего еще никто не делал. — В их семействе был Шиндлер, художник. Ее обложили со всех сторон. В конце концов она убедила себя, что стала свободной благодаря Вотрубе и ваянию. Она думала, что стала самой собой и отцовское имя над ней больше не тяготеет. Но все было не так, да под конец она этого больше и не хотела. Чем старше она становилась, тем чаще пользовалась именем отца. Использовала его. Пользовалась вниманием, причитающимся дочери. — Она работала утром. Потом завтрак. Потом она ложилась и читала. Она всегда читала одновременно три-четыре книги или журнала. Была слишком нетерпелива, чтобы дочитать что-то одно до конца. Она толком не получила образования, но полагала, что обязана быть интеллектуалкой. Поэтому хватала через край. Читала то, что ей не нравилось. Считала, что должна прочитать, чтобы участвовать в разговоре. Но ей быстро надоедало. Особенно — люди. — Еда стала важной для нее лишь под конец жизни. У нее всегда были любимые блюда. Но она очень следила за фигурой и ни за что не хотела поправиться. Не позволяла себе есть. — Думаю, пить она начала здесь. Это было бегство, способ снять напряжение. — Так она жила на вершине холма и хотела, чтобы к ней приходило побольше народу. — Однажды она сказала очень странную вещь. Мне-то хотелось, чтобы она встретила человека, который смог бы что-нибудь сделать для нее. Ей же не нравилось, что делают все эти люди, и она сказала, что не позволит им думать, будто они для нее что-то сделали. — Не хотела быть никому ничем обязанной. — Личные отношения ей тоже очень быстро надоедали. Они с Альбрехтом были вместе очень долго. Но она не была верна ему. Думаю, он — тоже. Она до конца искала. — Искала завершенности. И в личной жизни, и в искусстве. Страдала от пустоты. Она не была счастлива. К несчастью. — Она ненавидела Вену, всегда ее чуждалась. Это началось с мастерской на Опернгассе. У нее была связь с Шушниггом, чтоб ты знала. Он бросил ее из-за жены. Когда жену убили, он ее бросил. Был очень религиозен и полагал, что смерть жены — наказание за связь с Анной. — Она ругала Вену. Не хотела иметь с Веной ничего общего. Но если бы кто-нибудь постарался ее переубедить, она бы изменила мнение. Я так думаю. Она говорила только по-английски. Никогда не думала о возвращении. Любила Италию. С тех пор как жила в Венеции. Очень хорошо говорила по-итальянски. Считала, что самые цивилизованные люди в мире — англичане. Но надолго в Лондоне не оставалась. — Она все читала. Бестселлеры. Классиков. Все. — Бывали и политические дискуссии. Что касается философии, то тут у нее были твердые представления. И спорить нечего. Или она так считала, или нет. Никаких промежуточных инстанций. Стало быть, не о чем и говорить. У нее была огромная потребность в любви и восхищении. Их она принимала даже от людей, с которыми не имела ничего общего. Например, от соседей, ну совершенно серых. Тем более — в искусстве. Но с Анной они были ужасно милыми, и поэтому раз в неделю они все вместе ходили куда-нибудь. Анна любила быть в центре внимания. — Она любила отца. Всегда говорила о нем только хорошее, вспоминала с теплотой. — Над матерью и ее мужьями подшучивала. Мать всегда думала, что она спит. А она только прикидывалась и все слышала. Должно быть, это было непросто.