Собака остановилась у забора. Оскалила зубы и зарычала. Глубоким грудным рыком, переходящим в вой. Потом собака оскалилась еще сильнее. Маргарита стояла неподвижно. Смотрела на собаку. Пит крикнул сверху, чтобы она не боялась. Собака не опасна. Пусть она входит. Пит стоял у двери. Смотрел на нее сверху вниз. Прикрикнул на собаку. Та немного отодвинулась. Ворчала. Была настороже. Она почувствовала, что в горле пересохло. Видно было, что собаке не терпится вцепиться ей в глотку. Пит рассмеялся. Неужели она боится собак. С детства? Снова крикнул собаке: «Down!» [64]Да входите же. Она нажала на ручку. Рычание стало ниже. Этот человек не понимает, что тут устраивает его собака? Сам бы послушал. До дома далеко. Она толкнула калитку. Пит снова что-то крикнул собаке. Та повернулась и побежала вверх по ступенькам к дому. Маргарита вошла в сад. Крутая лестница. Белые ступеньки. Кактусы и сухоросы. Она поднялась. Пока дошла, запыхалась. Ведь смогла перевести дух, только когда пес убежал. Пит провел ее в большую комнату. Налить ей чего-нибудь? Она попросила стакан воды. Пит пошел за водой. Она села в одно из черных кожаных кресел. Достала из сумки диктофон и блокнот. Положила их на стеклянный столик. За черным кожаным диваном — книжный шкаф во всю стену. На широком корешке одной из книг красные буквы: «АН about Weapons». [65]«All about Guns» [66]— синие. Она встала и подошла к шкафу. Все книги — об оружии. Изготовление оружия. История оружия. Разработка новых моделей вооружения. Будущее вооружения. В комнату притопала собака. Она вернулась к креслу. Смотрела в большое окно. Чтобы увидеть крышу дома Анны Малер, пришлось подойти к нему почти вплотную. Она села. Включила диктофон. Проверила, все ли в порядке. Вернулся Пит. Поставил перед ней стакан. Себе он принес кофе. Маргарита извинилась за опоздание. Марафон. Пит сказал, что он все равно свободен. А времена, когда он тоже бегал, миновали. Они посмотрели друг на друга. Маргарита показала на диктофон. Он не против, если она запишет их разговор на пленку? Свои заметки она уже на следующий день не может разобрать. К тому же диктофон надежнее. Мужчина встал. Вскочил. Заорал на нее. Он очень даже против. Такое поведение типично для нецивилизованных европейцев. Они считают, что знают все лучше всех. При этом не знакомы даже с простейшими правилами цивилизованного поведения. А уж Германия и Австрия… Две насквозь фашистские страны. После войны все надо было сделать по-другому. А уж Вена… Там у него случилась самая подлая драка в жизни. С двумя венскими полицейскими. Так драться ему больше в жизни не приходилось, против всяких правил. Ему и его приятелю-мотоциклисту. Они решили их задержать. Но с ними номер не прошел. У этих двух полицейских. Они наверняка по сей день помнят коллег из Лос-Анджелеса, так они их отделали. Маргарита сидела. Собака стояла рядом с хозяином. И тот, и другая смотрели на нее. Мужчина — разгневанно. Пес — внимательно. Изучая. Она испугалась. От изумления не могла пошевелиться. Не могла произнести ни слова. Потом поняла, в какое положение попала. Дом. Пустой и уединенный. Пес. Мужчина. Нормальный человек не допустил бы сцены у забора. В голову бы не пришло. Книги об оружии. Она похолодела. Глубоко вдохнула. Не подавать вида, сказала она себе. И прочь отсюда. Она встала, взяла диктофон и блокнот. Они не поняли друг друга. Это ясно. Она лучше пойдет. Но он же сам согласился поговорить с ней. А такой разговор должен быть зафиксирован. Иначе в нем нет смысла. Он же знает, что она собирает материал к биографии Анны Малер. Она сложила все в сумку. Повесила сумку на плечо. Вышла в прихожую. Мужчина стоял в комнате. Потом последовал за ней. Поспешно. Быстрыми шагами подошел к ней. Забрал сумку. Прежде чем до нее дошло, что он делает, сумка была уже у него. Он открыл сумку. Вытащил диктофон. Осмотрел его. Включил. Стер запись. Подождал, пока перемотается пленка. Потом взял ее за руку и отвел обратно в комнату. Положил диктофон на стеклянный столик. Включил. Сел надиван напротив. «Let's start», [67]— сказал он. Маргарита села. У нее не было слов. Она боялась расплакаться. От злости. Ей хотелось отлупить этого типа. Пинать его ногами. Она сидела. Он начал сам. Начал рассказывать. Она отхлебнула из стакана. Чуть не поперхнулась. Уставилась на Пита, надеясь, что он ничего не заметил. Потому что ббльшая часть жидкости попала обратно в стакан. Вода в стакане оказалась джином. Он принес ей большой стакан джина, полный до краев. Она оцепенела. Что это все значит? К стакану больше не прикоснулась.

4 марта 1990 года. Меня зовут Пит Б. Это интервью берету меня Марго Доблингер. Мы сидим в моем доме рядом с домом Анны Малер вместе с моим славным псом Траем, овчаркой. Мы говорим об Анне Малер и о том, что мне о ней известно. С тех пор, как я поселился здесь, прошло примерно 26 лет. Очень интересные люди продали мне этот дом. Женщина была замужем за продюсером. Еще молодая. Лет тридцати с небольшим. Они решили купить другой дом в другом месте. А этот нужно было продать. Потом она вышла замуж за Джона Хьюстона. Она была последней женой Джона Хьюстона. Самым забавным стали последние слова, сказанные ею, когда она уже выходила. Она саркастически произнесла: «Надеюсь, вы любите слушать с утра пораньше стук». Я не понял, что она имеет в виду. Но стук потом полюбил. Это Анна стучала. Она рано вставала. Едва рассветет, она уже на ногах и стучит. В это время во дворе стояла очень известная скульптура. Теперь она в UCLA. [68]Копия «Башни масок», я ее узнал. Я учился в UCLA, потом в University of Southern California. [69]Я пошел и представился. Она отнеслась ко мне прохладно. Очень холодно. Но в этих местах так ведется. Все соседи друг друга знают. И всё. — Думаю, ее настораживало, что я — полицейский. Ко всем, кто тут селится, я прихожу с бутылкой вина или водки и говорю, что если будут проблемы, я всегда помогу. — В Америке. В Калифорнии с полицией все не так, как в других местах. Я был стоматологом, а до того — Federal Police officer. [70]Пока не пошел учиться. Но по мне, зубы — это очень скучно. Я люблю приключения. И тогда я снова пошел в Police Academy [71]Лос-Анджелеса в Западном Голливуде. И был полицейским, пока меня не ранили. Меня ранили при исполнении служебных обязанностей. Мыс Анной говорили об этом. Сначала мы не очень-то поладили, она холодно говорила со мной тогда у забора. «Не угодно ли бокал вина?» Конечно, я знал, кто она. Дочь Густава Малера. На меня это произвело большое впечатление. Но с первого бокала и первой сигареты мы друг другу понравились. Да. Это была почти любовь. Мы были очень близкими друзьями. Никогда не мешали друг другу. Она звонила мне. Я звонил ей. Если бы она была младше, а я — старше… Тогда бы… — Она была не то матерью, не то возлюбленной. Не могу объяснить. Я тогда как раз потерял мать. Анна была очень умной. Она знала всех этих невероятных людей. Фрейда, например. Все слушали ее, раскрыв рот. — Когда я был на Таити, там снимали «Mutiny on the Bounty». Римейк с Марлоном Брандо. Вот впечатление было такое же, потому что он — величайший из всех, кого я видел за всю мою жизнь. — Блестящий. Приветливый. Приветливейший из всех людей, и тактичный. Что бы дурного вы о нем ни услышали — все неправда. Он — человек. Знаете, что это значит? Так это — он. — И с Анной то же самое. Если Анна о чем говорила, так это был целый доклад. Когда рассказывала об отце. Или о матери. Или об одном споре с Фрейдом, когда она была еще девочкой. Или о книгах, которые читала. Или о том, что пытается делать. — Анна никогда не стремилась разбогатеть. Она хотела признания своего творчества. Она хотела, чтобы потомки вспоминали о ней как о человеке, что-то сделавшем. Это понятно, если вспомнить, чего добился ее отец. Мы оба понимали, что в этом есть смысл с психологической точки зрения. Я это признавал. — Конечно, трагедия в том, что она почти добилась своего. Почти. — Я вам это рассказываю, потому что вы собираетесь обо всем написать. Но это нелегко в личном отношении, потому что… — Итак, утром она выходила из дома и начинала работать. Потом шла завтракать, снова выходила и работала дальше. Сложения она была изящного, но сильна как бык. Маленький рост ничего не значит. Поверьте. Маленький латиноамериканец справлялся с самыми здоровыми парнями в Америке. Не судите по росту. — Мне видно парковку. Думаю, поэтому она и посадила тот бамбук. Некоторые работы были изрядно страшны. — Вот. Вот ее фотография, я ее снял. Это было начало конца. — Не знаю, сколько ей здесь лет. Она никогда не говорила мне, сколько ей лет. Так проявлялось в ней женское начало. Она никогда и не сказала бы. Но постоянно спрашивала меня, сколько мне. — Тут где-то есть еще ее черно-белая фотография. У меня столько фотоаппаратов. «Leica». «Nikon». Всякие. А это фото я почему-то снял дурацким «поларои-дом». Он как раз оказался под рукой. — Она не была хрупкой. Она была сильной. Эмоционально и физически. Во всех отношениях сильная женщина. Она была смелой, как мужчина. До самого конца не говорила, что с ней. Она не хотела причинять мне боль. — Когда за ней приехала дочь, я услышал шум и побежал к ним, тогда я первый раз говорил с дочкой. С ней был английский врач. Дочь я до того не видел никогда. Я по-настоящему познакомился с ней только после смерти Анны, когда она приехала сюда, чтобы распорядиться имуществом. — Мне не хватает Анны. Не хватает ее стука. Уже много лет. — С мрамором всегда были проблемы. С ее камнем. В Америке ей было не найти нужного. Хлопотное дело. — Работа была для нее важнее всего в жизни. — Было время, когда мы почти не виделись. Страшное время. Для Ала. Он поселился в доме за несколько кварталов. Ужасное время. — Ал сильно ревновал. Ко всем. И слышал уже неважно. — Когда мы с ним бывали вдвоем, мы куда-нибудь ходили вместе. У него был «фольксваген-жук». И он на нем всюду ездил. Все узнавали шум его мотора. Водителем он был неважным. — Когда Анна в последний раз вернулась из Италии, Ал опять был здесь. Тут рядом есть очень изысканный ресторан. Называется «Четыре дуба». Там есть ее работа, я за нее отвечаю. И в гараже у меня тоже есть ее работы. — Анна не запирала дверей. Всем доверяла. — Ал — джентльмен. Она рассказывала мне о своей юности такое, что волосы вставали дыбом. С другой стороны, это личное. Ал невероятно любил ее. — Вы знаете, он сюда приехал в 30-е. Работал в кино. Режиссером. Никогда не уставал повторять, как он ее любит. И как ему больно, когда появляются другие мужчины. — Ее образ жизни, ее эмоциональные трудности были связаны с детьми, по сравнению с этим проблемы с Алом были мелкими. — Она говорила: «Ах» и ничуть не надеялась на психиатрическую или психологическую помощь. Она была знакома с Фрейдом. Встречалась с ним девушкой. — Кстати, сейчас дом выглядит лучше, чем в то время, когда Анна была жива. Очень странные люди навещали ее. Из разных артистических сфер. Говорили главным образом по-немецки, так что я ничего не понимал. — Они собирались раз в несколько месяцев. Но когда мы беседовали вдвоем, то сидели в кухне. За кухонным столом, пили красное вино и курили. Ей больше нравились мои сигареты. Без фильтра. Тогда я был молод. Но после кухонных посиделок лестница подо мной здорово качалась. По совету Анны я поставил перила. Но она тут никогда не бывала. — Я никогда не видел Анну больной. Знал только, что она была у врача. Но не знал, в чем дело. Однажды я был у нее и открыл аптечку. Нужно было принести ей витамины, и тут я заметил лекарство, которое знал. Очень сильный наркотик. Тут я понял, насколько тяжело она больна. Обезболивающее. Она перестала пить. Но ничего не говорила. Никогда. — Она не хотела быть обузой. Однажды дома ей стало совсем плохо, и она позвонила соседям. Она была совершенно обезвожена. Но мне она не позвонила. Не хотела меня обременять. Анна была очень разборчива в знакомствах. Если не хотела с кем-то иметь дела, то прямо и говорила, и так тому и быть. — Если разговаривала с другими, то о будничных вещах. «Как поживает тот-то и тот-то». Или: «Что поделывает та-то и та-то». Наедине. Когда мы были наедине, мы говорили о музыке и об искусстве. О жизни. В основном о жизни. О героях книг, которые читали. Она говорила о персонажах, о которых я никогда ничего не слышал. Из немецких книг. А я по-немецки не понимаю. — Одно дело — ваяние. Но вот когда она играла на пианино, я открывал все двери и окна. Но мне она никогда не играла. Она замечательно играла. Я просил ее. Умолял. Она всегда считала, что играет плохо. — Баха. Но она только упражнялась. Никогда ничего не доигрывала до конца. — Некоторое время она рисовала, очень хорошо. Но о музыкальной карьере она никогда не говорила. Я об этом ничего не знаю. — Никогда много не говорила об отце. Только после пары бокалов красного. Больше всего жалела, что не знала его по-настоящему. — Что касается семьи, у нее, кажется, особенно приятных воспоминаний не было. Но об этом она говорила нечасто. И точно так же, как играла. Никогда не договаривала до конца. Говорила: «Ах». «Это — в прошлом». «Это неважно». — Главной ее заботой была семья. Мать и дочери. Женщины, с которыми ей приходилось жить. Они были главной ее заботой. — Этого я не знаю. У меня с матерью были те же проблемы, поэтому не могу объяснить. Это нас объединяло. Мы говорили об отношениях. О любви. У меня есть брат, к которому я очень привязан. Анну очень интересовало, почему я так и не женился. Когда я был моложе, тут со мной всегда жила какая-нибудь женщина. Анна надо мной смеялась. — Я думаю, что перебрал вина и потом сказал, мне жаль, что у меня нет семьи. Она сказала, каким же я был болваном. А я сказал, что не нарочно. Так уж получилось. Я так и не решился. И мы рассмеялись. Мы вообще очень много смеялись, когда бывали вместе. — Никогда ни слезинки. Никогда никаких слабостей. Я-то их выказывал. Не знаю, нравилось ей это или нет. Она никогда ничего не комментировала. Знаю, в ее жизни были неприятности. Проблемы. — Анна говорила, что психология — сплошное вранье. А мне, например, кажется важным, чтобы у ребенка была собака. Это важно. * * *