* * *
У Манон сидел доктор Ханзен. У него были дела тут неподалеку. Маргарите налили кофе. Она села рядом с Манон и доктором Ханзеном. Манон лежала на диване с кислородными трубками в носу. Доктор Ханзен сидел напротив. Маргарита — между ними. Она рассказала об обеде. О пистолете Пита и о том, как он чуть не выстрелил в людей в машине. У нее была насыщенная программа, сказала Манон. О да. И еще — им не пришлось платить за обед, ну не удивительно ли. Манон и доктор Ханзен переглянулись. Она всегда подозревала что-то в этом роде, сказала Манон. Маргарита отвечала: он говорит, все это — враки. А что ему остается? Доктор Ханзен рассмеялся. И пусть Марго, пожалуйста, называет его Максом. А то он больше не может все время слышать «доктор». Достаточно и больницы. Потом Манон и Макс заговорили еще о ком-то. Спорили, что делать этому человеку. Речь шла о разводе. Манон все повторяла, что, когда она разводилась, было так-то и так-то. Но — давно. Маргарита взяла газету со столика. Посмотрела, что идет. Нашла страницу с репертуаром театров и концертных залов. Нашла среди спектаклей «Waiting for Gogot». Что она ищет, спросила Манон. Она должна сходить в театр, отвечала Маргарита. Не может же она вернуться в Вену, не посмотрев ни одного спектакля. Ни одной постановки. Но это просто смешно, воскликнула Манон. Л.-А. -совершенно не театральный город. Она тут уже 50 лет и ни разу не была в театре. В Вене… Там она часто ходила в театр. А здесь. Здесь такое и в голову не приходит. Тогда пошли вместе, сказала Маргарита и подняла с полу телефон. Нет. Она ни за что не пойдет. Маргарита спросила, можно ли позвонить. Набрала номер, указанный в газете. Ответил мужской голос. Можно ли заказать билет? На сегодня, завтра или послезавтра. Когда угодно, ответил мужчина. Вежливо. Весело. На четверг, сказала Маргарита. По буквам произнесла свою фамилию. Пришлось достать из сумки кредитную карточку и продиктовать ее номер. Итак. В четверг она идет в театр. В Лос-Анджелесе. Макс засмеялся. Есть в этом что-то экстравагантное. Манон забеспокоилась. Где этот театр? В «Форуме Марка Тейпера». Да? Это — в центре города. Там она не ориентируется. И никогда бы туда не поехала. И Маргариту не пустит, сказала Манон. Но Манон, рассмеялась Маргарита. Есть же план города. Местные жители ведь как-то туда добираются. И всем приходится делать это впервые. Нет, запротестовала Манон. Это слишком опасно. Ей ведь придется возвращаться. Ночью. Она просто не понимает. Пусть Макс скажет Марго, что это невозможно. Макс улыбнулся. Но если ей хочется, почему бы не пойти. Однако в одном Манон права. Ей не следует ехать туда в первый раз вечером. Нужно сначала поехать днем. Сейчас, например. Он может показать ей дорогу, а потом они смогут зайти к одному художнику. Он живет в той стороне. Он уж давно хотел туда заглянуть. И Марго будет интересно. Манон решила, что это — удачное предложение. Если уж Марго не отговорить. Она сердито посмотрела на Маргариту. Ах, Манон, сказала Маргарита. Мне ведь почти 40. Да. Да. Все вы так говорите, проворчала Манон. А потом-то и случаются всякие истории. Он приглядит за ней, сказал Макс. Но нужно идти, чтобы не попасть в вечерние пробки. Маргарита поцеловала Манон. Она потом вернется за машиной. Не заглянуть ли ей тогда еще раз? «You bet», [161]— сказала Манон. Конечно, ей же надо будет убедиться, что Марго еще жива. И они собирались поговорить. И еще. Пусть Марго будет поосторожнее. Когда расхаживаешь в блузке с таким декольте, всякое может быть.
* * *
У Макса — серый лимузин. Хонда. Отличные машины, сказал он. Дешевые. Вместительные. Он даже больных на этой машине перевозит. Тех, кто еще может жить дома. Со СПИДом дела очень плохи. В Лос-Анджелесе? — спросила Маргарита. Макс открыл перед ней дверцу. Садясь в машину, Маргарита посмотрела на него. Как он вдруг напрягся. Застывшее гладкое лицо. Как у молодого. Он обошел машину. Сзади. Маргарита открыла ему дверцу. Он сел за руль. Минуту посидел. Положил руки на руль, глядя прямо перед собой. На улицу. Прямая дорога шла вниз. Дома. Маленькие отели. Как дом, в котором живет Манон. Перед некоторыми — кусты. Большинство домов — вплотную к тротуару. Деревьев нет. Через равные промежутки — знаки, запрещающие парковку. Фонари. На небе облака, и свет снова резкий. Он повернулся к Маргарите, вставил ключ в замок зажигания и тронулся, успев пристегнуться. Маргарита тоже пристегнулась. Он улыбнулся ей. «It is a disarter. Of course». [162]Невероятно. Просто невозможно поверить. Он никак не думал, что ему суждено пережить и такое. Ему-то все равно. Он даже анализов не делал. Он прожил свою жизнь. Но большинство больных… «They die so young». [163]Маргарита молчала. Хотелось спросить, а где больные? За каким фасадом эта трагедия? В одном из высоких белых зданий Оушн-парка? Между Венисом и Санта-Моникой. Нотам, наверное, слишком дорого. Она всегда считала, что когда видишь море, умирать легче. А почему? Она сидела молча. Он вел машину. Смотрел вперед внимательным застывшим взглядом. Уйдя в себя. Они ехали по бульвару Уилтшир. Вверх. Прочь от моря. По обе стороны — парк. На газоне — белый щит: «Veteran's Medical Center». [164]К белому зданию в стороне от бульвара — дорожка. Газон перед ним. Они проезжали мимо больших отелей. «Холидей Инн». «Ве-ствуд Плаза». Перед ними — ливреи в золотых галунах и роскошные лимузины. Высотные здания. Пустые тротуары. Отель «Беверли Ритц». Высокие дома. Парк. Зеленые газоны. Цветущие кусты. «Беверли Хилтон».
Белый с золотом. Въезд в гараж. Потом пошли более низкие здания. Магазины. Здесь она бывала. С ним. Она узнала «Беверли Хилтон». Тогда ярко светило солнце. Они гуляли по Родео-драйв. Смотрели ценники в витринах и ели мороженое. Машина замедлила ход. Всюду люди. Переходят через улицу. В руках пакеты с покупками. Вывески всех цветов. «Christian Dior». Черный с золотом. «Macy's» — ярко-красный. Она сидела. Смотрела в окно. Смотрела, как все пробегает мимо. Люди. Дома. Магазины. Машины. Деревья. Какая тоска. Они бы снова гуляли здесь. Смеялись. Вместе. Надежно укрытые от всего мира. Они миновали отель «Риджент Беверли Уилтшир». Она бы спросила Хельмута, не зайти ли им в бар. Заглянуть в этот мир. Макс глядел вперед. Спокойно вел машину. Собранно. Вежливо. Притормаживал, когда кто-нибудь переходил улицу. Ей казалось, что она — далеко. Видит себя со стороны. Как она сидит в машине, пристегнутая ремнем. Оцепенев, словно никогда в жизни не сможет больше шевельнутся. Почему его нет. Они ехали дальше. Богатые кварталы. Ухоженные. Потом вдруг стало пыльно, на тонких высоких стволах пальм закачались растрепанные веники листьев. Потом снова зелень и стеклянные стены высотных домов. Черное стекло. Темно-коричневое стекло. Краеведческий музей. Тут растения поливают. Они темно-зеленые. Сочные. Крепкие листья и безукоризненные газоны. Прямая улица. То вверх, то вниз, но не круто. Ей нужно будет ехать по бульвару Венис, сказал Макс. Оттуда, где она живет. Так удобнее всего. Они ехали под гору. Направо — парк. Пыль. Скверная мостовая. Мексиканцы целыми семьями под деревьями в парке. Озеро ярко блестит на солнце. Она опустила поднятые на макушку очки. В гору шла женщина. Что-то кричала. Громко. На секунду остановилась, наклонившись вперед. И тут же пошла дальше. Маргарита обернулась посмотреть на нее. Женщина продолжала идти в гору. Молодая. В пестрой юбке. Черной жакетке. Мексиканка. Темные волосы заплетены в косу вдоль спины. А у нее все хорошо. Ей не надо бороться. Во всяком случае, так. Ее везут на машине. Она смотрит на мир сквозь темные очки. А очки стоят столько же, сколько туфли или брюки. Бороться ей еще только предстоит научиться. Она не уверена, что сможет выжить, если ее забросит в чужой мир. Что сможет быстро выучиться жить по новым правилам. Или вообще без правил. Как приходится жить людям в восточном лагере. Что она стала бы делать в одной из стран восточного лагеря, где сейчас поменялась вся жизнь. Смогла бы выжить? Но. Хороших людей больше. Иначе все еще страшнее. Тяжесть в желудке. Глубоко в фуди. От беспомощности. Они подъехали к огромному белому зданию. Проехали под ним. Это мужская тюрьма, сказал Макс. Здесь он провел всю войну. Прожил. В тюрьме? — спросила Маргарита. Ну да, отвечал он. На него донесла собственная мать. Что он — «enemy agent». [165]Она жила в Англии. Она болела. Шизофренией. Но в военное время… Его взяли под стражу. Документы-то все остались в Германии. И добраться до них не было никакой возможности. Он работал врачом. Ему было чем заняться в тюрьме. Ведь в тюремной жизни самое скверное — время, которое некуда деть. Маргарита промолчала. Не знала, что сказать. Собственная мать. Лишить свободы. Что творилось у нее в голове, если она упекла за решетку собственного ребенка. Думать дальше не стала. Запретила себе. Отвернувшись, смотрела в боковое окно. Не плакать. Но что-то подступало от горла к глазам, и надо скрыть, как ты тронута. Теперь будет несколько сложнее, сказал Макс. Ей нужно будет ехать по Фигероа-стрит. Она ведет наверх. Потом — направо. На Тампл-стрит. И снова — направо. На Грэнд-авеню. Он показал ей въезд в «Форум Марка Тейпера». Белые здания. Как кубики. Но ведь сейчас им не нужно туда? Билет ведь заказан? Макс повернул налево. Высотные дома далеко один от другого. Полевую руку — парк. Улица круто идет то вверх, то вниз, высотные дома кажутся еще выше, когда едешь. Или ниже. Макс подъехал к стройплощадке. Они вышли. Здесь построят концертный зал. Он перешел через улицу к низкому строению. Барак. Серебристо-серый. Это — «Museum Temporary Contemporary». [166]Они вошли. Ярко освещенный холл. За столом — молодой человек. Маргарита заплатила за вход. Получила билет. Макс копался во внутреннем кармане пиджака. Он — член, сказал он молодому человеку. Тот выжидающе глядел на него. Макс искал. Ничего не нашел. Заплатив за вход, нашел членский билет в боковом отделении бумажника. Получил назад деньги. Отдал обратно входной билет. Молодой человек разглядывал его членский билет. Взнос за этот год еще не уплачен. Не заплатит ли он прямо сейчас, спросил он. Макс отказался. Лучше он заплатит за вход. Получил входной билет назад. Они прошли в правый зал. В большом, высоком, просторном помещении какая-то женщина монтировала инсталляцию. Бетонные стены. На асфальтовом полу стоят носилки. Узкие серые носилки. К носилкам серыми матерчатыми ремнями пристегнуты темно-серые одеяла. Носилки расставлены рядами под углом к стенам. От стены до стены. По всему полу. Едва оставалось место, чтобы протиснуться вдоль стены мимо носилок. Маргарита пошла по периметру. По мере продвижения менялась геометрия узоров, составленных из носилок. Макс остался у входа. Замер. Не приближался к носилкам. Маргарита сочла инсталляцию жестокой по отношению к нему. К его поколению. Как воспоминание о насилии может сохраняться без того, чтобы снова не стать насилием? Или быть им. Она вернется в Вену и поговорит с ним. Это нужно сделать. Ноне станет больше кастрировать его своим пониманием. Все выдержит, каково бы ни пришлось. Не станет прятаться за компромиссами. Латать и штопать. Жизнь не остановится. Уж как-нибудь. Она ведь не раз оставалась одна. Споткнулась о носилки. Шарахнулась к стене. На секунду захотелось рвануть поперек зала, опрокидывая носилки. Побежать к Максу, прокладывая себе дорогу и расшвыривая носилки. Она быстро пошла дальше. Потом они вместе прошлись по другим залам. Коллажи на тему промышленного разведения кур. Свиней. Коров. Индеек. Кроличьи фермы. Пушные фермы. В другом зале — минимализм. Желтовато-белые листы, различающиеся одним-единственным тонким штрихом. Сверху вниз. Справа налево. Из верхнего левого угла — в нижний правый. Волнами. Зигзагом. Квадратиками. Разглядеть их можно было, только если смотреть сбоку.
