Сейчас она опустилась на колени возле умирающего. Не произнесла ни слова, поскольку, подобно любому властителю, ведьма понимала: молчание — сила. Но прозвучал голос Ореста:

— Я наблюдаю за тобой.

Энхтуйя повернулась и пристально посмотрела на грека своими холодными голубыми глазами. Даже Орест почувствовал внутри какую-то дрожь. Затем ведьма кивнула. Она поняла его. И осторожно принялась за дело.

Энхтуйя взяла горшочек и налила туда вонючую и смердящую смесь из меда, соли, бараньего жира и настоев каких-то степных цветов, а затем влила эту ужасную мазь в рот Аттиле. Он тут же стал задыхаться и никак не мог откашляться.

— Я наблюдаю за тобой, — повторил Орест.

Ведьма не отрывалась от своего занятия.

Умирающий каган по-прежнему задыхался от вонючей смеси. Энхтуйя опустила голову и приложила ухо к груди Аттилы. Затем немного пошевелилась и еще раз послушала. Дольше всего она задержалась на правом боку — там, куда и была нанесена рана. Оттуда доносился протяжный, громкий, страшный хрип.

Энхтуйя опять села прямо, засунув руку под одеждой и вытащив длинный и тонкий нож. Через мгновение ведьма наклонилась к кагану, который едва ли находился в сознании, и, кажется, принюхалась, как животное. Затем аккуратно развязала бинты, поднесла кончик ножа к ребрам возле старой раны и воткнула его. Аттила изогнулся и тяжело задышал. Послышался свист, когда воздух проник внутрь.

Ведьма глянула на Ореста из-под черных бровей.

— Если побледнеет, Аттила выживет, — сказала она. — Если станет плотнее и пожелтеет, умрет.

— Вот насколько хватило твоих колдовских сил?! — в ярости воскликнул Орест.

Энхтуйя не обратила внимания на грека и медленно вынула нож из глубокой и узкой раны. Оттуда хлынул гной.

Плечи Ореста опустились, и он склонил голову.

Струя била, словно поток воды весной.

Ведьма убрала гной впитывающей льняной тряпкой. Затем из раны начала сочиться кровь, и Энхтуйя снова прочистила ее. Наконец она заткнула рану маленьким кусочком ткани и соединила края.

Внезапно ведьма встала и вышла из палатки, сказав, что вернется завтра.

Орест спал там, где сидел. Голова грека лежала в ногах хозяина, лежавшего на кровати.

Энхтуйя сдержала свое слово. Каждый день утром и вечером она производила одну и ту же ужасную операцию, и с каждым днем выходило все меньше гноя. На третий день лихорадка спала. Дыхание стало спокойным, и, хотя и работало одно легкое, второе быстро заживало.

Энхтуйя делала припарки и прикладывала пластыри из коровяка, листьев клевера, кипяченой травы пустырника, семян льна, пропитанных соком черного паслена.

Аттила сильно кашлял пару дней. Но на седьмой день после прихода ведьмы он поднялся и стоял на ногах, когда Орест заглянул в палатку.

— Вам нужен покой! — воскликнул грек.

Каган повернулся к своему верному спутнику, в одно мгновение схватил меч со столба, вынув из ножен и взмахнув им. Орест лишь успел наклониться, чтобы избежать серьезных ранений.

Затем снова выпрямился:

— Слава Богу на небесах!

Аттила убрал оружие в ножны и ухмыльнулся.

Сначала гунны роптали и были недовольны предстоящим объединением с кутригурами.

— Представьте, какой страх мы сможем нагнать теперь на врагов! — восклицал Гьюху. — Такое огромное племя! Мой господин, какую мощь мы обретем в единстве!

Но искренне ли говорил Гьюху эти слова, сказать трудно.

— Будем надеяться… — весело пропел Маленькая Птичка, как всегда, саркастичный, чистосердечный и лицемерный одновременно. — Будем надеяться, что, путешествуя, мы не пройдем мимо чистого озера. Тогда тут же погибнем, увидев ужасное отражение! И давайте еще надеяться, что наши теплые дружеские отношения с родственниками-кутригурами сохранятся долгое время. Междоусобица всегда так безнравственна и…

— Тише, дурак, — оборвал шамана Аттила. — Мы идем под одним знаменем.

— И с одним каганом?

— Каган может быть только один. — Аттила взглянул на Маленькую Птичку. — И еще кое-что. Я не позволю тебе отпускать язвительные замечания по отношению к вождю Рваное Нёбо.

Глаза шамана сверкнули от злобного удовольствия, едва он подумал о возможности подразнить этого похожего на быка болвана. Но Аттила сощурил глаза и показал на себя пальцем.

— Слушай. Ты можешь насмехаться надо мной, как тебе заблагорассудится — мне все равно. Слова — всего лишь слова, не более. Но люди, подобные Рваному Нёбу, воспринимают это как унижение. Слова пугают их. И ты разрушишь хрупкий союз наших двух племен своим ехидством.

Чанат сидел в пыли, скрестив ноги. Он не поднимал головы, длинная косматая седая борода наполовину закрывала лицо старого гунна. Старик заговорил тихо, но четко:

— Мой господин, кутригуры — не наши люди. Их путь — не наш путь. Их обычаи… — Он отвернулся и плюнул в пыль. Все понимали, о каких обычаях говорил старый гунн. — Их обычаи — не наши обычаи.

— Как и привычки… — Маленькая Птичка задрожал и не смог произнести имя. — Как и привычки ведьмы — не мои привычки.

— Она спасла мне жизнь.

— Но она пахнет смертью.

Аттила погладил свою тонкую бородку и проигнорировал слова шамана. Но тот неотрывно смотрел блестящими глазами на Чаната, и каждая клетка его тела дрожала от крайнего напряжения.

— Так ты говоришь мне, — едва слышно сказал Аттила, — что я ошибаюсь?

Чанат поднял голову и встретился взглядом вождем.

— Да. Мой господин, умоляю вас, давайте вернемся другой дорогой и оставим этих людей. В них течет не наша кровь, они — не наши. Я боюсь, обычаи и темная слава кутригуров будут преследовать нас повсюду. Отбросьте их, как блох, от которых отряхивается собака.

Атмосфера становилась крайне накаленной. В любой момент каган мог взорваться гневом. Наступило тягостное молчание.

Наконец Аттила заявил:

— Кутригурские гунны, наши родственники, останутся с нами.

Все ненадолго замолчали, затем Чанат швырнул раскрытый нож в пыль, встал на ноги и пошел в темноту.

Возле костра в лагере старик увидел ведьму Энхтуйю, которая готовила кусок мяса, нанизанный на палку. Он был похож на сердце.

Энхтуйя не вернулась к Аттиле. Бинты снова меняла женщина, лечившая кагана в первый день. Она действовала аккуратно и даже перед тем, как дотронуться до раны, дышала на руки, сложенные в форме чашки, чтобы согреть их. Целительница оказалась немолодой, но руки ее по-прежнему оставались мягкими.

— У тебя есть муж?

Женщина не подняла головы и не смотрела на кагана.

— Его убили. Не в битве, — поспешно добавила она. — Прошлой зимой.

— Гм.

Когда целительница закончила, Аттила просунул руку под край ее платья из оленьей шкуры и погладил бедро.

Женщина посмотрела вбок, наклонив голову. Но не сдвинулась с места.

Позже, выходя из палатки, она осмелилась взглянуть на Аттилу и прошептать:

— Вы чувствуете себя лучше, мой господин?

Аттила повернулся и громко рявкнул. Целительница исчезла.

Теперь шаткое перемирие между врагами стало превращаться во нечто иное. Хотя вначале казалось невероятным, чтобы люди, на глазах которых высокомерные самозванцы зарезали их братьев, отцов и сыновей, сражались с ними плечом к плечу в битве. Однако объединение могло состояться. Волчье племя любило воевать и побеждать больше, чем ненавидеть и мстить. Хотя их обычаи и отличались жестокостью и дикостью, кутригуры оставались простовато-великодушными людьми.

В течение многих часов Аттила разговаривал с Рваным Нёбом, который теперь производил более приятное впечатление, чем вначале. Этот вождь с бычьей шеей был бесхитростным и не обладал проницательностью, зато удивил силой, честностью и чистосердечностью. Каган стал испытывать некую дружескую привязанность по отношению к нему.

На зимних равнинах, которые засыпало снегом, верховный вождь стал обучать и тренировать кутригуров.

Без сомнения, Рваное Нёбо должен остаться вождем кутригуров. Когда речь зайдет о законе племени и наказании, организации и разрешении свадеб, погребении мертвых, среди своих он будет обладать правом сказать последнее слово. Но если дело коснется войны, Рваное Нёбо уступит, признав превосходство Аттилы. А тот, кто руководит войной, правит всем.