Некоторые сплетницы и болтуньи нашептывали: она с готовностью отвечала на любовные потакания брата и разозлилась только тогда, когда вспыхнул скандал. По моему мнению, хотя такое нередко происходит среди членов правящих семей, я не верю в виновность Галлы. Она же не была рабыней своих желаний, никто не мог управлять ею.

Бедная женщина, ставшая предметом столь бдительного контроля почти в каждой ситуации, которую преподносила ей судьба в короткой, но бурной жизни, казалось, совсем запуталась. Ведь Гонорий был священным правителем империи. А если бы он, опьяненный вином и охваченный противозаконной страстью, действительно потребовал от Галлы провести ночь с ним?! Невозможно представить такое. Но отказать означало бы подвергнуться огромной опасности.

Такова одна версия: она не хотела видеть его, решившись бежать, как бежал сам Аэций из-за непредсказуемых сумасшедших выходок императора. Галла надеялась, что он забудет ее, новая страсть вскружит Гонорию голову и поселится в его сердце.

Так, одной безлунной ночью Галла взошла на корабль, направлявшийся из Равенны в Константинополь, со своим трехлетним сыном Валентинианом и маленькой Гонорией, которую держала на руках. В Сполето, который находится на другом конце Адриатики, к ним присоединилась небольшая группа солдат. На одном был отличительный ярко-красный плащ полководца.

— Как всегда, вовремя, Аэций, — заметила Галла, когда он поднимался на борт во главе своего отряда.

Аэций легко спрыгнул с трапа.

— Как всегда, для вас, ваше высочество.

Галла отвернулась в темноту и улыбнулась.

Аэций и Галла вместе прибыли в Золотой Город — Константинополь.

Как рассказать об этой величественной метрополии, этом городе сияющих башен и золотых соборов, царственных монументов и гладких мраморных тротуаров? Он вольготно раскинулся в бухте Золотой Рог лицом к Босфору, став связующим звеном между двумя материками — Европой и Азией, словно вставшими на колени перед высокомерной столицей подобно данникам. После Рима Константинополь мне нравился больше всех остальных городов. Признаюсь, своей новизной и относительной чистотой возле залитого солнцем Мраморного моря Новый Рим порой затмевал Старый. Тот стал казаться кровавым и продажным, запятнанным долгими веками и темными человеческими желаниями.

В то время Константинополь считался миллионным городом, обладающим самой замечательной природной бухтой в мире. Основанный Константином Великим почти два столетия назад, он расположился на месте древнегреческого рыбного порта Византии, был объявлен новой столицей Римской империи. Его назвали в честь императора — Божьего помазанника. Константин никогда не слыл человеком ложной скромности.

Гордая новая столица стала городом фантастического богатства и монументальной архитектуры. Об изобилии ее морей ходили легенды. Говорили, стоило только закинуть сеть, как можно было вытащить крупную добычу. Со своими бесплатными больницами, находящимися на государственной службе докторами и учителями, денежными средствами, выделяемыми на общественные развлечения, улучшенной почтовой системой, процентами, налогами, таможней и акцизами, уличным освещением, политикой фиксирования цен и неистощимой одержимостью спортом, Константинополь и в самом деле являлся современным городом.

Прежде всего, византийцев объединяло три вещи: христианская вера, римское подданство и страсть к гонкам на колесницах. Последнее означало, что каждый человек, начиная от императора и заканчивая нищим, был либо в партии «голубых», либо в партии «зеленых». Все зависело от того, какую команду он поддерживал. И горе обрушивалось на того, кто оказывался в толпе фанатиков-противников на темной аллее в день гонки…

Константинополь также стал городом бесконечных теологических диспутов. Пока, если говорить языком истории, происходили восстания черни из-за голода, несправедливости и жестокого гнета, византийские жители бунтовали против некоторых положений христианской религии или порядка литургии. Гневаясь, различные императоры принимали участие в этих спорах, пытаясь понять трудности и предложить новые доктрины, которые объединили бы яростных оппонентов. «Афтартодокетизм» — так называлось одно из учений, разработанное старым Феодосием Великим, но поддержки оно не получило. Христиане оставались такими же раскольническими и беспокойными, как команды гонок на колесницах.

Не случилось ли несколькими годами раньше, в 415 году от рождества Христова, что талантливая Ипатия была растерзана на улицах Александрии толпой диких христиан, подталкиваемой самим епископом Кириллом? Ипатия, астроном, поэт, физик и философ, считалась одной из самых одаренных женщин своего времени. Но она придерживалась языческих убеждений. Эта женщина никогда не признавала божественной сущности иудейского плотника и могла перехитрить и победить любого, кто вступал с ней в спор, сверкая остроумием и ловко владея критским клинком. В конце концов, христианам надоела ее четкая, продуманная и ясная система скептицизма — и, вероятно, ее интеллектуальное превосходство, возвышенная страсть, тот чистый огонь, который горел внутри нее, жгучее желание знать правду и вера в нечто большее, чем примитивные таинственные палестинские культы. Неопровержимая обоснованность доводов Ипатии, должно быть, приводила в бешенство тех приверженцев собственного слепого абсурда. Они подкараулили ее на улице и забили до смерти. Затем, все еще неудовлетворенные, эти «ученые», исповедующие религию братской любви, соскребли мясо с костей женщины устричными раковинами и бросили остатки окровавленной плоти в грязь собакам, которые уже однажды сожрали грешницу Иезавель, если следовать их запятнанным священным книгам.

Даже теологи жаловались: вокруг слишком много богословия. Великий учитель Западной Церкви, святой Григорий Нисский в отчаянии заявлял, что невозможно даже купить буханку хлеба в Константинополе и не быть втянутым в теологический диспут с булочником об истинных взаимоотношениях между Отцом и Сыном. Далее он продолжал: «Меняла станет говорить о Рожденном и Нерожденном, а не давать тебе деньги, а если хочешь принять ванну, банщик заверит тебя — Сын, несомненно, происходит из ниоткуда».

Бедный Григорий неохотно принял назначение епископом города по указанию старого императора Феодосия, но прослужил лишь год, а затем бежал в родную деревню и превратился в отшельника.

На улицах с тесно прилегающими друг к другу домиками, покрытыми красной черепицей, откуда доносились споры о богословии, можно было оказаться свидетелем вавилонского столпотворения — услышать греческое и сирийское, латинское и арамейское, персидское и армянское наречия. К тому времени в императорской армии появилось несколько готов. Но из-за длинных и нескладных рук и ног, а также отталкивающих красных лиц, неприятных светлых волос и холодных голубых глаз их повсюду презирали как чужой народ.

Богатые ехали в повозках под балдахинами с бахромой, которые тянули пары молочно-белых мулов. Караваны верблюдов наводнили рыночные площади. Они шли из Персии, Индии или по Шелковому Пути из Китая. (Вскоре обороты этой торговли явно уменьшились, когда один предприимчивый купец провез контрабандой несколько куколок тутового шелкопряда из Согдианы, и в Византии началось производство шелка). Зерно доставляли через Александрию, из богатых амбаров Египта, а древесину, меха и варварские янтарные драгоценности — с юга, из скифских степей и лесов Германии.

На городском форуме стояла гигантская статуя Аполлона с головой Константина на колонне из красного порфира. От форума вела главная улица Константинополя, Меса. Она протянулась на три мили до Золотых Ворот в Великой стене города. Туда, где самые богатые ювелиры и парфюмеры разместили свои магазины, приходили за покупками знатные византийские патриции и матроны. В прохладных мраморных аркадах, увешанных баснословно дорогими рулонами цветного шелка, или у маленьких кустарных кожевенных мастерских они любили приобретать куски самого нежного шелка и самые изящные кошельки, сделанные из шкур неродившихся козлят. Хорошо известно, что у богатых есть особая склонность к таким вещам.