Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Уткнувшись носом в воротник овчинного тулупа, Михаил полулежал недвижно на тяжелых крепких ящиках. Думал ли он, что два с половиною года спустя вместе с астрономическими инструментами наново проделает весь путь, но уже в обратном порядке — из Казани в Петербург. От ослепительной снежной белизны начинало саднить и резать глаза, словно в них попал табак. Глаза не переставали его беспокоить с того рокового дня — 24 августа 1842 года. Густой едкий дым и жаркое пламя пожарища напоминали о себе и поныне, и не только болезнью глаз, но и горечью утрат. В памяти всплывал надсадный гул набатного колокола, заставивший Михаила вслед за отцом поспешно выскочить из дому на улицу. Здесь в толпе растревоженных горожан узнали они о начавшемся пожаре. Далекие медлительные клубы дыма ничего еще не говорили об истинных размерах опасности. Но поднявшийся вскоре сильный, порывистый ветер, принесший резкий, удушливый запах гари, не на шутку обеспокоил всех. В церквах тревожно зазвонили. А когда по улице проехал экипаж, набитый узлами и домашним скарбом, отец молча повернулся и ушел в дом.

Взойдя туда через несколько времени, Михаил застал мать, сестер и младшего брата Андрея, поспешно увязывавшими одежду и другие необходимые вещи. Во дворе отец уже распоряжался, чтобы закладывали лошадь, И пожалуй, было в самый раз. Из-за непрекращающегося ветра пожар забрал силу и разгорался все сильнее. Не только снопы искр — целые головни взметались вверх и переносились на большие расстояния. Один за другим вспыхивали в разных местах дома. Некоторые улицы уже целиком были объяты пламенем. На город, в котором насчитывалось до четырех с половиною тысяч деревянных домов и немногим более восьмисот каменных зданий, надвигалось страшное бедствие. Малочисленные пожарные команды никак не справлялись с морем разбушевавшегося огня и ограничились защитой казенных учреждений да богатых особняков. Толпы испуганных жителей устремились с наспех собранными пожитками за город, на Арское поле. Туда и проводил своих домашних Михаил, а сам, невзирая на их слезные уговоры, поспешил к университету.

Да и как мог он поступить иначе! Ведь на нем сейчас лежала ответственность за сохранность обсерватории. Иван Михайлович еще в апреле отправился в заграничную командировку для приобретения научного оборудования. Ждали его не прежде как в ноябре. И надо же быть такому, чтобы именно теперь приключился пожар! Что скажет Симонов, вернувшись, коли любимый ученик не убережет доверенного ему имущества обсерватории, добытого с превеликими трудами? Как осмелится взглянуть своему наставнику в глаза астроном-наблюдатель Ляпунов, заступивший на должность благодаря его неустанным стараниям? Так Михаил оказался рядом с теми, кто мужественно пытался противостоять разрушительной стихии. Его высокая фигура вскоре замелькала во дворе университета на фоне разгорающегося зловещего зарева.

В борьбу с огнем вступили все, кого судьба свела этим часом в университетском квартале. Издалека слышен был зычный командирский бас попечителя Мусина-Пушкина. По обыкновению своему сухо и бесстрастно, но чрезвычайно дельно отдавал распоряжения ректор Лобачевский. Ляпунов тут же принял руководство спешно организованными спасательными группами студентов, направленными к обсерватории, и вместе с ними принялся выносить в безопасное место инструменты и приборы. В эти горячие минуты Михаилу некогда было даже задуматься о близких. Позже, при встрече, они рассказали о страшных часах, проведенных ими на Арском поле.

К ночи огромная площадь походила на беспорядочно раскиданную лагерную стоянку, куда стекались жители со всего города. Никто не ложился спать. Отовсюду слышались стоны, плач и молитвы. Огромное зарево освещало отчаявшуюся толпу людей. Ветер не унимался. Над городом то тут, то там извивались гигантские огненные языки и багровые клубы дыма. От пережитых волнений и непосильного напряжения сделалось вдруг дурно Андрею, у которого было слабое сердце. В суматохе не сразу отыскали врача, и Василий Александрович в одночасье лишился младшего из своих сыновей. Убитая горем семья провела всю ночь рядом с его телом, мучась страхом за оставшегося в горящей Казани Михаила.

А город практически оказался во власти огненной стихии. Пожар свирепствовал всю ночь. Только к утру начал стихать его союзник — ветер. Дотла сгорели целые улицы, выгорела даже деревянная торцовая мостовая. Всюду виднелись груды пепла и развалин, в которых еще рдели слабые отсветы пламени.

Жалкое зрелище являла собой разрушенная обсерватория, возле которой сидел под утро опустошенный и обессиленный Михаил, вдыхая едкий, удушливый дым и поминутно потирая воспаленные глаза. Грустное сравнение приходило ему на ум: не так ли девяносто пять лет назад огонь истребил в Петербурге первую российскую обсерваторию со всем оборудованием? Остается поблагодарить судьбу за то, что удалось им уберечь главные части астрономических приборов. Но часовой круг телескопа с его осью, бесконечный винт и уравновешивающие грузы спасти не сумели. Сгорел и деревянный штатив телескопа. Лимбы с делениями на меридианном круге и экваториале безнадежно попортились. По видимости, когда спускали инструменты из башен по узкой лестнице, их круги терлись о перила.

Все это — только явно обнаруживаемые неисправности. А кто поручится, что нет легких, невидимых глазу изгибов кругов? Что их оси не сдвинуты с центров? Работать же с инструментом, не будучи уверен в отменной добронадежности показаний, в высшей степени предосудительно для уважающего себя астронома. Поэтому не утешила Михаила благодарность министра, которой удостоился он вскоре «за отличное самоотвержение и труды по спасению зданий и имущества учебного ведомства». Что толку! Все равно теперь негде и нечем проводить астрономические наблюдения. Только несколько лет просуществовала новая обсерватория. А с какою ревностию и удачей начал он здесь свои ученые труды!

Еще прошедшим летом, за два месяца до пожара, Ляпунов в лестной для себя компании ректора Лобачевского и профессора Кнорра отбыл в Пензу, чтобы провести наблюдения полного солнечного затмения. Михаилу доверили выбрать место наблюдения и установить инструменты. Во время поездки ему удалось короче узнать Николая Ивановича Лобачевского, насколько это возможно по отношению к человеку, поражающему всех необыкновенной мрачностью и самоуглубленностью. Его бесстрастность и несообщительность хоть у кого могли отбить охоту к сближениях. Складом души он разительно отличался от живого и разговорчивого Симонова. Да и внешне они представлялись антиподами: рядом с длинным Лобачевским, в задумчивости мерявшим коридор университетского корпуса ритмичными шагами, Симонов казался изрядно полным и чрезмерно суетливым. Сближала их лишь одинаково сильная у обоих страсть к точным исследованиям. Ляпунов слышал, что, еще будучи студентами, Лобачевский и Симонов под руководством профессора И. А. Литтрова следили за прохождением большой кометы 1811 года. Полагают, то были первые в Казани астрономические работы. Вспомнил ли ректор о своем юношеском опыте, когда пришло время пензенских наблюдений?

Во всяком случае, он заметно оживился, как будто голову его покинули на время безраздельно владевшие ею математические исчисления. Здесь, в Пензе, ректор показался Михаилу куда более доступным и непосредственным.

Прежде Ляпунов робел и терялся перед суровой и неприветливой фигурой ученого, назад тому пятнадцать лет опубликовавшего труд по новой, необычной геометрии. Изданное в Казани сочинение привело в изумление и даже шокировало многих отечественных и зарубежных математиков. Лобачевский так и не добился признания со стороны ученых кругов России. Даже среди казанских профессоров порой невысоко стояла его слава. Таково было негативное влияние великого петербургского математика М. В. Остроградского, не признававшего выдающееся достижение своего соотечественника. Но студенты чутьем угадывали в Лобачевском недюжинный интеллект и, отдавая должное заслугам Остроградского, говорили уважительно: «Остроградский в математике — поэт, Лобачевский — философ».

5
{"b":"162226","o":1}