Описывая своего предка, Фрезер преисполнялся почтения. Для наглядности он принимался подражать его горделивой поступи, держась с поистине королевским достоинством. А поскольку одет он был в свои вечные лохмотья, выглядело все это довольно комично, и Байкалу приходилось сдерживаться, чтобы не рассмеяться и не обидеть своего друга.

— Наконец они пришли в большой-большой город. Прямо-таки огромный город, дома там были высоченные, до самого неба.

— А ты не помнишь, как он назывался?

— Думаешь, мы забыли? Вот, смотри, что у меня на шее.

Фрезер развязал болтавшуюся у него на груди промасленную веревочку, на которой висел деревянный амулет с ракушками.

— В нашем племени все носят такие штуки. Лучше защиты и не сыскать.

В центре дощечки кривыми буквами было вырезано слово «Детройт».

— Читай!

— Детройт, — произнес Байкал.

— Вот! Это и есть тот самый город, наш город. Оттуда все и пошло.

— А что делал твой предок в Детройте?

Фрезер только и ждал этого вопроса. Он пустился в бесконечные описания, рассказывая о том, что за королевский прием был оказан его предкам в Детройте. Им даровали дом, который возвышался над озером, бескрайним, как море. Еще им подарили машину и множество других вещей. Каждое утро предок Фрезера отправлялся в некое гигантское святилище, чтобы участвовать в таинственных ритуалах.

— Какому божеству он там поклонялся? — спросил заинтригованный Байкал.

Фрезер снова достал свой амулет, на котором было написано «Детройт», перевернул его, протер обшлагом рукава и протянул Байкалу.

— Форд, — прочел тот.

— Тсс! — прервал его Фрезер и перекрестился. — Это имя нельзя произносить вслух.

И он возвел глаза к небу, что-то бормоча себе под нос.

Байкал начинал понимать. Форд... Детройт... Эти два слова прошли сквозь века. Многие автомобили в Глобалии до сих пор делались на этом заводе.

— Значит, твой предок отправился в Детройт и работал там у...

— Да, — перебил Фрезер, — у НЕГО.

— А что он делал?

— Ему пришлось начать с самых низов. Это называется инициация. И вот наконец в один прекрасный день его посвятили в жрецы. Ему выдали жреческое одеяние, все такое синее-синее. А диплом ему вручил Он! Представляешь, Он Сам, собственной персоной! Полностью его титул назывался «токарь-фрезеровщик», но мы говорим просто «фрезер».

Слово это было Байкалу незнакомо, но он догадался, что оно означало одну из старинных рабочих профессий, существовавших в те времена, когда на производстве еще работали люди.

После этого случая Байкал во время долгих пеших переходов стал размышлять о том, какие причудливые формы принимает в антизонах забвение. В Глобалии прошлое постепенно утекало в небытие. Предыдущий месяц казался почти таким же далеким, как прошлый век. Самые свежие новости уже через неделю навсегда исчезали с экранов. Прошлогодние события выглядели настолько нереальными, словно никогда и не происходили на самом деле. А в антизонах прошлое, наоборот, постоянно давало о себе знать. Оно жило в памяти людей, подобно голосу, который эхом отзывается в горах и возвращается назад почти неузнаваемым. Эти воспоминания непрестанно изменялись, деформировались, приукрашивались, сохраняя лишь самое отдаленное сходство с когда-то давным-давно породившими их событиями.

Слово «фрезер» было одним из таких ископаемых, отшлифованных временем. Хрупкий остов, внутри которого обитало давно исчезнувшее существо, затвердел и превратился в нетленный тотем целого племени, утратив при этом первоначальный смысл.

Между тем друзья все шли и шли. По дороге им намного чаще стали попадаться деревни, которые они старались обходить стороной. Да и сами тропы тоже всегда огибали населенные пункты. Впрочем, хотя Фрезер с Байкалом изо всех сил старались держаться подальше от человеческих поселений, они то и дело кого-то встречали. Леса буквально кишели людьми, которые спали прямо под открытым небом. О близости города говорило то, что с природными материалами: ветками, древесными стволами, сваленными в кучу камнями — все чаще соседствовали предметы, имевшие куда более прямое отношение к человеческой цивилизации: доски, ржавые металлические пластины, автомобильные покрышки.

Однако и в этой местности население отнюдь не процветало. Повсюду виднелись все те же исхудавшие лица, истощенные тела, полуголые дети, слипшиеся волосы, сопливые носы. Удивительнее всего было разнообразие этнических типов, на которое Байкал обратил внимание еще в тот вечер, когда из Глобалии прислали гуманитарную помощь. Здесь можно было встретить людей с любым цветом кожи: от иссиня-черного до молочно-белого; с самым разным волосяным покровом: от блондинов без какой-либо растительности на теле до заросших брюнетов; с какими угодно чертами лица. В одном лагере могли преобладать раскосые глаза, в другом — пухлые губы и приплюснутые носы. А порой за поворотом путники вдруг ловили на себе взгляды множества голубых глаз, в которых словно отразилось северное небо.

Обычно Фрезер избегал всяких контактов. Он продолжал свой путь с боязливым выражением, которому научил и Байкала, и при встрече не обменивался с незнакомцами ни единым словечком. Но однажды он приметил лагерь какого-то дружественного племени и отправился на поклон к вождю с просьбой приютить их с Байкалом на одну ночь.

Этот вождь, или господин, выглядел таким же жалким и истощенным, как и остальные, но был окружен особым почетом. Его одеяние отличалось некоторой изысканностью, и он отлично смотрелся бы в каком-нибудь историко-развлекательном парке из тех, в какие Байкала водили в детстве. Особенно органично он выглядел бы в экспозиции на тему «Белые поселенцы на американском Западе». На нем был пиджак с четырьмя пуговицами, кожаный жилет и брюки с белыми гетрами. Весь его костюм, хотя и залатанный во многих местах, отличался удивительной чистотой, особенно заметной по сравнению с грязными лохмотьями остальных.

Весь вечер напролет господин проговорил с Фрезером. Каждый курил свою кукурузную трубку. Другие члены племени кружком сидели по-турецки на почтительном расстоянии от господина и его гостей, так что отблески костра едва освещали их лица. Синий табачный дым вился над головами, и время от времени кто-то из детей привставал на коленях, расширив ноздри и втягивая в себя сладковатый аромат.

Байкал почти ничего не понимал из разговора двух мужчин. Сначала Фрезер переводил все на правильный англобальный, а потом уже отвечал господину на креольском наречии. Присмотревшись, Байкал понял, что вождь не обязательно должен быть самым сильным мужчиной в племени. Многие из присутствующих, несомненно, могли оказаться куда лучшими воинами. Не был господин ни самым старым, ни, разумеется, самым богатым. Его власть зиждилась прежде всего на памяти. Фрезер объяснил, что господин — это хранитель священных предметов и обычаев, благодаря которому прошлое продолжает жить в настоящем. Именно он сохранял легендарное знание о мире, он один знал, какая роль в этом мире отводится его племени, какие оно пережило испытания, какие приметы сулят ему удачу. По более или менее понятным обрывкам фраз Байкал уяснил себе, что племя покинуло насиженные места пару недель назад, потому что у господина было видение, и теперь все эти люди направлялись в какие-то леса, где наконец смогут почувствовать себя в безопасности.

Фрезер захотел угостить гостеприимного хозяина растворимым коньяком из запасов, хранившихся у Байкала в рюкзаке. Постепенно собеседников охватило легкое опьянение. Байкал больше не пытался уловить смысл слов, а просто вслушивался в их звучание, наслаждаясь разнообразием форм и оттенков, словно это были диковинные вещицы. Отличие антизон чувствовалось и здесь. В Глобалии нейтральный, обедненный англобальный язык давно вытеснил все остальные наречия. А в антизонах, напротив, сосуществовало удивительное множество разнообразных языков. У каждого племени был свой язык, а то и несколько, и господин заботился о том, чтобы они не забылись. Уже поздно ночью, когда изрядно подвыпивший Фрезер утратил былое красноречие, а попросту говоря, окончательно осоловел, господин вовлек в беседу своих подданных. Байкал явственно услышал, что они говорили на двух разных языках. Фрезер, с которым юноша поделился своим наблюдением, успел пояснить, что в этом племени изъясняются на гуарани и на одном из вариантов курдского языка. А потом повалился и захрапел, и Байкал по его примеру тоже отправился спать.