Дом Брокстон мирно дремал в послеполуденном солнечном сиянии, когда Ник Ингрем остановился перед портиком входа. Как обычно, он задержался, восхищаясь четкими прямыми линиями здания, и, как всегда, сожалел о его медленном обветшании. Для него, возможно больше, чем для Дженнеров, дом представлял ценное, живое напоминание о том, что красота есть во всем. Но тогда выходило, что он, несмотря на свою работу, очень сентиментален, а они нет. Двойные двери открыты настежь, приглашение для любого вора, проходящего мимо. По пути в гостиную он прихватил сумочку Селии со стола в холле. Тишина окутала дом, как покров пыли, и Ник неожиданно разволновался, что приехал слишком поздно. Даже звук его шагов по мраморному полу был просто шепотом в величественной пустоте, окружавшей его.

Он осторожно открыл дверь гостиной и ступил внутрь. Селия полусидела в постели, обложенная подушками, очки съехали на кончик носа, рот открыт… Она мирно похрапывала, Берти лежал на подушке, голова к голове, — прямо картинка из «Крестного отца». Нику стоило больших усилий не рассмеяться.

Романтик в душе, он смотрел на них с нежностью. Возможно, Мэгги права, подумал Ник. Видимо, счастье больше зависит от телесного контакта, чем от гигиены. Кто будет страдать из-за танина в чайной чашке, когда есть пушистая грелка, готовая быть рядом и любить, когда уже никто не способен на это? Он слегка постучал по дверной панели и с удовольствием наблюдал, как Берти осторожно открыл один глаз, затем снова закрыл его, явно ощущая облегчение от того, что Ник не собирается проверять его преданность.

— Я не сплю, ты знаешь. — Селия поправила очки. — Слышала, как ты вошел.

— Я побеспокоил тебя?

— Нет.

Она села прямо, поправляя пижамную кофточку на груди, — запоздалая попытка защитить свое достоинство.

— Не нужно оставлять сумку в холле на столе, — назидательно произнес он, проходя к кровати. — Любой может похитить ее.

— И пусть себе, мой дорогой. В ней нет ничего такого, что стоило бы взять. — Она пристально изучала его. — Я предпочитаю, когда ты в форме. В этой одежде ты напоминаешь мне садовника.

— Я сказал, что помогу Мэгги с покраской, а в форме не могу красить. — Ингрем выдвинул стул. — Где она?

— Там, где ты велел ей быть. На кухне. — Она вздохнула. — Я беспокоюсь за нее, Ник. Я растила девочку не для того, чтобы она знала в жизни только физический труд. У нее будут руки чернорабочего еще до того, как Мэгги закончит работу.

— У нее они уже такие. Нельзя чистить конюшни и скрести лошадиные ведра день за днем, сохранив при этом холеные руки.

Она неодобрительно воскликнула:

— Джентльмен не замечает вещей такого рода!

Селия всегда ему нравилась. Ник не знал почему, хотя прямолинейность всегда была ему по душе. Возможно, она напоминала ему мать, истинную уроженку восточной части Лондона, которой нет в живых уже десять лет. Конечно, Ник считал, что с искренними людьми легче общаться, чем с людьми, которые скрывают свои чувства под лицемерными улыбками.

— Вероятно, замечает, ты знаешь. Просто не упоминает об этом.

— В этом-то и дело, глупец, — сердито буркнула Селия. — Джентльмена узнают по манерам.

Он усмехнулся:

— Значит, вы предпочитаете лгуна человеку честному? Не такое впечатление сложилось у меня о вас четыре года назад, когда удрал Робер Хилей.

— Роберт Хилей — преступник.

— Зато привлекательный преступник.

Она нахмурилась:

— Ты пришел сюда расстраивать меня?

— Нет, я пришел посмотреть, все ли у вас в порядке.

Она помахала рукой, заканчивая разговор:

— Хорошо, я в порядке. Пойди и найди Мэгги. Уверена, ей будет приятно увидеть тебя.

Ник даже не шелохнулся.

— Кого-нибудь из вас вызывали в качестве свидетеля на суд Хилея? — спросил он.

— Ты же знаешь, что нет. Его судили только за последнее мошенничество. Остальные, такие как мы, должны были сидеть в последних рядах, чтобы не мешать слушанию дела. Я была очень возмущена. Хотелось, чтобы и для меня наступил день суда над Хилеем, чтобы я могла сказать этому негодяю все, что думаю о нем. — Она скрестила руки на груди, словно защищаясь. — Однако не об этом я хотела поговорить. Копаться в прошлом вредно.

— Вы читали судебные отчеты? — гнул свое Ник.

— Один или два. Потом пришла в ярость.

— Что вас разозлило?

У нее задрожали губы.

— Они описывали его жертвы, называя их одинокими женщинами, которым не хватало любви и внимания. Никогда и ничто не приводило меня в такую ярость. Мы все выглядели такими дурами!

— Но ваше дело не рассматривалось в суде, — возразил Ник, — а это описание относилось только к его последним жертвам, двум пожилым незамужним сестрам, которые одиноко жили в отдаленном фермерском доме в Чешире. Прекрасная мишень для Хилея, говоря другими словами. Его делишки открылись только потому, что он старался ускорить ход своего мошенничества и подделал их подписи на чеках. Управляющего банком, услугами которого пользовались сестры, что-то насторожило, и он решил обратиться в полицию.

— Я понимаю, но порой… думаю, что это правда, — с трудом выдавила она. — Никогда не задумывалась о том, что мы одиноки, но мы даже расцвели, когда он вошел в нашу жизнь, и каждый раз, когда вспоминаю об этом, чувствую унижение.

Ингрем полез в задний карман джинсов и вытащил вырезки из газет.

— Я кое-что принес и хочу прочитать вам. Вот то, что сказал судья Хилею перед вынесением приговора. — Он разгладил бумагу на колене: — «Вы образованный человек с высоким IQ и приятными манерами. Эти качества делают вас особо опасным. Вы проявляете жестокое неуважение к чувствам своих жертв и в то же время пользуетесь своими обаянием и умом, чтобы убедить их в искренности. Слишком много женщин попались в ваши сети, чтобы любой человек мог поверить, что только их собственное легковерие было единственной причиной вашего успеха. И я убежден, что вы представляете реальную угрозу для общества.»

Он положил газетную статью на постель.

— Судья признал, что Хилей — обаятельный и мыслящий человек.

— Это было притворство. — Селия принялась почесывать Берти за ухом. — Он был артист.

Ингрем подумал о довольно посредственных артистических способностях Хардинга и покачал головой:

— Я так не думаю. Никто не способен на подобное притворство в течение целого года. Обаяние было неподдельным, именно оно и привлекло вас с Мэгги. Мне кажется, ваша проблема в том, что вы привыкли к этому. И его предательство еще ужаснее, если он нравился вам.

— Нет. — Селия вытащила из-под подушки носовой платок и высморкалась. — Больше всего меня огорчает то, что я думала, будто мы нравились ему. Нас же не так трудно полюбить, ведь правда?

— Совсем нетрудно. Я уверен, что он обожал вас. Все обожают вас.

— О, не говори ерунды! Он бы не обворовал нас, если бы любил.

— Конечно, обворовал бы. — Ингрем пристально посмотрел на нее. — Ваша проблема, миссис Джей, в том, что вы конформистка. Считаете, будто все должны вести себя, как вы. Но Хилей — профессиональный мошенник. Воровство — его бизнес. У него десять лет опыта в этом деле, не забывайте. Но это не значит, что он не любил вас. — Его губы искривились в язвительной улыбке. — В этой жизни мы делаем то, на что способны, если не хотим голодать, и рыдаем, если нам это не удается.

— Чушь.

— Неужели? Думаете, мне доставляет удовольствие арестовать десятилетнего ребенка за вандализм, если мне известно, что он вырос в паршивом доме? Или лодыря за то, что он не умеет читать и скорее всего получит ремня от пьяной матери, потому что она настолько глупа, что не может обращаться с ним по-другому? Я делаю предупреждение мальчику — это то, за что мне платят, но я всегда испытываю к нему бóльшую нежность, чем к его матери. Преступники такие же люди, как и остальные. Нет такого закона, который бы гласил, что они не должны внушать симпатию.

Она взглянула на него сквозь стекла очков: