Если Юлиан немедленно отведет войска из Персии, Шапур уступит ему половину Месопотамии, то есть всю ту часть своего царства, которая расположена к западу от линии Нисибис — Киркесий и приблизительно соответствует долине Хабура. Кроме того, он своими силами восстановит Амиду, разрушенную его конницей во время прошлогодней кампании против войск Констанция, и возместит Юлиану все военные расходы.

Хотя Юлиан и отказался принять послов Великого царя персов, он знал об этих условиях от Ормизда.

— А что ты думаешь о предложениях Шапура? — спросил он Ормизда.

— Я думаю, что, если бы персидский царь был уверен в победе, он не предложил бы тебе половину своего царства…

Юлиан придерживался того же мнения. В то же время, если верить Григорию Назианзину, «он толком не знал, на что решиться» ²⁵. Стоит ли удивляться этому? Ему еще никогда не приходилось решать такое количество вопросов одновременно. Стоит или не стоит принять предложения Шапура? И если не принимать их, то следует ли далее осаждать Ктесифонт или лучше двинуться в глубь Азии, оставив крепость у себя за спиной?

Чтобы точно знать мнение своих командиров, Юлиан решил созвать большой военный совет.

Совет состоялся на следующий день, 31 мая, в долине у стен Ктесифонта. В императорском шатре собрались все старшие военачальники, а также командующие легионами и когортами. Там были Невитта, Виктор, Аринфей, Ормизд, Дагалаиф, Секондин, Луцилиан, Константин, Валентиниан и многие другие. Юлиан председательствовал, сидя в окружении своих приближенных и нескольких философов, которых он также пригласил. Это были Максим, Орибасий, Анатолий и Евтерий. Прежде чем предоставить слово военачальникам, Юлиан подробно описал им ситуацию. Ничего не скрывая, он рассказал об измене Аршака и Прокопия, о состоянии вооружения и провианта, о неоднозначных результатах битвы за Ктесифонт. Наконец он сообщил им о полученных от Шапура предложениях.

— Что касается меня, — сказал он в заключение, — то я намереваюсь отклонить их, потому что они доказывают, что Шапуром уже овладел дух поражения. Один из моих осведомителей сообщил, что в последние дни перед побегом из Ктесифонта он метался по дворцу, жалобно стеная и посыпая голову пеплом. Согласиться на его условия означает вернуть ему столицу и трон, которые он фактически уже потерял. В соответствии с законами стратегии, которые учат, что начинать надо с уничтожения армии противника, мне представляется единственно правильным решением двинуть войска в глубь Азии…

Собравшиеся на совет командиры не дали ему закончить фразу. Они перебили его протестующими возгласами. Громче всех возражали приверженцы «римской традиции».

— Ты сошел с ума! — воскликнул один из них. — С самого начала этой кампании подле тебя находятся дурные советники. Авгуры ясно сказали: кампания закончится катастрофой. Мы уже говорили тебе, что единственное средство избежать ее — это убраться из Персии и вернуться в Антиохию. Тогда кампания осталась бы полупоражением. И вот теперь Шапур предлагает тебе условия, на которых это полупоражение превращается в неоспоримую победу: половина Месопотамии, восстановление Амиды, возмещение военных расходов! Вдумайся, Юлиан: о таких условиях нельзя было даже мечтать!

— Еще ни одному римскому императору не предлагали столь выгодных условий, — подчеркнул другой. — Даже Помпею после победы над Митридатом! Империя увеличится, включив в себя целую половину Месопотамии, и для этого не надо больше воевать! Даже самый честолюбивый завоеватель не стал бы мечтать о большем!

— Тем более что в будущем мы можем ждать любых неожиданностей, — добавил Аринфей. — Парфянская армия еще далеко не разбита. Она отходит на восток. Как ты не понимаешь, что это делается для того, чтобы заманить нас в ловушку? Где мы наткнемся на эту армию? Где-нибудь в пустыне? И сколько сил останется у нас к тому времени? Несколько жалких легионов, истощенных жарой, усталостью и жаждой!

— Если мы тебя правильно поняли, — сказал своим звучным голосом Виктор, — ты собираешься отвергнуть предложения Шапура и идти в Азию, оставив Ктесифонт у себя за спиной. Но это безумие! Сколько войска у тебя осталось? Сорок пять тысяч человек, самое большее! А сколько насчитывает конница Шапура? Никто этого точно не знает. Может быть, сто тысяч. И ты собираешься подвергнуться такому риску вместо того, чтобы принять почетное предложение… Мы вряд ли сможем последовать за тобой… В конце концов, ты не римлянин. У тебя нет ни чувства реальности, ни чувства государственности ²⁶.

Итак, слово было сказано. Его поддержал одобрительный гул голосов. Юлиан сильно побледнел. Командиры продолжали говорить и все более распалялись. Их возражения уже граничили с неповиновением. Что до командиров-христиан, то они следили за дебатами с высокомерным равнодушием. Они знали, что за спиной армии волнуется Малая Азия и повсюду распространяются недобрые слухи. Один из них повернулся к Иовиану и тихо спросил его:

— Слышал ли ты, какая шутка сейчас в ходу в Антиохии?

— Нет!

— Знаете, чем занят нынче Сын плотника? Он вытесывает гроб…

Иовиан с трудом подавил улыбку. Однако эта реплика была заглушена всеобщим шумом. Все говорили одновременно. Атмосфера все более накалялась.

Резким движением руки Юлиан заставил военачальников замолчать. Когда восстановилась тишина, он дал слово дрожавшему от ярости Максиму.

— Я счел бы вас трусами, если бы думал, что вы способны понять, о чем идет речь, — загремел тот, глядя на римских командиров. — К сожалению, из-за вашей глупости вы не в состоянии этого понять. С первого же дня вы противились войне, задач которой вы не можете оценить. Поэтому я обращаюсь не к вам…

С гневно горящими глазами он повернулся к Юлиану и продолжал:

— Для чего мы пришли сюда: для того, чтобы присоединить полпровинции, или для того, чтобы завоевать мир? Для того, чтобы дать империи возможность укрыться за незыблемыми границами, или для того, чтобы открыть ее навстречу всей вселенной? Чтобы оценивать бедствия войны или чтобы принести всем Откровение Солнца? Если мы не сделаем этого сейчас, мир сгинет во тьме в ужасных конвульсиях. В него хлынут варвары, и потребуется, может быть, тысяча лет, чтобы прийти к единству. Мы уже близки к цели. Единственное, что стоит у нас на пути, — это армия Шапура. Она испугана. Она бежит. Опрокинув эту ничтожную преграду, мы с триумфом придем к истокам Солнца, которые являются не только источником света, но и источником Единства, Мудрости и Жизни.

И повернувшись к командирам, он закончил:

— В эту великую минуту, когда решаются судьбы мира, вы хотите отказаться от борьбы?

Максим пылал священным гневом. Закончив эту язвительную речь, он на мгновение замолчал, чтобы перевести дух, а потом спросил Юлиана:

— Кому ты обязан восхождением на трон? Этим старцам? Конечно, нет! Большинство из них были с Констанцием и, не задумываясь, пошли бы в бой против тебя, если бы Констанций приказал им это. Ты ничем им не обязан! И ты предпочитаешь слушать их советы, а не советы Гелиоса? Боги не вмешивались столь открыто в жизнь ни одного другого римского императора. Это они создали твою судьбу. О Гелиодромос,крещенный кровью Митры, не собираешься ли ты отказаться от возложенной на тебя миссии и последовать совету этих старых пустомель, которые всегда останутся не более чем командирами наемников?

Военные заворчали. Однако красноречие Максима произвело на них впечатление.

В эту минуту взял слово Орибасий.

— Юлиан, вспомни ту ночь в Лютеции, — сказал он, — ту священную ночь, когда ты заперся во дворце, слыша вокруг себя ропот восставших легионеров. Ты не решался выйти к ним. Ты думал, что они взбунтовались против тебя и хотят твоей смерти! Случилось так, что именно мы сказали тебе: «Они не желают тебе зла. Они пришли, чтобы провозгласить тебя Августом». Ты поверил нам и смог убедиться, что мы тебя не обманули. Сделай то же сегодня! Поверь нам, когда мы говорим, что ты — Александр!