С тех пор Юлиан всегда держал под рукой греческий перевод «Жизнеописания Александра» и часто перечитывал его. Один отрывок произвел на него особенное впечатление:

«Если бы Великий Бог, пославший на землю душу Александра, не призвал его к себе столь неожиданно, то вскоре всем живущим на земле был бы дан единый закон и вся вселенная стала бы управляться одним и тем же правосудием, как бы освещенная единым светом…Считая, что он послан небом для того, чтобы стать всеобщим реформатором и примирителем вселенной, он повсюду собирал ее воедино и как бы давал всем возможность пить из одной чаши счастья» ³³.

Окончательное объединение Востока и Запада! Управление всей вселенной, «как бы освещенной единым светом» и пьющей «из одной чаши счастья»! Не такова ли цель, к которой стремится человечество? Не является ли это также наивысшей миссией? И вот из уст Максима он узнает, что боги избрали его для воплощения в жизнь этого чаяния, что в его лице на землю вернулся Александр, что он должен завершить дело, начатое сыном Олимпиады! Разве может он сомневаться, если было явлено столько знамений? Внезапно все перипетии несчастной юности показались ему ступенями, ведущими к этому высшему величию.

Максим прав: как лучи Гелиоса заполняют весь мир, так и власть Юлиана должна распространиться на всех живущих, иначе он не будет в полной мере представителем Гелиоса на земле. Он принесет людям новое Евангелие: Благую весть о всемогуществе Солнца; и путь, по которому он пойдет, будет именно тем, который ему указывает в снах призрак Александра…

С этих пор Юлианом владело лишь одно стремление: быстрее подготовиться к войне и идти на Ктесифонт, чтобы победить Шапура.

Где-то около дней летнего солнцестояния 362 года он пересек Босфор и двинулся по дороге на Антиохию, желая сосредоточить свои силы поближе к противнику. Миновав Халкедон и Либису, где он на некоторое время задержался на могиле Ганнибала, чтобы попросить вдохновения у его духа, Юлиан спустя несколько дней прибыл в Никомидию.

Увы, ужасное зрелище предстало его взору! Сильное землетрясение превратило столицу Вифинии в груду развалин. Навстречу императору вышли полностью разоренные сенаторы и толпа несчастных, одетых в лохмотья горожан. Среди них Юлиан узнал нескольких друзей своего детства. Его сердце сжалось при виде претерпеваемых ими лишений. Около трети населения осталось без крова. Юлиан повелел выдать городу большую субсидию, чтобы полностью восстановить его из руин.

Из Никомидии он отправился в Пессинунт, где находилось святилище Кибелы. Он хотел совершить очистительное жертвоприношение богине и получить из ее собственных уст подтверждение слов, переданных Максимом. Великая жрица задала вопрос, и богиня слово в слово повторила сказанное ему теургом. Она заверила его в том, что боги избрали его для завершения начатого Александром и что душа победителя Дария будет освещать его путь через Азию. Отныне он уже не мог сомневаться в победе.

Покинув Пессинунт, он пересек высокие плато Анатолии и направился в Антиохию, куда прибыл 18 июля.

Когда он приблизился к городу, все население высыпало навстречу и приветствовало его с таким энтузиазмом, что он сам удивился этому оглушительному хору радостных восклицаний. Каждый приветствовал в его лице «новую звезду, свет которой приносит счастье всем областям Леванта [20]». Среди приветствовавших находилась депутация муниципалитета, в которую входил Либаний. Скромно стоя у края дороги, ритор внимательно наблюдал за своим давним учеником, пытаясь угадать, как он теперь к нему отнесется. К несчастью, Юлиан проехал мимо, не узнав его, поскольку возраст и болезни сильно изменили учителя. Самолюбие Либания было уязвлено, он побледнел и опустил голову.

Этот инцидент был тем более досаден, что Либаний был весьма злопамятным человеком. Он вполне мог бы отомстить Юлиану за такое пренебрежение нападками на него в своих трудах, что могло повредить репутации Юлиана среди эллинов. По счастью, скакавший рядом дядя императора, тоже Юлиан, обратил внимание племянника на совершенную ошибку. Юлиан искренне смутился. Развернув коня, он подъехал к Либанию, взял его за руку, сказал, что счастлив вновь видеть его, и пригласил как можно скорее навестить его в императорском дворце. «Эти сердечные слова возымели самое лучшее действие, — рассказывает один из очевидцев. — Они пролились бальзамом на сердце Либания и рассеяли поднимавшийся в нем гнев». На следующий день они встретились и долго беседовали. Они расстались, полностью примиренные и очарованные друг другом.

В то время Антиохия была городом с населением около 300000 человек, третьей столицей империи после Константинополя и Александрии ³⁴. Отличавшаяся надменностью нрава своих жителей со времен основания ³⁵, Антиохия по праву гордилась широтой своих улиц и свежестью своих садов. Юлиан рассчитывал провести в этом городе зиму и закончить военные приготовления.

Однако жители Антиохии были склонны еще и к злословию и раздорам и с истинным рвением предавались всевозможным чувственным наслаждениям. Весь год там продолжались бесконечные праздники, игрища и пиры. Для антиохийцев не существовало предела в роскоши, даже к богам они относились скептически и считали этот скептицизм верхом утонченности ³⁶.

Поведение Юлиана скоро поставило антиохийцев в тупик. Они собирались поклоняться обожествленному монарху, а увидели правителя, желающего, чтобы к нему относились как к человеку. Его набожность, строгость нравов, презрение к роскоши смущали их. Неужели он действительно испытывает такое отвращение к любому легкому чтиву, что изгнал из своей библиотеки рассказы Лукиана Самосатского и комедии Аристофана? Разве такая серьезность совместима с его возрастом? Не свидетельствует ли это скорее о лицемерии? Что означают его рассуждения об «исцелении душ» и «возрождении тела путем возврата к эллинизму»? Он что, хочет переделать мир? Но они вовсе не желают «возрождаться». Понемногу антиохийцы начали насмехаться над Юлианом. Потом появились издевательские песенки и памфлеты. Поскольку император никак не реагировал на это, они стали насмешничать открыто. Тут уж все пришлось к слову: и его грубые черты лица, и небрежность в одежде, и длинная борода, и простая пища, и даже его бесконечные ночные бдения, которые вызывали вопрос: чем же он в это время занимается?..

И тут Юлиан взорвался. Дав волю гневу, он взялся за перо и написал одно из своих наиболее язвительных сочинений — «Мисопогон, или Ненавистник бороды». В противоположность его предыдущим трудам, это было не богословское наставление, а скорее памфлет, «рычание льва на рой мух, как в басне». Вместе с тем, — и это действительно одна из удивительных черт его характера, — стараясь отхлестать словами антиохийцев, он фактически занимается самокритикой.

«Это правда, — с иронией восклицает он, — что я ношу бороду, которая не нравится моим врагам. Они заявляют, что не могу ничего взять в рот без того, чтобы не прихватить пару волосков. Но я могу открыть им кое-что, о чем они еще не знают: я ее никогда не расчесываю, намеренно оставляю всклокоченной, и в ней бегают вши, как дикие звери бегают по чаще леса. И живот у меня покрыт шерстью, как у обезьяны. Это правда, что я никогда не принимаю ванны из розовой воды или надушенного молока и распространяю вокруг себя тошнотворный запах! Это правда, что я выгляжу еще более отвратительно, нежели киники и галилеяне! Это правда, что я небрежен в одежде и ем грубую пищу! Правда, что лицо мое хмуро, черты насуплены, а характер несносен. Природа не сотворила меня ни насмешником, ни шутником. Я не остроумец и не автор эпиграмм. Правда и то, что мне не нравится непотребная литература, как не нравятся мне и столь обожаемые вами оргии! В конце концов, я всего лишь иллирийский крестьянин; видимо, этим и объясняются моя грубость и неотесанное поведение деревенщины. Как же мог бы я приноровить свой характер к вашему? Ведь вы не проводите свои лучшие часы ни в молитвах богам, ни в заботах об империи. Вместо этого вы приказываете растирать вам руки, шлифовать пемзою ноги, умащать волосы, натирать тело мазями и редкостными благовониями, подавать на стол миног и свиные сосцы!