Юлиан отдал один экземпляр этого письма элевсинскому иерофанту и попросил как можно скорее доставить его в Афины, чтобы жители города узнали о его намерениях.

Затем он направил сходные письма лакедемонянам, коринфянам, жителям Пелопоннеса, иллирийским городам, а также Римскому сенату и армиям, расположенным в Италии. Во всех этих письмах он защищал свое дело и во всеуслышание перечислял свои претензии к Констанцию. «Через посредство эллинов, — пишет Либаний, — он обращался ко всему человечеству, составляя каждое из своих посланий так, чтобы приспособить его к настроениям тех, кому оно предназначалось» ¹²⁴. Так что психологическая война уже тогда предшествовала вооруженным столкновениям…

Однако вооруженное столкновение должно было произойти. Волнение, вызванное письмами Юлиана, распространилось по всему Востоку. Если где-нибудь собиралось несколько человек, то они говорили только о нем. Никогда еще Констанцию не приходилось иметь дело со столь опасным противником! Констанций находился в Эдессе, когда узнал о прибытии Юлиана в Наисс. Эта новость едва не убила его. Все надежды запереть Юлиана в Галлии пошли прахом! Он ускользнул, как угорь, и внезапно появился у самых ворот Востока! На этот раз Констанций понял, что нельзя терять ни дня, если он хочет помешать Юлиану войти в Константинополь. Оставив в Месопотамии лишь сокращенный контингент войск, он решил дать бой «узурпатору» во Фракии и реквизировал все средства сообщения для перевозки своих солдат. Им предстоял долгий путь, ведь для того, чтобы достичь Босфора, надо было пройти через Антиохию, Тарc и Никомидию. Констанций боялся, что продвижение будет недостаточно быстрым и Юлиан опередит его. Поэтому он послал вперед Арбециона во главе авангарда, составленного из копейщиков, нескольких батальонов легкой пехоты и вспомогательного корпуса. Они должны были перекрыть Юлиану дорогу во Фракию. Одновременно Констанций приказал комиту Марциану собрать в один армейский корпус все гарнизоны, рассредоточенные к северу от Константинополя и двинуться с ними на Па-де-Сукс.

Одновременно с известием о том, что солдаты Констанция сосредоточиваются на его пути, чтобы преградить ему дорогу во Фракию, Юлиан получил тревожную весть из Сирмия.

Когда он прибыл в столицу Паннонии, гарнизон города вместе со всеми жителями приветствовал его как триумфатора. Однако затем, в результате тайной работы агентов Констанция, настроения гарнизона переменились. Сначала Юлиан думал присоединить два легиона гарнизона Сирмия к своему слабому войску (ибо даже после прибытия Невитты оно насчитывало не более 13000 человек, а 12000 солдат Иовиния запаздывали, застряв где-то в Италии). Однако от этой идеи пришлось отказаться. Легионеры не только пытались подбить население города к восстанию, но даже начали переманивать на свою сторону солдат Невитты. Чтобы устранить возможность смуты, Юлиан решил перевести гарнизон Сирмия в Галлию. Но такая перспектива отнюдь не радовала иллирийских легионеров. Прибыв в Аквилею, они отказались идти дальше и начали строить баррикады. Этот акт неповиновения был тем более опасен, что окрестное население встало на их сторону и объявило о своей «верности Констанцию» ¹²⁵. Если бы это движение распространилось, оно могло привести к неповиновению всю Италию.

Между тем прибывший гонец сообщил Юлиану, что кавалерия Иовиния наконец перешла через Юлиевы Альпы и быстрым маршем вступает в Норик. Юлиан велел им срочно развернуться и идти в Аквилею, чтобы подавить мятеж. Жертва необходимая, но весьма достойная сожаления! После того как пришлось отказаться от присоединения к войску двух легионов из Сирмия, Юлиан лишался поддержки армии Иовиния, прибытия которой ожидал с огромным нетерпением. Может быть, боги начали оставлять его? Может быть, исчезло то дыхание весны, которое, как его уверяли, должно было «растопить его врагов, как солнце растапливает снег»? Пока что его собственная армия таяла на глазах, а силы Констанция росли день ото дня. Выйти на бой с 60–80 тысячами человек, имея всего лишь 13000 пехотинцев, было немыслимо рискованным делом. Тем более что на этот раз речь шла не о варварах, а о солдатах, столь же опытных и хорошо организованных, как его собственные…

Похоже, что в этот момент Юлиан позволил себе впасть в уныние. И это понятно: любому непредвзятому наблюдателю было ясно, что у него не более одного шанса из тысячи избежать поражения и гибели. Если не свершится чудо, он погиб…

Юлиан так хорошо понимал это, что постоянно советовался с авгурами. Те говорили ему странные и непонятные вещи, уверяя, что «он одержит верх над врагами, не пролив ни капли крови». Из всех возможных предположений это казалось наименее вероятным. Его одолевали тысячи вопросов: может быть, боги столь часто оказывали ему поддержку лишь для того, чтобы потом внезапно оставить? Может быть, они позволили ему уйти из Галлии, чтобы дать сгинуть, как загнанному зверю, в ущелье между Гемом и Родопами? Эта мысль была столь невыносима, что он отказывался допустить ее возможность. Не впал ли нынче он, считавший любое сомнение недостаточным проявлением веры, в грех неверия, позволяя себе сдаться только из-за того, что на горизонте собрались тучи? Чего он боится? Богам не в чем упрекнуть его. «Почему, собственно, я пришел сюда? — писал он позже своему дяде Юлиану ¹²⁶. — Разве не из-за того, что боги однозначно приказали мне сделать это и обещали благополучие, если я подчинюсь, ибо им никогда не удалось бы свершить того, что они хотели, если бы я не двинулся с места?» ¹²⁷Юлиан множил число молитв и соответствующих случаю жертвоприношений не только для того, чтобы почтить богов, но и для того, чтобы поддержать собственное мужество. «Мы совершаем открытое поклонение богам, — писал он Максиму Эфесскому, — и вся следующая за мной армия состоит из их почитателей… Боги говорят, что я пожну благие плоды моих усилий, если не уступлю слабости. Повтори это тем, кто тебя окружает» ¹²⁸.

Да: не уступать слабости— в этом было все дело! Конечно, если принимать во внимание только численность войск, Юлиан не мог не быть разбит. Однако сводить все только к материальному аспекту, несомненно, было бы недопустимой ошибкой. Другие силы, бесконечно более могущественные, хотя и невидимые, участвуют в сражениях и воюют на его стороне. Они не могут бросить его в беде, его, почитателя Гелиоса, Посланника Солнца! Они пошлют ему в нужный момент всех архангелов света, чтобы помочь в борьбе, которая является лишь эпизодом в извечном столкновении между светом и тьмой, между Добром и Злом! ¹²⁹

Боясь оказаться в окружении в Паннонии, если комит Марциан первым прибудет на место, Юлиан решил двигаться вперед, не дожидаясь возвращения Иовиния, продолжавшего осаду Аквилеи в Италии. В сопровождении 13000 человек Юлиан смело прошел Па-де-Сукс и спустился во Фракию, полный решимости вступить в бой с силами Констанция, где бы они ему ни встретились.

И вновь две половины империи противостояли друг другу. И вновь мир должен был стать свидетелем одного из тех судьбоносных столкновений, которые, подобно раскатам грома, отмечали основные вехи четырех столетий римской истории. Так же, как перед битвой при Фарсале ¹и перед битвой при мысе Акций ², мир затаил дыхание и ждал, что принесут грядущие события. Конечно, войско Юлиана нельзя было даже сравнить с теми силами, которые в свое время Цезарь двинул против Помпея, а Октавиан против Антония. Но ставка в предстоящей битве была та же. От ее исхода зависело, выживет или погибнет империя, сгинут или восстанут к новой жизни древние боги.

Юлиан двигался по дороге на Филиппополь в окружении группы посыльных и офицеров своего штаба. Армейский корпус Невитты следовал за ним на небольшом расстоянии. Неожиданно Юлиан увидел скачущего навстречу незнакомого всадника. Когда он услышал цокот копыт по дороге, его сердце сжалось, потому что в его жизни этот звук был неизменно связан с крутыми поворотами судьбы.