Совершенно не в состоянии говорить, Джоанна покачала головой. В зеркале за спиной стула Шейлы О'Малли ее собственное изображение передразнило жест. Было ясно, что она до смерти напугана.

По эту сторону зеркала карие глаза Шейлы О'Малли под темно-янтарными бровями вразлет испытующе изучали ее.

— Тогда незачем выглядеть такой виноватой. Я говорю не о вашем прошлом, а только о ваших эскизах.

Джоанна сделала над собой усилие, комната медленно вернулась в нормальное состояние, и она заставила себя улыбнуться:

— Не знаю, насколько они хороши.

— Узнаю своего мужа, — засмеялась Шейла. — Я полагаю, он заставил вас почувствовать, что мы делаем вам одолжение, а не наоборот. Успокойтесь, они хороши. Я надеюсь, что вы сами назначите цену, так?

— Миссис О'Малли, я не могу брать за них деньги. Пожалуйста.

— Но, милое дитя, конечно же вам должны заплатить. Почему бы и нет?

Джоанна решила, что в конце концов ей оставалось только одно — говорить правду, насколько это возможно.

— Потому что я хотела чувствовать, что помогаю, хотя бы совсем немножко. Я в долгу перед вами из-за своей невнимательности со Смоки. Миссис О'Малли, мне страшно жаль. Вы ужасно огорчились? — Она вглядывалась в лицо, теперь цветущее возвращенным здоровьем и еще более красивое. Это лицо смотрело на нее явно растроганно, но недоумевающе.

— Да, огорчилась, но не ужасно. Это случилось быстро и, возможно, ему не пришлось страдать, так что не надо больше об этом думать. И еще — почему вам хотелось помочь? Мы для вас никто, мой сын был для вас никем. — Наступившую паузу было трудно вынести из-за ее вопросительного оттенка. Джоанна сжала кулаки и ничего не сказала. — Простите, если в моих словах звучит подозрение; я вам верю. Мне просто трудно это понять.

— Мне просто хотелось, — было все, что могла сказать Джоанна.

— Тогда, я полагаю, мы должны просто поблагодарить вас и сказать, что таких, как вы, немного осталось.

Нервы, равно как и облегчение, развязали Джоанне язык:

— И также ради Ши. Он так беспокоился…

— Да, я уверена, что он беспокоился, — прервал ее ледяной голос. Джоанна вздрогнула. — Вы сказали, что Ши беспокоился, я сказала, что уверена в этом: такой шанс, как «Юность О'Малли», больше ему не представится. — Тон был сдержанным, но заставил Джоанну насторожиться. Было ошибкой упомянуть Ши. Больше она этого не сделает.

Шейла О'Малли также была полна сожалений. Ноэль Керри, ее врач и друг, сказал в первые дни ее болезни: «Сознавать, что ты столкнулась с чем-то, чего не можешь изменить, — это добродетель. Не думаю, чтобы ты могла изменить что-нибудь в планах Мэтта, только навредишь себе. Я прав?» Она догадалась, что Мэттью рассказал ему о заседании правления, когда голосование оказалось не в ее пользу — два против одной.

Она догадалась также, что вчерашний визит Мэттью с эскизами этой девочки был одним из его непредсказуемых предложений оливковой ветви. Мэттью никогда не проигрывал и мог себе позволить такой шаг — дать ей возможность сохранить свое лицо. Ей и раньше это предлагалось и столь же неискренне и хитроумно, как и все то, что когда-либо делал Мэттью. Но на этот раз ею воспользовались, и теперь молчаливо предполагалось, что одобрение эскизов сняло ее возражение по поводу «Юности О'Малли».

Эскизы были очаровательны, как и их юная создательница, одетая сегодня в очень короткое платье из мягкой шерсти желто-красных тонов. Вся один глаза, совсем какой она ее запомнила, и робкий рот, как у котят на крышке коробки шоколадных конфет. Шейла О'Малли никогда не представляла дочери, только сыновей, высоких, смуглых, стройных, как клинок. Она не могла понять, почему эта мысль забрела в ее голову именно в эту минуту. Возможно потому, что взглянув на посетительницу, она увидела, что та, словно завороженная, смотрит на фотографию Майлса. Ноэль Керри сказал кое-что еще: «Ты должна вытащить Майлса на свет, Шейла, должна выговориться. Если ты этого не сделаешь, у тебя и вправду будет нервное расстройство. Говорю тебе прямо».

— Да, это Майлс, — скованно сказала она. — Принесите ее сюда, если хотите. Вам будет лучше видно. — У этой девочки довольно длинные руки, тонкие с узкими кончиками пальцы, светлые овальные ногти. Она держит фотографию Майлса очень деликатно. — Он должен был быть «Юностью О'Малли», — сказала Шейла. — Это была его идея, целиком его. У него было такое воображение, такая энергия! Он бы нас прославил. Не то что бы это имело значение, лишь бы он был со мной… — она резко замолчала, сама поразившись эмоциональному потоку слов. За все недели, прошедшие со времени несчастного случая, они никогда так не говорила.

— Он был… умер сразу? — Вопрос был едва слышен.

— Так меня заверили.

— Тогда он не мог ничего почувствовать. — Тихий голос, казалось, дрожал. — Я рада.

— Знаете, это отчасти была моя вина. — Они никогда не говорила об этом раньше. — Он разбил свою машину в Лондоне. Муж не хотел, чтобы он купил другую. Но он собирался на каникулы в Шотландию, ловить рыбу. Он считал, что с машиной было бы гораздо удобнее. Так что я дала ему свою. Я часто спрашивала себя, какой дьявол подталкивает нас в таких случаях…

— Пожалуйста, не надо, — раздался умоляющий голос. Джоанна смотрела на нее глазами круглыми как блюдца. — Не надо так об этом думать. Невозможно заглянуть за каждый угол, и во всяком случае… — она поморгала и взглянула на фотографию у себя в руках, — во всяком случае, вы сделали это из любви.

— Не знаю, — со вздохом сказала Шейла. — За эти недели я поняла, до чего же мало я знаю на самом деле. Я знаю, что Дуглас думает… — Она колебалась. Отвести душу вне маленького заколдованного круга, который с каждым годом становился все меньше, всегда практически невозможно. Тот факт, что говорить с этой малышкой казалось так бессознательно просто, — еще не основание продолжать разговор.

Кроме того, нужно было сделать кое-что еще. Честно говоря, ей совсем этого не хотелось, но нельзя было подвести Джерри: она была такой опорой, работала так усердно, вторая правая рука, и при этом влюблена и не уверена в себе. Любая женщина посочувствовала бы ей. А Джоанна Дайкс была невероятно хорошенькая. «Нацеливается на Дугласа», сказала Джерри. Ну, ей придется очень стараться, подумала мать Дугласа. Тем не менее, кое-что следует сказать ради самой же малышки. В сущности, она уже сказала это Дугласу три недели назад, когда впервые узнала, что Джоанну взяли на работу. «Этого ребенка? Ты, должно быть, шутишь». Ни намека на улыбку. До чего же бесстрастным мог быть Дуглас!

— Если бы ты разместила столько объявлений, сколько я, и не получила ни единого телефонного звонка в ответ, тебе, мама, вряд ли захотелось бы шутить.

— Джоанна, — сказала она теперь, — если вы позволите вас так называть, есть еще одно обстоятельство. Вы ведете себя осторожно?

Огромные глаза, коричневые, как поток, где водится форель, воззрились на нее.

— Осторожно, миссис О'Малли?

— Дом, — мягко уточнила Шейла. — С Дугласом. Я знаю, что там мой муж, и почти все время Элис, но вы такая молодая и хорошенькая, что я… — Было мучительно видеть уставившееся на нее лицо, вспыхнувшее и ошеломленное.

— Миссис О'Малли, я…

— Не поймите меня превратно, пожалуйста. Если бы я была дома, как предполагалось вначале, все было бы по-другому, всего несколько дней… хотя я и говорила Дугласу, что вы кажетесь… очень юной. Но теперь это превратилось в три недели и, возможно еще одна, прежде чем я выйду отсюда. Я чувствую, что должна предупредить вас. Так легко вызвать разговоры и так неприятно для всех, кого это касается, даже если нет причин, хотя я уверена, в вашем случае их и быть не может. — Она была уверена, что ничего неподобающего не может случиться намеренно, но нечаянно — вполне. Девочка просто динамит.

— Миссис О'Малли, были какие-нибудь… жалобы на меня? — Все краски отхлынули от юных округлых щек. Они были пепельно-бледными, а глаза казались еще больше.

— Не жалобы, — строго сказала Шейла. — Просто пара слов от человека, возможно, более способного судить, чем вы.