Горы, горы…

Горы под дождем.

Дожди размыли дороги. От них раскисла глина на склонах. Поднялись бурливые речушки.

Гудит в лесу ветер. Белыми клочьями лежит в лощинах туман.

В одном старом справочнике, который мне попался случайно на брошенной охотничьей вилле, я прочитал: «Карпаты — излюбленное место туристов, край щедрой природы. Восхождения на горы доставляют путешественникам неизменное, ни с чем не сравнимое удовольствие».

Эти слова без улыбки сейчас не вспомнишь. Восхождения на горы приносят нам очень мало радости. Особенно если их надо делать по нескольку раз в день.

Повезло нам здесь только в одном: едва попали в горы, как у всех разом исчезла малярия, словно и не было ее никогда.

Война идет и в долинах, и в ущельях, и наверху — за облаками.

Бывает так, что пробрались пехотинцы на вершину горы и радируют: «Взяли, она наша». А какая она наша, если ниже бродят немецкие автоматчики? Их выбили с одного места, они обошли гору вокруг и вернулись с другой стороны…

Остаются в горах и террористические группы. Их быстро не выловишь. Бандиты нападают на тылы, на обозы, на старичков коноводов.

А солдатам-старичкам в этой горной войне роль принадлежит особая. Через лесистые горные хребты они доставляют в батальоны мины. На лошадь навьючивают шесть восьмидесятидвухмиллиметровых мин, по три с каждого бока. Идет коновод, карабкается на кручи, месит ногами глину, тянет за собой лошадку. Доберется до батальона, сдаст груз и обратно.

Рейсов надо сделать много. Что такое шесть мин? Батарея их выбрасывает в воздух чуть ли не одним залпом.

Однажды мы с Бородинским поднялись на гребень хребта, чтобы выбрать наблюдательный пункт.

Стоим на тропинке, смотрим в бинокли. Вдруг слышим сзади треск сучьев, пыхтение.

Оборачиваемся: из-за кустов появляется старичок. Щеки заросли рыжей щетинкой. Гимнастерка расстегнута на все пуговицы: жарко лезть в гору. Обмотки до самого верха в глине. За старичком, натужно пуская из ноздрей пар, карабкается лошаденка. На боках, как бутылки, позвякивают мины.

Старичок выбирается наверх, останавливается, вытирает пилоткой пот с лица, глубоко вздыхает и, глядя в горную даль, ни к кому не обращаясь, грустно-раздумчиво произносит:

— Извели меня Карпаты!

Карпаты всех нас извели: горы и дожди. О причине дождя местные жители говорят:

— Как тильки хмара за гору зачинается — дождь кропыт.

Слишком часто она зачипается! И нам, артиллеристам, это забот доставляет множество: едва отроешь орудийные окопы, как в них уже полно воды.

«Девятка» расположилась у подножья горы Чертеж.

Несколько суток мы не спали: то в боях, то в дороге.

— Может, отдохнуть дадим батарейцам? — спрашивает лейтенант Резниченко.

Я не успеваю ответить: к нам подъезжают на «виллисе» подполковник Истомин и майор Красин.

Поздоровавшись, Истомин задает мне вопрос:

— Скажите, вы были на горе Чертеж?

— Был.

— Можно на нее поднять пушку?

Вопрос столь неожиданный, что я даже переспрашиваю:

— Нашу?

— Ну да, нашу. Не «сорокопятку» же, конечно…

Пораздумав, отвечаю:

— Крутизна почти сорок пять градусов… Дорога идет по краю пропасти, прямо вверх, без петель. Дорога узкая… Высота 1186 метров…

— А все-таки можно? — с надеждой на мой утвердительный ответ говорит Истомин. — Понимаете, Крылов, если мы вытянем два орудия на вершину горы, решим большую боевую задачу. Немцы отсюда удара не ждут. Они считают хребет Большой Буковец своей стеной. А мы со стены и шарахнем. Неожиданно! Да таким калибром! И еще: отсюда увеличивается дальность стрельбы. Если они уйдут, быстрее возьмем Ужгород… Ну как? Можно?

— Можно. Только…

— Что — только?

— Нужны саперы: деревья порубить, дорогу чуть расширить. Мы, конечно, и сами постараемся…

— Саперы будут, — говорит Истомин. — А сейчас позовите вашего командира тяги. Посоветуемся.

Подходит старший сержант Пяткин.

Ему Истомин задает тот же вопрос, что и мне: «Можно?» Пяткин молчит, переминается с ноги на ногу, потом говорит:

— Как прикажут. Но дорогу надо посмотреть.

— Один трактор не потянет? И два тоже?

— Будем цеплять по три… Но у нас нет столько троса. А трос нужен длинный.

— Трос пришлю сегодня же. Это все?

— Нет, не все, товарищ подполковник. С запчастями плохо. Смотришь на трактор — и прямо жаль его, беднягу, становится. Все ведь на живую нитку делаем. Сам удивляюсь, как только едем. А машина требует…

— Конкретно, конкретно.

— Ну что — конкретно? Сразу не скажу. Знаете, что, товарищ подполковник, я на бумажке напишу. Самую малость! Если нам кое-что подкинут, мои ребята не откажутся ночку поработать, хоть и забыли, когда спали. Они поработают. Они машину любят…

Истомин уезжает. Красин остается на батарее.

— Давайте проведем открытое партийное собрание, — предлагает он. — Пригласим комсомольцев, всех бойцов. Нужно разъяснить задачу.

Восемьдесят человек, — личный состав батареи, — накинув плащ-палатки, сходятся под обрывом. Здесь не так дует ветер, а дождь, к счастью, кончился.

Собрание открывает секретарь партийной организации батареи командир первого орудия Татушин.

— У нас на учете было двадцать коммунистов, теперь — 21, — сообщает он, — принят в партию старший лейтенант Крылов.

Красин поздравлял меня с приемом в партию несколько дней назад, но сейчас на собрании он опять крепко жмет мне руку.

Собрание не затягивается. Командир дивизиона рассказывает о боевой задаче, обращает внимание на ее трудность, а в конце, как принято в таких случаях, говорит:

— Мы надеемся и верим, что «девятка» приказ выполнит достойно.

Выступления тоже коротки, Пяткин поднимает обе руки, выпачканные смазкой и грязью.

— Вот видите, товарищи, мы уже работаем. Отделение тяги дает слово…

— Может, помочь надо? — спрашивает Кучер. — Мы без дела…

— Дела хватит всем, — замечает Красин. — По горло.

Восемьдесят человек озабоченно обсуждают, как поднять на гору высотой 1186 метров девятитонные орудия…

Завтра пушки должны уже быть там.

День летит быстро. Надо еще раз пройти по дороге, уточнить путь, выбрать место огневой позиции, начать рытье окопов для орудий, погребка для снарядов. Нужно строить укрытия, блиндажи.

Вместе с майором Красиным, Пяткиным, лейтенантом Резниченко и Татушиным мы спускаемся с горы.

— Да, хлипкая дорога, — огорченно замечает Пяткин. — Особенно неприятно вот это!

«Вот это» — обрыв, который начинается в трех шагах от дороги. За обрывом — пропасть. Дна ее не видно: она наполнена густой дремотной дымкой.

Нам встречаются саперы. Они уже приступили к делу.

Люди работают везде: и на вершине, и на дороге, и внизу.

Богомазов и Валиков отесывают топорами чурбаны. Рядом — гора щепок и опилок.

— Зачем это? — спрашивает Красин.

— Чтобы тормозить орудия, на случай если у трактора крюк лопнет или что… — живо поясняет Богомазов. — Если орудие отцепится, колеса сразу упрутся в этот башмак. И хода назад нет! Башмак будет волочиться по земле, позади колес. По краям вобьем два костыля, продернем цепь, привяжем за ось…

— Тормоз Вестингауза! — смеется Валиков.

Красин одобрительно качает головой.

— Изобретатели!

Мимо нас с лопатами, стереотрубой и прочим инструментом проходят Козодоев, Таманский и сержант Вяткин.

— Куда вы, славяне? — спрашивает Валиков, отложив топор.

— На гору, НП оборудовать, — отвечает Таманский.

Первый раз за все время боев наблюдательный пункт «девятки» будет находиться не впереди орудий, а рядом с ними.

— Вяткин, а ты тоже туда? — не угомоняется Валиков.

— Туда же, — серьезно, чуть хмуро говорит Вяткин. — Не видишь, что ли?

— Ну, ну, давай. Надеюсь, с этой высоты ты не сбежишь…