Джордж сидел на груде камней, ожидая, когда появятся его друзья, относившиеся к работе так же, как когда-то он сам, и все они пойдут в распивочную, чтобы угоститься араком.

— Что на тебя нашло? — спросили у него в этот вечер друзья. — Молчишь будто воды в рот набрал.

И вправду, потратив с друзьями час на сопровождавшийся хриплым хохотом обмен анекдотами, Джордж помрачнел. Он думал о мужчине и женщине с обложки романа, который читала принцесса. Они сидели в машине, ветер сдувал назад волосы женщины, мужчина улыбался. А за ними, вдали, виднелся аэроплан. Над этой сценой парило в небе название романа: английские, сложенные из серебряных букв слова, похожие на благословение, полученное от бога достатка.

А еще он думал о женщине, которая может позволить себе читать целыми днями такие книги, сидя в уютном доме, под кондиционером, который не выключается никогда.

— Богачи издеваются над нами, друг. Вечно одно и то же: получи двадцать рупий и целуй за них мои ноги. Лезь в сточную канаву. Выгребай мое дерьмо. Вечно одно и то же.

— Опять он за свое, — усмехнулся Гуру. — Вот за такие-то разговоры его с работы и поперли, однако он не изменился, куда там. Остался таким же озлобленным.

— А почему я должен меняться? — закричал Джордж. — Разве я неправду говорю? Богач валяется на кровати, читает книги, живет один, без семьи, ест стоящие пять сотен блюда, которые называются… как они там называются? «Винду»? «Виндилу»?

В эту ночь ему никак не удавалось заснуть. Он вылез из палатки, прошелся по строительной площадке, потом просидел на ней несколько часов, вглядываясь в недостроенный кафедральный собор и думая о женщине из дома 10А.

На следующей неделе он понял, что женщина ждала его. Когда он пришел в ее дом, она протянула перед собой руку и вертела ею так и этак, пока Джордж не осмотрел ее со всех сторон.

— Ни одного укуса, — сказала она. — Эта неделя гораздо лучше прошлой. Ваш распылитель наконец-то сделал свое дело.

Он занялся ее задним двором. Сначала прошелся по нему с распылителем, подкручивая левой рукой регулятор спинной канистры, опускаясь на колени и опрыскивая пестицидом сточные канавы. Затем навел на давно пребывавшем в небрежении дворе подобие порядка: рыл ямы, опрыскивал землю, срезал траву. Провозился целый час, и все это время женщина наблюдала за ним.

В тот вечер ребята со стройки не сразу поверили новости, которую он им сообщил.

— Полный рабочий день, — рассказывал Джордж, — принцесса сочла меня таким хорошим работником, что предложила остаться у нее и спать в сарае на заднем дворе. А платить будет вдвое больше, чем я получаю сейчас. Та к что человеком-москитом мне теперь работать не придется. Лучше не придумаешь.

— И готов поспорить, больше мы тебя не увидим, — сказал Гуру, щелчком отправив биди на землю.

— Неправда, — запротестовал Джордж. — Я буду приходить каждый вечер, выпивать с вами.

Гуру фыркнул:

— Ладно, посмотрим.

Он оказался прав: Джорджа они, начиная с этого вечера, видели не часто.

Как и в каждый из понедельников, к калитке подошла белая женщина в шальварах, какие носят в Северной Индии, и спросила по-английски:

— Мадам дома?

Джордж открыл калитку и с поклоном ответил:

— Да. Мадам дома.

Женщина эта была англичанкой и приходила учить мадам йоге и технике дыхания. Воздушный кондиционер выключили, до Джорджа донеслись из спальни глубокие вдохи и выдохи. Полчаса спустя белая женщина вышла из дома, говоря:

— Ну не поразительно ли? Я — и обучаю йоге вас.

— Да, печально. Мы, индийцы, совсем забыли нашу древнюю культуру.

Некоторое время белая женщина и мадам прогуливались по саду.

Во вторник утром Мэттью — глаза у него были красные, изо рта несло араком — отвез мадам в переулок Роз, в клуб, где происходили собрания «Общества Львиц». Этим, похоже, светская жизнь миссис Гомец и ограничивалась. Джордж открыл ворота — машина проплыла мимо, а Мэттью, повернувшись, вперился в него злобным взглядом.

«Боится меня, — думал Джордж, возвращаясь к растениям, которые он подрезал в саду. — Считает, похоже, что рано или поздно я попытаюсь занять его место».

Вообще-то такая мысль ему пока в голову не приходила.

Когда машина вернулась домой, он с неодобрением оглядел ее: дверцы были заляпаны грязью. Джордж полил ее водой из шланга, а после протер — снаружи грязной тряпкой, а изнутри чистой. Занимаясь этим, он думал, что исполняет не свою работу, он все-таки садовник, так что мог бы получить за нее дополнительную плату, — но, разумеется, мадам ничего не заметит. Они же не ведают благодарности, богатеи-то, верно?

— Вы очень хорошо потрудились над машиной, — сказала вечером миссис Гомец. — Большое вам спасибо.

Джорджу стало стыдно. Он подумал: эта женщина не то что прочие богачи.

— Для вас я готов на все, мадам, — ответил он.

Разговаривая с хозяйкой, Джордж старался выдерживать расстояние в пять-шесть футов; иногда в ходе разговора оно сокращалось, ноздри Джорджа расширялись от аромата ее духов, и он машинально отступал мелкими шажками, восстанавливая должную дистанцию между хозяйкой и слугой.

По вечерам кухарка приносила ему чай, а после болтала с ним целыми часами. В доме он ни разу еще не побывал, однако узнал от старухи, что тамошние чудеса одним только кондиционером не ограничиваются. Огромный белый ящик, который он видел каждый раз, как открывалась задняя дверь, был, оказывается, машиной, которая автоматически (уверяла старуха), стирает белье — а после еще и сушит.

— Муж хотел, чтобы хозяйка пользовалась этой машиной, да она не стала. Ни в чем у них согласия не было. Опять же, — заговорщицки прошептала старуха, — детей-то нету. А это верная дорога к неладам.

— Что заставило их разъехаться?

— Ее смех, — ответила старуха. — Муж говорил, что она смеется, точно бесовка.

Джордж тоже отметил этот смех: пронзительный, диковатый, похожий на вопли ребенка или животного, что-то торжествующее и безудержное присутствовало в нем. Когда этот смех вырывался из ее комнаты, рикошетом отражаясь от стен, Джордж прекращал работу и прислушивался, а после ему нередко мерещились такие же звуки в скрипе открываемой двери или в переливе странного птичьего крика. В общем, он понимал, о чем говорил ее муж.

— Джордж, неужели вы получили образование? — как-то раз удивленно спросила его миссис Гомец, увидев, как он читает газету.

— И да и нет, мадам. Я закончил неполную среднюю школу, а в среднюю попасть не смог, провалился на переходном экзамене.

— Провалились? — улыбнувшись, переспросила она. — Но как же можно на нем провалиться? Ведь это такой простой экзамен…

— С арифметикой-то я справился хорошо, мадам. Получил шестьдесят баллов из ста. А обществоведение не одолел, не смог найти на карте Индии ни Мадраса, ни Бомбея. Что я мог поделать, мадам? Нас этому просто не учили. И я набрал всего тридцать четыре — на один балл меньше проходного!

— Но почему же вы не пересдали экзамен? — спросила она.

— Не пересдал? — Он выговорил это слово так, точно не понимал его смысла. — Я начал работать, — сказал он, потому что не знал, как ответить на ее вопрос. — Проработал шесть лет. А потом полили такие дожди, что на полях ничего не выросло. Тут мы узнали, что на стройке — я говорю о строительстве собора, мадам, — есть работа для христиан, и целой компанией поехали туда из деревни. Там я работал плотником, мадам. Когда же мне было учиться?

— А почему вы со стройки ушли?

— Спина подвела, — ответил он.

— Зачем же тогда вы подрядились работать в моем саду? — спросила она. — Разве это не вредно для вашей спины? Еще станете говорить потом, что надорвали у меня спину, что это я во всем виновата.

— Спина у меня хорошая, мадам. Крепкая спина. Вы же видите, как я гну ее целый день на работе.

— Тогда почему вы говорите, что вас подвела спина? — спросила она. Джордж не ответил, и миссис Гомец покачала головой: — Нет, вас, деревенских, совершенно невозможно понять!