Киттур расположен на юго-западном побережье Индии, между Гоа и Каликутом, почти на равном расстоянии от обоих. С запада его омывает Аравийское море, с востока и юга — река Калиамма. Город стоит на холмах; почва здесь черная, умеренно кислотная. Муссоны приходят в июне и досаждают городу до самого сентября. Затем следуют три сухих, прохладных месяца — это лучшее для посещения Киттура время. С учетом богатой истории и живописных красот города, а также разнообразия укоренившихся в нем религий, рас и языков, мы рекомендуем задержаться в нем на неделю, это самое малое.

Арочные проходы вокзала позволят вам получить первое представление о Киттуре, когда вы прибудете в этот город поездом «Почтовый из Мадраса» (приходит ранним утром) или экспрессом «Западное побережье» (приходит после полудня). Вокзал уныл и грязен, полы его усеяны пакетами из-под готовых завтраков, которыми интересуются главным образом бродячие псы; впрочем, ближе к вечеру здесь появляются и крысы.

Стены вокзала оклеены плакатами, на которых изображен жизнерадостный, пухловатый, пузатый и совершенно голый мужчина, стратегически прикрывающий свои половые органы перекрещенными ногами, он словно плывет над выполненной на языке каннада надписью, гласящей:

Это духовный вождь местной общины джайнов, которой принадлежат здесь три бесплатные больницы и расположенная в центре города закусочная.

Прославленный храм Киттама-Дэви — современное, выполненное в тамильском стиле строение — стоит на том участке земли, на котором, по широко распространенному поверию, могло возвышаться когда-то древнее святилище этой богини. От железнодорожного вокзала до храма рукой подать, очень часто он и становится для гостей города первым «портом захода».

Из привокзальных лавочников мусульманина никто и никогда на работу не взял бы, а вот Раманна Шетти, владелец торговавшего чаем и самсой «Магазина Идеал», сказал Зияуддину: ладно, оставайся.

Но, правда, предупредил — работы много. И чтобы без всяких там фокусов-покусов.

Маленькое, запыленное существо уронило на землю котомку и прижало к сердцу ладонь:

— Я муслим, сэр. Нам фокус-покус запрещается.

Зияуддин был человечком маленьким и очень смуглым, с пухлыми, как у младенца, щечками и эльфийской улыбкой, выставлявшей напоказ крупные, белые, кроличьи зубы. Он заваривал для посетителей чай в огромном, заросшем пятнами ржи чайнике из нержавейки, с гневной сосредоточенностью следя за тем, как закипает, переплескивается через край и шипит в пламени газовой горелки вода. Время от времени он опускал ладонь в одну из стоявших пообок от него помятых, также сделанных из нержавеющей стали больших банок, чтобы затем бросить в кипяток горсть порошкового черного чая, или белого сахара, или щепоть истолченного имбиря. А затем, поджав губы и задержав дыхание, подцеплял чайник левым запястьем, наклонял его и сливал горячий чай в сито, и чай просачивался сквозь крошечные, забитые сором дырочки в маленькие, конусовидные стаканы, стоявшие в ячейках картонки, предназначавшейся изначально для яиц.

Затем он переносил картонку со стаканчиками к столикам и страшно радовался, когда грубые завсегдатаи чайной прерывали свои беседы выкриками: «И-раз! И-два! И-три!» — это они подсчитывали стаканчики, которые Зияуддин со стуком ставил перед ними. А после эти люди могли увидеть его сидящим на корточках у боковой стены лавочки и мывшим посуду в большом, наполненном словно бы трюмной водой корыте; или заворачивающим жирную самсу в вырванные из школьного учебника по тригонометрии страницы, дабы ее можно было доставить заказчику на дом; или вычерпывавшим из сита ошметки чайных листьев; или затягивавшим ржавой отверткой шуруп, вылезший из спинки стула. Когда же кто-нибудь произносил английское слово, он бросал любую свою работу, оборачивался к посетителям и во весь голос повторял услышанное («санди-манди, гудбай, секси!»), и все они покатывались со смеху.

Ближе к ночи, когда Раманна Шетти уже намеревался закрыться, в заведении появлялся Тхимма, местный алкоголик, покупавший каждую ночь по три сигареты и ревевший от восторженного веселья, наблюдая, как Зияуддин, прижавшись попкой и бедрами к гигантскому коробу со льдом, заталкивает его в лавочку, дюйм за дюймом.

— Нет, вы посмотрите на этого сопляка! — бил в ладоши Тхимма. — Каков боец, а! Ледник-то раз в десять больше его.

И, поскольку он при всех обозвал Зияуддина сопляком, Тхимма вкладывал в ладонь мальчику монету, двадцать пять пайс. Мальчик оглядывался на Раманну Шетти — можно? А когда Раманна Шетти кивал, сжимал кулак и вскрикивал по-английски:

— Сенк ю, сэр!

Как-то вечером Раманна Шетти, опустив руку на голову мальчика, подвел его к алкоголику и спросил:

— Как по-твоему, сколько ему лет? Угадай.

Тхимма уже проведал, что сопляку без малого двенадцать. Он был шестым из одиннадцати детей в крестьянской семье, жившей на севере штата, и, когда стихли дожди, отец посадил его в автобус, попросив высадить сопляка в Киттуре и поводить по рынку, пока кто-нибудь его не возьмет.