Убирая после обеда со стола, Джаямма все еще тряслась от негодования, вызванного хозяйским попреком.
Успокоилась Джаямма, только когда в доме погас свет и она улеглась, окутанная привычными парами дуста, в молельной и открыла черную шкатулочку. Малютка-бог улыбнулся ей.
О Кришна, если уж говорить о бедах и ужасах, кто видел их больше, чем Джаямма? И она в который раз поведала долготерпеливому божеству о том, как попала в Киттур; как невестка приказала ей: «Джаямма, оставь нас и уходи, жена Адвоката легла в бангалорскую больницу, кто-то должен ухаживать за маленьким Картиком», — предполагалось, что она, Джаямма, пробудет здесь месяц или два. А их прошло — с тех пор, как она в последний раз виделась со своим маленьким племянником Бриджу, как обнимала его и играла с ним в крикет, — уже восемь. О да, младенец Кришна, вот это беды так беды!
На следующее утро Джаямма снова уронила ложку в похлебку, потому что Картик, подкравшись сзади, ткнул ее пальцем под ребра.
Она прошла за ним из кухни в комнату служанки. Посмотрела, как мальчик разглядывает рисунок на полу и синий шарик в центре рисунка.
В глазах мальчика словно свет зажегся — свет хозяйской жадности, который Джаямма видела за сорок лет множество раз.
— Ты только посмотри, — сказал Картик. — Этой девчонке хватает наглости рисовать такие картинки в моем собственном доме…
Они вдвоем подобрались, пригнувшись, к желтой решетке, понаблюдали за Шаилой, направлявшейся вдоль дальней стены двора к христианским владениям. Со стороны накрытого зеленой сеткой широкого колодца донесся какой-то глухой стук. Вокруг колодца с квохтаньем забегали петухи и куры. У стены показалась Рози. Шаила и христианка поговорили немного. День был наполнен блеском, вспыхивавшим и угасавшим. Яркий свет разливался, и тут же отступал, и разливался снова, и глянцевые зеленые кроны кокосов загорались и меркли, будто огни фейерверка.
Рози ушла, Шаила бесцельно бродила по двору. Они увидели, как девушка наклонилась над кустами жасмина, сорвала несколько цветков и воткнула их себе в волосы. Пару мгновений спустя Картик начал размашистыми, скребущими движениями почесывать ногу — Джаямме он показался похожим на медведя, который чешет бок о ствол дерева. Пальцы его скребли кожу, поднимаясь от ляжек к паху; Джаямма с отвращением наблюдала за ним. Что сказала бы мать мальчика, увидев, чем он сейчас занимается?
Шаила уже шла вдоль бельевой веревки. Тонкие хлопковые простыни сверкали, когда на них падал пробивавшийся сквозь облака свет, точно экраны кинотеатров. Девушка завернулась в одну из них и вдруг превратилась в нечто округлое и бесформенное, в темноватое вздутие, похожее на живот беременной женщины. А затем из-под белой простыни поплыл заунывный звук. Девушка запела:
Звездочка шепчет о том,
Как мое сердце стремится
Еще раз увидеть тебя,
Мой малыш, мой голубчик, мой царь.
— Я знаю эту песенку… Жена моего брата пела ее Бриджу… моему маленькому племяннику…
— Тише. Она услышит тебя.
Шаила выбралась из-под свисавших с веревки полотнищ и неторопливо направилась к дальнему краю двора, туда, где росли вперемешку деревья ним и кокосовые пальмы.
— Интересно, часто ли она вспоминает о матери, о сестрах?.. — прошептала Джаямма. — Сладко ли жить девушке вдали от семьи?
— Мне надоело ждать! — пробурчал Картик.
— Нет, брат, постой!
Однако он уже заскочил в комнату служанки. Послышался торжествующий вопль, и Картик выбежал в коридор, сжимая в пальцах синий шарик.
Вечером Джаямма сидела на пороге кухни, просеивая рис. Очки ее сползли к середине носа, лоб избороздился морщинами. Она оглянулась на комнату служанки, запертую изнутри, — из комнаты доносились рыдания — и крикнула:
— Хватит реветь! Ты должна быть стойкой. Служанкам вроде нас, работающим у чужих людей, необходимо научиться стойкости.
Звучно глотавшая слезы Шаила завопила из-за запертой двери:
— Заткнись, браминская карга, сама только и знаешь, что жаловаться на судьбу! Это ты сказала Картику, будто я черной магией занимаюсь!
— Не смей обвинять меня в таких делах! Я никогда ему про твою черную магию не говорила!
— Врунья! Врунья!
— И вруньей меня обзывать не смей, хойка несчастная! Зачем же еще ты рисовала на земле треугольники, если не для черной магии? Меня тебе и на минуту не одурачить!
— Ты что, не поняла, что мои треугольники — это просто игра? Совсем из ума выжила, старая карга?
Джаямма захлопнула окно; крупинки риса рассыпались по порогу. Она ушла в молельню и закрылась там.
Ее разбудил звучавший в комнате служанки слезливый монолог — такой громкий, что он проникал сквозь стену молельни:
— Не хочу я здесь жить… Я не хотела покидать моих подруг, наши поля, наших коров и приезжать сюда. Но моя мать сказала: «Ты должна отправиться в город и поработать у адвоката Панчиналли, иначе тебе золотого ожерелья не добыть. А без золотого ожерелья кто возьмет тебя в жены?» Но я с тех пор, как пришла сюда, никакого золотого ожерелья не видела — только беды, беды, беды!
Тут уж и Джаямма закричала в стену:
— Беды, беды, беды — послушайте, как она разговаривает, совсем как старуха! Твое несчастье — ничто. Вот я знала настоящие беды.
Рыдания прекратились. Джаямма рассказала низкорожденной о нескольких своих бедах. В обеденный час она принесла миску риса к комнате служанки. Постучала в дверь, однако Шаила ее не отперла.
— Какая она у нас надменная маленькая мисс!
Джаямма колотила в дверь, пока та не открылась, а затем отдала девушке рис с чечевичной похлебкой и проследила, чтобы Шаила все съела.
На следующее утро две служанки уже сидели на пороге бок о бок.
— Скажи, Джаямма, что нового на свете?
Шаила сияла. Цветы в волосах, «джонсоновская» присыпка на лице — все вернулось по прежним местам. Джаямма, состроив презрительную гримасу, оторвалась от газеты:
— Зачем у меня-то спрашивать, ты ведь умеешь читать и писать, разве нет?
— Ну перестань, Джаямма, тебе же известно, что мы, низкорожденные, ничего такого не умеем… — Девушка чарующе улыбнулась. — Если бы вы, брамины, не читали за нас, мы бы совсем ничего не знали…
— Ладно уж, сиди, — снисходительно сказала старуха. И принялась медленно листать страницы, пересказывая новости, которые представлялись ей интересными. — Вот тут написано, что в округе Тумкур один святой человек овладел искусством, которое позволяет ему взлетать в воздух одним только усилием воли. Он может подниматься на высоту в семнадцать футов, а после плавно опускаться на землю.
— Правда? — недоверчиво спросила девушка. — А кто-нибудь видел, как он летает, или все просто верят ему на слово?
— Конечно же, многие видели! — сердито ответила Джаямма и в доказательство пристукнула пальцем по газетной странице. — Разве сама ты никогда не видела волшебства?
Шаила захихикала как ненормальная, вскочила на ноги, выбежала на задний двор и скрылась среди кокосовых пальм. И вскоре Джаямма услышала, как из-за них доносится ее песенка.
Дождавшись возвращения Шаилы в дом, она сказала:
— Что подумает твой муж, если увидит тебя такой дикаркой? У тебя все волосы растрепались.
И девушка опустилась на порог, а Джаямма умаслила ее волосы и свила из них поблескивающие черные косы, при виде которых в сердце любого мужчины возгорелось бы жаркое пламя.
В восемь вечера старуха и девушка вместе пошли смотреть телевизор. И смотрели до десяти, пока Картик его не выключил.
Посреди ночи Шаилу разбудил стук распахнувшейся двери ее комнаты.
— Сестра…
Шаила различила в темноте просунувшуюся в комнату среброволосую голову.
— Сестра… позволь мне провести эту ночь здесь… вокруг кладовки привидения шастают, да…
Тяжело отдувавшаяся, обильно потевшая Джаямма едва ли не ползком забралась в комнату служанки, привалилась к стене и уронила голову между коленей. Девушка пошла посмотреть, что происходит в кладовке, и возвратилась, хихикая.
