Ленка сбросила ноги с дивана, на котором валялась.

— Ты не посмеешь! — испугалась она.

— Ты не посмеешь! — проговорила тетя Вера и грозно поднялась, так, что затарахтел буфет.

Я повернула ручку приемника, — может быть, они, в самом деле, глухие и им нужна громкость?

— Я уже посмела, — сказала я. — Вызов у тебя будет даже сегодня вечером.

— Ну, они еще спросят меня, согласна я, мать, или не согласна. Наша Лена еще и родителям шеи не просидела!

— Нашей Лене, чтобы поступить в институт, надо иметь рекомендацию райкома комсомола. А хотела бы я знать, тетя Вера, чего бы вы ни сделали для того, что бы заручиться сносной рекомендацией райкома!

— Зачем ты это сделала? — спросила меня Ленка.

— Лена, — сказала я, — я не понимаю, почему все смотрят на тебя и не хватаются за головы! Неужели тебе не страшно пролежать всю жизнь на диване? Иногда мне кажется, что по уровню сознательности ты где-то в переходном периоде…

— …от обезьяны к человеку? — догадалась Ленка.

— Примерно, — засмеялась я.

Ленка встала и заходила по комнате.

— Слушай! — сказала Ленка таким голосом, что я поняла: я вынудила ее говорить откровенно. Ей хочется бросить мне в лицо эту откровенность, как раньше бросали перчатку. — Слушай… Ты спрашиваешь, не надоело ли нам всем толкаться вот в этой комнате? Надоело! Вот так надоело! — Ленка стиснула себе горло. — Но в жизни есть главное и есть что-то такое, что само собой решается, когда решится главное. Так вот, я чувствую, понимаешь, я знаю, что я очень скоро выйду замуж. Уйду из этой комнаты, и всем, кто здесь останется, станет просторнее.

— А вдруг тот, за кого ты выйдешь замуж, не уведет тебя из этой комнаты, а сам возьмет свой чемоданчик и придет жить сюда?

— Ничего! — сказала тетя Вера так, как будто уже открывала входную дверь тому, кто женился на Ленке. — Пусть и так будет! Отдельную квартиру мы тогда себе зубами выдерем.

— И хотела бы я знать, зачем бы мне тогда лезть из кожи вон за райкомовской характеристикой!

— Ну, знаешь? — не так уж трудно выйти замуж. Трудно быть счастливой, — засмеялась я. — Не думай, это не мои слова. Мама говорит. Да и что же ты думаешь, если выйдешь замуж, так тебе уж никогда и не понадобятся ни работа, ни институт, ни райком?…

Я поднялась.

Я знала, когда шла сюда, что совсем не обрадую Ленку.

Но почему бы Ленке не поработать? Не хочешь быть строителем, твое дело — не будь. Но человеком-то ведь быть надо?

— Ну, вы уж как-нибудь переживете вдвоем это «несчастье». Но дня через два ты все равно, Ленка, будешь у нас на участке. Потому, что путевку тебе все равно пришлют!

Трехлетняя Светочка возилась в углу с медведем, паровозом и трамваем. Я подошла, чтобы хоть с ней попрощаться по-человечески. Светик-цветик-светлячок… Я каждый раз поражаюсь, какие у нее думающие глазенки.

— Зэня, — сказала Светка, подняв на меня глаза философа, — а есть садики, где манную кашу варят на воде!

Боже! Я оглянулась на тетю Веру. Нет, Светка так же похожа на нее, как и Лена. Все три — на одно лицо!

— Кто это говорит? — спросила я.

— Тетя Шура.

Тетя Шура была няней в садике.

— А у вас, Света, разве кашу не на воде варят?

У Светы от такого предположения глаза так расширились, что ей, наверное, было больно смотреть.

— Нет! — возразила она. — На кухне!

Я расхохоталась и расцеловала ее в налитые щечки. Нет, Светка единственный думающий человек в этой комнате.

— Я бы на твоем месте не смеялась! — оборвала меня тетя Вера голосом человека, выведенного из себя. Она стряхнула тряпку, которой только что вытирала рюмки, намочила водой из графина и пошла к дивану, поднося компресс ко лбу. — Тебе просто не по себе, что у Лены — все условия готовиться к экзаменам! Ты хоть надеешься сдать в этом году?

— Надеюсь… — сказала я.

Тетя Вера повернулась ко мне всем корпусом и стала смотреть, пытаясь догадаться, на чем держатся мои надежды?

— Знакомство? — спросила она.

— Знакомство! — подтвердила я.

— С преподавателем каким? — спросила тетя Вера.

— Выше!

— С деканом! — у тети Веры остановилось дыхание.

— Выше!

Тетя Вера не сказала, она только беззвучно пошевелила губами. И по этому движению губ я поняла вопрос:

…с директором?

— Выше! — проговорила я. Сказала, и просто испугалась за ее сердце.

— С кем же? — хрипло выдавила тетя Вера.

— С самим… с самим!.. с самим!.. Исааком Авраамом Ньютоном! Знакомство, которое никогда не подводит! Любую задачу, тетя Вера, теперь в три минуты решаю!

Тетя Вера измученно закатила глаза вверх. Потом, наконец, донесла компресс до лба.

— А я все равно скоро выйду замуж! — крикнула мне Ленка в лицо, словно Исаак Ньютон чем-то чрезвычайно сильно оскорбил ее.

Светочка поднялась из своего угла и потянула мать за подол.

— Отстань, Света! — простонала тетя Вера. — Голова кружится.

Света задумалась и пристально посмотрела на голову матери.

— Как? Как карусель? — спросила она, обведя пальчиком горизонтальный круг.

— Как карусель! — буркнула тетя Вера.

— А у Лены, как чертово колесо, — сказала Света, подняв глаза, на Ленкину голову.

Ленка тряхнула своим «чертовым колесом», метнув глазами адово пламя.

— До свидания! — смеясь, попрощалась я. — Мы ждем тебя, Лена!

Губарев сказал Косте:

— Тебе у меня не работать! Уходи из бригады.

— А я работаю не у тебя, — ответил Костя. — Так же, как ты работаешь не у меня. Мы все у себя работаем.

Он, конечно, никуда не ушел, Костя.

Но было во всей той истории что-то не то. Наказали обоих — и Губарева, и Костю. В первый день казалось, что почти одинаково строго. Туровский на собрании бригады стучал кулаком и хмурил брови, когда поднимал глаза на Губарева. Губареву вынесли порицание, но нигде об этом не записали. На Костю же был издан приказ. И этот приказ, размноженный под копирку, вот уже полмесяца мог почитать каждый, кто хотел, на доске в управлении и на участках. Кроме того, впереди у Кости еще была получка, из которой он должен был оплатить Губареву рабочий день, — на эту тему не переставали шутить и острить.

Вот и получилось, что, хотя на Костю не стучали кулаками и не повышали голоса, единственным наказанным оказался Костя.

Никто, кроме нас, из бригады ничего не знал о Губареве. А вот о Косте знали все и всюду. Знали, что он уже поплатился и еще поплатится.

Губарев с неделю работал, припугнутый хмурым взглядом Туровского. Но через неделю все пошло, как шло прежде, — пошло на глазах Туровского и Виктора.

Я с Виктором еще не доспорила об этом. Но доспорю…

Крановщик поставил стрелку крана горизонтально, и ее железные линии легли так, как будто в воздухе проложили в два ряда железнодорожные рельсы. Костя шел по этим «рельсам» к концу стрелы с красным вымпелом: наша бригада опять была первой на участке. На конце стрелы, не торопясь, бравируя, стал закреплять вымпел.

Я следила за ним снизу: опасно.

Костя распрямился и стал оглядывать сверху раскинувшуюся на несколько кварталов по обе стороны дороги стройку. Потом внизу увидел меня.

— Женя-я! — крикнул он и замахал мне рукой.

У меня словно уши заложило чем-то плотным. Я слушала и… не слышала, не верила, что слышу. Полгода молчал, обходил стороной, хмурился. И вот, пожалуйста, увидел сверху, кричит и машет рукой, как будто бы ничего не было и нет: ни этих полгода, ни Виктора, ни чего. Все как было.

Сердце сжалось и качнулось на теплой волне.

Я никогда не думала, что так обрадуюсь, когда Костя заговорит со мной.

— Сумасшедший-ий! Слезай! Опасно же, — крикнула я.