— Соня! Я же не один!
— А кто с тобой?
— Вообще-то должен быть Костя, — объясняю я. — Это такой прекрасный прозаик — Костя Киселев. Но с Костей не получилось. Так уж, Соня, получилось, что я не с Костей.
— Да с кем ты?!
— А вот сейчас покажу, — обещаю я. Открываю дверь и пальцем маню курящую уже Оксану.
Она отбрасывает сигарету и, улыбаясь сытыми губами своими, мерцая глазами, проскальзывает в прихожую.
— Здравствуйте, — внятно говорит она. «Мяу!» — слышится мне.
Соня Голубчик широко открывает и без того огромные свои глаза. В одну, надо думать, микросекунду эти две разные женщины, но обе женщины, получают друг о друге такой объем информации, какой нам — мужчинам, стало быть — представить себе невозможно, несмотря на то, что головной мозг у нас куда как крупней и тяжелей, чем у них, наших бедных подруг жизни, чей мозг, надо признать, куда как мельче и легковесней, чем у нас, властителей жизни… (Сильная фраза!)
— И кто же это? спрашивает Соня очень задумчиво.
Я поспешно их знакомлю. Известная киноактриса Софья Голубчик. Известная поэтесса Оксана…
— Кравчук, — улыбается круглолицая Оксана с мерцающими глазами. — Я видела вас на экране, — говорит.
— Да? — холодно откликается царственная Соня. — Очень приятно.
«Главное, прихожую миновать, — смутно думаю я, — а там-то все уладится».
— Главное, — говорю я вслух, обнимая Соню за плечи, — вы не ссорьтесь. Вот, Соня, гляди-ка что я тебе принес! — И поспешно достаю из сумки две лимонных. — Наверняка у тебя такой водяры нет, а?
— Такой нет, — отвечает она в раздумье.
— Я тебе еще шоколадку купил, — говорю я. — Вкусная, видимо.
— Все это очень хорошо, Юрочка, — отвечает она все еще в раздумье. — Но мне непонятно, золотой мой мальчик, кого ты сегодня намерен трахать: меня или эту виршеплетку?
Вопрос прям, прост и ясен, и чуть-чуть не срывается у Теодорова с губ, что он мог бы… Но тут кошачье лицо Оксаны сморщивается от смеха, она фыркает и вдруг заразительно хохочет. Я тоже невольно смеюсь — и вот на белокожем, прекрасном лице Сони вспыхивает улыбка.
Она сильно шлепает меня ладонью по затылку.
— Ладно, заходите! — жизнерадостно разрешает она. — Но учти, Оксана, я с этим автором мелодрам больше знакома, чем ты. И вообще, боже мой, кто здесь хозяйка? Что захочу, то и сделаю! Ты меня, Оксана, еще не знаешь, когда я подопью. Ой-е-ей, скажи ей, Юрочка!
— Точно, Оксана. Соня, когда подопьет, ой-е-ей.
«Мяу-мяу, не напугали», — слышится мне, отвечает Оксана.
Мы следом за хозяйкой проходим в глубину большой квартиры (где я никогда не бывал!), причем, Оксана на ходу успевает мне шепнуть: «Так ты кто — Костя или Юра?» — а я успеваю ответить, проникаясь духом этого дома, в бабелевском стиле: «Вас же двое. Вот и меня пусть будет двое».
Ах, как живут, боже мой, киноактрисы с неизвестными мужьями, которые отправлены погулять по б… (Вот и целомудренные точки использую, наконец!) Большая гостиная, а в ней, поверь, друг-читатель, накрыт стол для сочинителя Теодорова. Я говорил, кажется, что Соня Авербах (в девичестве Клейман) родилась в Виннице в 1959 году. Хорошо училась в школе. Затем успешно окончила Щукинское театральное училище. Была принята в труппу Драматического театра, где в 1983 году сыграла роль редакторши в пьесе Юрия Теодорова, который родился, как известно, в 1950 году в бывшем городе Сталинске. Так произошло знакомство автора и исполнительницы, переросшее в последующие годы (ибо пьесы Теодорова идут нескончаемо долго) в дружбу и любовь.
— Когда ты в последний раз приезжал, Юрочка? — спрашивает Соня, ослепительная в своем темном вечернем платье рядом со скромной, домашней кисанькой Оксаной. Она командует на столе приборами и хрусталем.
— В 1987 году, — безошибочно отвечаю я, как статистик, падкий до цифр.
— Четыре года минуло, боже мой! Моему сыну уже знаешь сколько? Пятнадцать.
— А новому мужу? — спрашиваю я. — Больше?
— Пошел он подальше! Не смей о нем говорить! Ни слова! Это, Юрочка, такой поразительный ебарь, что ты рядом с ним скромница и тихоня. Я ему сегодня наказала, чтобы он не смел появляться. Он так обрадовался, что даже не поинтересовался, с кем я буду ночку ночевать. Эротоман, Юрочка! Его лечить надо.
— А фамилия такая нежная.
— Вот-вот, нежная! А член у него, прости, Оксаночка, как пограничный столб. Всегда на страже!
— И где же ты, Соня, отыскала такого удивительного Голубчика?
— А вот так уж повезло, Юрочка. Можно сказать, что он моего Авербаха, бедняжку, прогнал своим членом! Боже мой, он размахивает им, как милицейской палкой! И ничего не хочет больше в жизни знать. Хотя специалист, конечно, классный. Маркетинг и прочая, прости, Оксана, мутотня.
— А вы не извиняйтесь, — улыбается Оксана. — Я и сама могу.
— А мне стыдно, — говорю я. — Давай, Соня, сегодня выражаться изящно.
— Правильно, Юрочка! Умница! Я совсем что-то распустилась в этих студиях. Ну, ты понимаешь, какая там обстановка. Боже мой, я не ханжа, видит Бог! Но даже я иной раз… о!.. жаркое горит! — вскрикивает и всплескивает царственными руками Соня — и мчится на кухню.
Оксана тотчас хватает меня рукой за причинное место — честное слово.
— Я тебя хочу-у, — шепчет она.
— А как хозяйка?
— А я хочу-у.
— А ты ее спроси.
— А я хочу-у, дурак!
— Я тоже хочу-у, дурочка, но и ее я тоже хочу-у.
— А она женщин любит?
— Вот не в курсе.
— Я ее хочу-у.
— Это уже лучше!
— Зачем она мужа выгнала? Я и его хочу-у.
— Ну, это ты многого хочешь, — заключаю я.
Хозяйка возвращается с огнедышащим блюдом мяса, картофеля и овощей.
Зверский аппетит вдруг просыпается во мне. Мелькает звериная мысль, что надо жрать, жрать, жрать, чтобы нажраться и не опозориться.
— Соня, — говорю я вслух. — Я страну жалею и в последнее время из солидарности почти не ем. Можно, Соня, я нажрусь, как хочу, без стеснения?
— Боже мой, о чем речь! Для чего я, по-твоему, ставлю — для украшения? Ешь, пожалуйста, сколько хочешь. И ты ешь, Оксана, а то ты почти вдрабадан. Наливай, Юрочка, голодненький мой мальчик, как я тебя люблю, ты бы знал! У меня, кстати, и другой повод есть для застолья. Я снялась в одном боевичке.
— И что за роль? — берусь я за лафитник.
— А можешь представить, содержательница публичного дома. Почти как в жизни с Голубчиком!
Наливаю, наливаю. Соне полную-полнешенькую рюмку, себе — две трети, Оксане, кошечке мартовской, половинку. Все правильно. Большой психолог Теодоров, молодец!
— Давай, Юрочка, поцелуемся, — нежно говорит пышная, яркая, блистающая Соня.
Эта подглавка для учебника сексопатологии.
Я поражаюсь, я до сих пор поражаюсь, а уже не маленький, что мы, мыслящие люди, с мощными быстродействующими мозгами, так зависимы от нижней части своего тела, так спеленуты и повязаны своими низменными страстями. Разумеется, головной мозг как таковой не может стать производителем мальчиков и девочек — это я понимаю. Природа поступила мудро, избавив его от детородных функций. Хотя не исключено, что на высшей стадии развития (по аналогии с новыми поколениями компьютеров, которые будут вскоре различаться своими полами) станет возможно совокупление мыслью (оно и сейчас возможно, но чисто умозрительно), то есть соприкосновения лбов с закрытыми глазами будет достаточно для исполнения всех желаний, вплоть до оплодотворения и последующих родов, без всякого участия отвратительных половых органов.
Я сказал «отвратительных»? Безусловно, они отвратительны. Мужской орган особенно. Приглядитесь к нему, ну приглядитесь! Возьмите зеркало и разглядите хорошенько. Это ведь что-то жуткое и несуразное. На обтекаемой нижней части тела с прекрасными обводами живота, бедер, мускулистых ног висит жалкий, беспомощный ублюдок, который ни с того, ни с сего вдруг пробуждается и, как дурачок, начинает зачем-то расти, разбухать, как полоумный, нагло задирает голову, как уголовник, — и вот его истинная морда: красная, спесивая, и сам весь красный, жилистый от прилива крови, спесивый, слюнявый — тьфу, не смотрел бы, противно! Его спрашиваешь: «Ну, чего надо? Чего вскочил, дурак?» — а он и сказать-то ничего не может по-человечески: надувается, пыжится, плюется — вот, мол, я какой красавчик, чудо природы! Наглость в нем необыкновенная, самолюбование омерзительное — он полагает, что именно он, а не головной мозг, верховодит в этом мире. И вот что странно: действительно ведь подавляет всех и вся. Потому что по характеру жуткий диктатор. Такой никогда не встанет на защиту Белого Дома, уверен. Ему бы лишь подчинять, подчинять слабых и беспомощных, окружать себя подхалимами, прихлебаями, льстецами — словом, главенствовать! Самокритики, конечно, нуль. Никаких соперников, альтернативных кандидатов не признает, даже если сам явно недееспособен. При этом еще развратник: всегда высматривает жертву помоложе, понежней — новеньких ему подавай, новеньких! — а того не сообразит, что самому ему, диктаторишке, может быть, уже на пенсию пора, лежал бы себе в гульфике да похрапывал! Но надо же: при всем своем безобразии и дурном характере этот самодур (поди, знаешь, друг-читатель) всегда на шаг впереди своего истинного хозяина, всегда, как комиссар с наганом, орет «ура» и стремится вперед, увлекая, как это ни странно, за собой человека-мужчину, пусть даже тот умный-преумный, с огромной черепной коробкой, набитой массивными мозгами, в которых, может быть, носятся туда-сюда глобальные мысли о покорении Марса и других планет… Нет же, подчиняется Ему, этому фанатику!
