— Ох, мне бы столько! — вздыхает эта молоденькая, выкладывая передо мной пачки и отсчитывая рассыпные купюры.

«Не дам! — мысленно отвечаю я. — Сама писать научись».

— Пересчитайте!

«И пересчитаю!»

В самом деле пересчитываю. Все сходится. Я рассовываю пачки по карманам куртки и брюк (сумки у меня нет) и замечаю за собой, что делаю это нервно, жадно, торопливо.

— Спасибо, — бурчу, как старый хрыч. — До свиданья. — Нет, чтобы сказать: «За мной цветы, девушка. Кстати, как вас зовут? А что, если сегодня вечером…» Но ничего такого не говорю: как-то стал сразу необщителен, подозрителен — ожидовел Теодоров.

Впрочем, на улице я расслабляюсь, а удачно поймав свободное такси и усевшись рядом с шофером, сразу чувствую себя свободным человеком в свободной экономической зоне. Делаю широкий заказ: по городу! Хмурый водила вопрошает: куда именно? По городу, друг, по нашему родному городу. Адресов много. Кое-где придется подождать. Заплачу, разумеется, не по счётчику. Вот так.

Еду, значит, с визитами к своим кредиторам, прикидывая маршрут.

Удобней всего заехать сначала в библиотеку к Клавдии, и я даю водилe направление. Давно уже — кажется, с год — не встречал я Клавдию: на улицах она мне не попадается, а посещение дочери всегда планирую на рабочее время. Библиотечка ее маленькая, в жилом доме, с двумя комнатами для книг и переоборудованной кухней для кабинета. В такое время читателей, конечно, никого нет (если они вообще тут бывают).

Но аккуратная Клавдия на месте за своей конторкой. Читает что-то, склонив голову, не замечает, что появился не рядовой посетитель, а как-никак бывший любимый муж Теодоров! Я негромко кашляю от двери, и она, вскинув голову, медленно встаёт.

— Здравствуй, Клавдия.

— Здравствуй. Проходи!

Прохожу, раз просит. С минуту так разглядываем друг друга. Что ж, изменения в ней произошли… есть изменения… и надо признать, что они положительные. Зримо похорошела и посвежела Клавдия экс-Теодорова. Ни морщин, ни теней под глазами, ни страдальческой складки губ… ничего из прежних памятных примет… словно омыта она животворной сказочной водой. Да-а! Очень благоприятно, однако, действует на женщин длительное отсутствие Теодорова! Ну, и преемник мой, надо думать, старается — холит и бережет жену… слава таким мужьям!

— Отлично выглядишь! — честно признаюсь я.

— А ты отвратительно, Юра.

— Да?

— Ужасно.

— Одет, что ли, плохо? — оглядываю я себя.

— Ну, одет ты вообще никак. То, что на тебе, считать одеждой нельзя. Но не в этом дело. Лицо какое… мрак! Ты лет на пятьдесят выглядишь.

— А мне говорят другое, — слегка оскорбляюсь я, неприятно задетый этой — видимо — правдой.

— Тебе льстят. Не верь.

— Ну ладно! Какой есть, такой есть. Зато живой. Я деньги принес, Клавдия.

— Какие деньги?

— Ну, не валюту, конечно. Сколько я тебе должен?

— МНЕ ты ничего не должен.

— Хорошо. Ольке.

— Оле ты тоже ничего НЕ ДОЛЖЕН. Если хочешь сделать ей подарок, сделай. Но она ни в чем не нуждается. У нее все есть.

— Помнится, по телефону ты изъяснялась иначе.

— Да, пару раз я напомнила о деньгах. Извини. Наверно, было дурное настроение.

— Все-таки возьми. Полторы тысячи. Больше не могу.

— Спрячь обратно и дай рублей двести, если хочешь. Я ей куплю что-нибудь от твоего имени. Сам ты не сумеешь. А лучше всего, если подаришь ей книжку. Вышла?

— Вроде бы.

— А в перспективе? Пишешь?

— Очень активно. Дни и ночи.

— Да, представляю… Жену себе еще не приискал? — улыбается она.

Я не верю своим ушам. Это спрашивает Клавдия! Та самая Клавдия, которая… Страшно все-таки изменчивы женщины, забывчивы, непостоянны… согласись, Лиза!

— Порекомендовать кого-нибудь хочешь? — хмурюсь я.

— Извини. Так просто спросила. Убери деньги. И купи себе что-нибудь приличное.

— Хорошо. Раз так решила, возьми Ольке на подарок. А я поеду на материк и оттуда ей что-нибудь привезу. Так пойдет?

— Ты ей ничего не привезешь, конечно. Но так пойдет, — улыбается Клавдия.

— Я спешу, Клавдия. Такси у дверей. Поцелуй за меня Ольку. Постараюсь к ней заглянуть. Оберегай ее, бди! Она того стоит.

— Это я и без тебя знаю, папа.

— Ну, пока! — Я иду к двери, но вспоминаю и останавливаюсь. — Сама-то как живешь?

— Прекрасно, Юра.

— Муж не обижает?

— Скорей я его обижаю.

— Ну, рад за вас. Продолжайте в том же духе, — даю я напутствие и ухожу.

Таксист выразительно смотрит на часы, но я опять ободряю его обещанием крупных чаевых, и он, поворчав, успокаивается.

Долги, должен сказать, отдавать чрезвычайно приятно. Я, во всяком случае, люблю это делать… когда позволяют обстоятельства. То есть я люблю радовать людей, которые уже давно поставили крест на занятой Теодорову сумме. Они уже не вспоминают об этой опрометчивой благотворительности, а тут вдруг являюсь я и, изящно извиняясь, что слегка задержался, вручаю им долг. Конечно, они поражены и благодарны. Они говорят: «спасибо, Юра», или «спасибо, Юрий Дмитриевич», или даже «ну, спасибо, Теодор, не ожидал!» — и я иной раз отвечаю «пожалуйста». Выхожу я из таких домов душевно облегченный.

Но не все кредиторы, конечно, благородные люди. Вот этот деятель пирожкового кооператива с университетским ромбиком на лацкане замшевого пиджака… он не думает меня благодарить за то, что пришел сам, не дожидаясь милицейского привода… нет, он, получив свои триста рэ, щелкает пальцами: бакшиш, мол, Теодоров, навар за просрочку!

— Хватит? — спрашиваю я, отсчитывая четыре десятки.

— Ну, допустим. А как насчет обещанного кабака?

— Не пью, Икс. Прощай.

— Заходи еще. Всегда рад тебе помочь, — сует он деньги в карман, и я, выходя от него на улицу, выкуриваю подряд две сигареты. Почему-то мне кажется, что этот малый долго не проживёт.

Много, короче, встречается Теодорову всяких интересных людей на его сложном, пересеченном маршруте по городу. Промтоварные магазины я решаю оставить на завтра, а деньги положить в сейф к Илюше, чтобы не отстаивать очередь в Сбербанке. В Чеховский фонд я возвращаюсь во втором часу, омоложенный, радостный, точно совершил глубокое церковное покаяние.

К четырём часам дня исполняется два часа, как мы безвыходно сидим в Корейском ресторане. Место уютное. Мы занимаем отдельный кабинетик на четверых, отгороженный от зала бамбуковым занавесом. Негромко играет легкая восточная музыка. Официантка — миниатюрная кореяночка — бесшумно возникает время от времени, чтобы осведомиться, не желаем ли мы чего. Цены, ясное дело, ударные, но качество блюд и обслуживание на высоком иностранном уровне. Мы уже отведали блюдо «хе» (особым способом приготовленный палтус), жареного папоротника, салата из морской капусты, маринованной, остро наперченной редьки; вкусили, полив соусом, лапшу-куксу; осилили по две порции маленьких (как официанточка) здешних пельменей. Пьем мы дагестанский коньяк, запивая его каким-то непонятным соком или морсом.

К концу второго часа мы уже, конечно, не те скромные литераторы, какими вошли сюда, в этот воздушно-бамбуковый райский уголок. Мы уже благополучно миновали стадию первоначального возбуждения, когда организмы, настроенные на дневной чаек или кефир, получают вдруг сорокаградусный напиток; затем согласованно отяжелели и осовели от обильной еды, — и вот, преодолев сытость и сонливость, вздрогнули, воспряли и дружно почувствовали растущий творческий подъем. Выражается это в окрепших, как бы возмужавших голосах, в горячем споре о том, кому все-таки принадлежат Южные Курилы, в непарламентских выражениях по адресу литературных монстров из правления СП РСФСР… наконец, в том, что, нарушая местный пиетет, мы закурили прямо в кабинете.

Я предлагаю сменить место действия, переселиться куда-нибудь. То есть, я хочу сказать, что застой вреден. Здесь, безусловно, хорошо. Здесь мы вроде бы как в Сеуле или Пхеньяне, но не пора ли хлебнуть отечественного воздуха? Трое, как по команде, смотрят на часы и обмениваются взглядами, Очень жаль, Юраша, но… Страшно обидно, но есть неотложные дела. У Илюши дела, у Андрея, и у Егора тоже дела. Они же на службе, они не такие счастливые, как я. Спасибо, Юраша, за угощение, век будем помнить. Даже, может быть, книжку твою прочтем в благодарность. А сейчас надо по делам.