Они сидели у девятой лунки; Вильюн сказал, что набрал тридцать три очка.

И только-то? – поддразнила его Кристина.

Да, только и всего – он рассмеялся. Смех у него был глуховатый, почти женский. Он снова поцеловал ее. Медленно, бережно, как будто ему очень хотелось все сделать как надо. Так же бережно он уложил и раздел ее, складывая каждый предмет одежды и откладывая рядом на траву. Потом встал над ней на колени и поцеловал ее всю – от шеи до лодыжек. На лице у него застыло выражение совершенного изумления: он словно не верил, что ему даровано такое чудо. Когда он вошел в нее, в его глазах появилось настойчивое выражение, воплощение сгустка эмоций. Он двигался все быстрее, его возбуждение росло и росло, и наконец он взорвался в ней.

Ей пришлось силой возвращать себя в настоящее – туда, где священник терпеливо ждал, когда же она нарушит молчание.

Интересно, подумала она, почему воспоминания так тесно связаны с запахами. Теперь она явственно ощущала запах Вильюна – дезодорант, пот, семя, трава, песок.

– У девятой лунки я забеременела, – сказала Кристина, протягивая руку за очередным платком.

Баркхейзен, врач-очкарик, – на сей раз он заплел свои жидкие пряди в подобие косицы, – снова пришел на следующее утро, после того как Гриссел без всякого желания, без аппетита проглотил завтрак.

– Рад, что вы едите, – сказал Баркхейзен. – Как вы себя чувствуете?

Гриссел отмахнулся: какое это имеет значение?

– Аппетита нет? Он кивнул.

– Тошнит?

– Немножко. Врач посветил ему фонариком в глаза.

– Голова болит?

– Да. Он приставил к груди Гриссела стетоскоп и стал слушать его, держа руку на пульсе.

– Я нашел вам жилье.

Гриссел ничего не ответил.

– Друг мой, сердце у вас как у лошади. – Доктор убрал стетоскоп, сунул его в карман белого халата и сел. – Ничего особенного. Квартирка с одной спальней в Гарденз, внизу кухня и гостиная, наверху спальня, есть душ, ванна и туалет. Тысяча двести в месяц. Дом старый, но чистый.

Гриссел отвернулся к другой стене.

– Ну как?

– Не знаю.

– Что с вами, Бенни?

– Док, только что я злился. А сейчас мне плевать.

– На кого злился?

– На всех. На жену. На себя. На вас.

– Не забывайте, что сейчас вы проходите процесс оплакивания, потому что ваша подружка – бутылка – умерла. Первая реакция – гнев на кого-то – возникает именно поэтому. Есть люди, которые на несколько лет застревают на стадии гнева. Их истории можно услышать на собрании «Анонимных алкоголиков»: они поносят всех и всё, орут, ругаются. Но это не помогает. Потом приходит депрессия. Она идет рука об руку с синдромом отмены. И апатия, и усталость. Через это нужно пройти; вам нужно вынырнуть на другой стороне ломки, миновав гнев, прийти к смирению и принятию. Вы должны продолжать жить.

– Зачем?

– Вы должны построить для себя новую жизнь. Вам нужно найти что-то на замену питью. Вам нужен досуг, хобби, физические упражнения. Но сначала живите одним днем, Бенни. Сейчас мы с вами толкуем как раз о завтрашнем дне.

– У меня ничего нет. Только два чемодана с вещами, и все.

– Если вы согласитесь въехать в ту квартиру, жена пришлет вам кровать.

– Вы с ней говорили?

– Да. Она хочет вам помочь, Бенни.

– Почему она не навестила меня?

– Она сказала, что в прошлый раз слишком легко поверила вам. Сказала, что на этот раз будет тверда. Она увидит вас только тогда, когда вы будете совершенно трезвы. По-моему, она решила правильно.

– Здорово вы все придумали, да?

– «Королевский заговор». Все против вас. Против вас и вашей бутылки. Знаю, Бенни, вам сейчас трудно, но вы крепкий парень. У вас все получится.

Гриссел молча смотрел на врача.

– Давайте обсудим ваши лекарства, – продолжал Баркхейзен. – Я намерен выписать вам…

– Зачем вы это делаете, док?

– Затем, что лекарства вам помогут.

– Нет, док, я не о том. Зачем вы со мной возитесь? Сколько вам лет?

– Шестьдесят девять.

– Ничего себе! В таком возрасте люди давно сидят на пенсии.

Баркхейзен улыбнулся, сверкнув глазами за толстыми стеклами очков:

– У меня есть домик на побережье, в Витсанде. Мы прожили там три месяца. За три месяца отремонтировали домик, вылизали садик, перезнакомились с соседями. Потом мне захотелось выпить. Я понял, что это не мое.

– И вы вернулись.

– Чтобы осложнять жизнь людям вроде вас.

Гриссел долго смотрел на пожилого врача. Потом сказал:

– Так что насчет лекарств, док?

– Я выпишу вам налтрексон. Торговое название – «Ре-Виа», только не спрашивайте меня почему. Это лекарство помогает снять симптомы ломки, и у него нет серьезных противопоказаний, если только не нарушать дозировку. Но есть одно условие. Первые три месяца вы должны приходить ко мне раз в неделю, и вы должны регулярно посещать собрания «Анонимных алкоголиков». Это не обсуждается. Либо вы соглашаетесь, либо ничего не будет.

– Я согласен. – Он не колебался.

– Вы уверены?

– Да, док, уверен. Но я хочу кое-что вам рассказать, чтобы вы заранее понимали, во что ввязываетесь. – Гриссел постучал себя указательным пальцем по виску.

– Говорите.

– Док, я слышу крики. И хочу знать, заглушит ли их ваше лекарство.

В кабинет зашли дети священника – пожелать спокойной ночи. Они тихо постучались, и отец не сразу впустил их.

– Извините, пожалуйста, – сказал он, а потом крикнул: – Войдите!

Двум мальчикам-подросткам с большим трудом удавалось скрывать любопытство и не глазеть на нее. Старшему было уже лет семнадцать. Высокий, как отец, с крепким молодым телом. Он окинул жадным взглядом ее грудь и ноги. Успел заметить и скомканный бумажный платочек в руке у странной посетительницы.

– Спокойной ночи, папа. Мальчики по очереди поцеловали отца.

– Спокойной ночи, ребята. Спите сладко.

– Спокойной ночи, мэм, – сказал младший.

– Спокойной ночи, – вторил ему старший. Повернувшись спиной к отцу, он заглянул ей в глаза с нескрываемым интересом.

Кристина поняла, что он инстинктивно почувствовал ее слабость и уязвимость – как собака, которая сразу чует кровь.

Ее охватила досада.

– Спокойной ночи, – сказала она, напуская на себя неприступный вид и отводя глаза.

Мальчики закрыли за собой дверь.

– На следующий год Ричард пойдет в выпускной класс. – В голосе священника слышалась отцовская гордость.

– У вас только двое сыновей? – механически спросила она.

– Они стоят целой дюжины.

– Могу себе представить.

– Хотите еще чего-нибудь? Может, еще чаю?

– Мне надо попудрить носик.

– Конечно. По коридору, вторая дверь налево.

Кристина встала, разгладила юбку спереди и сзади.

– Извините, – сказала она, открывая дверь и выходя в коридор. Она нашла туалет, включила свет и села на унитаз.

Раздражение, вызванное старшим мальчишкой, не проходило. Она всегда сознавала, что словно испускает некий аромат, который говорил мужчинам: «Попробуй меня». Какое-то сочетание внешности и характера, как будто они заранее знают, что отказа не будет… Но чтобы даже здесь? Вот щенок! А еще сын священника!

В тишине струя мочи ударила в унитаз особенно громко.

Неужели эти люди не слушают музыку? Не смотрят телевизор?

Кристине стало тошно. Ей надоело испускать такой аромат. Хотелось пахнуть, как пахнет хозяйка этого дома, верная жена: женщина, которая словно говорит: «Я хочу любить тебя». Она всегда хотела стать такой.

Помочившись, она оторвала квадратик туалетной бумаги, подтерлась, спустила воду, открыла дверь и выключила свет. Потом вернулась в кабинет. Священника там не было. Она остановилась перед стеллажом и принялась разглядывать толстые и тонкие книги, уставленные впритык друг к другу, – некоторые из них были старые, в твердом переплете, некоторые новые, в ярких, пестрых обложках; и все говорили о Боге или о Библии.