— Целая философия получается, — задумался Словцов, — отфамильная. Я, выходит, из тех последних, из тех, кто догадался повернуться на сто восемьдесят…

— Во-во! Ещё только успел повернуться, а уже столкнулся лицом к лицу с первыми. Вроде как круг получается…

— М-да… Это первое лицо мне понравилось.

— Вера Сергеевна? Красавица и умница!

— Комсомолка, активистка, понимаешь, — улыбнулся Павел, передразнивая известного актёра.

— Щас вас там Лиза встретит…

— Предупреждён.

— А, ну тогда, значит, шока не будет, и мне не стоит оставаться у ворот и ждать, что через минуту вы с сумками выкатитесь на улицу и помчитесь в аэропорт.

— Вдруг с сумками выскочит незабвенная Лиза, — напыжился Словцов.

— Вот это вряд ли. Уж если её Шахиня, простите Вера Сергеевна, не может выставить…

Словцов ухватился за новую цепочку знаний.

— Шахиней Веру Сергеевну все подчинённые зовут?

— Нет, в основном охранники и водители, по большей части мужская составляющая коллектива.

— Это связано с какими-то её особенностями, манерами?

— Да нет. Просто однажды к ней сватался один богатющий и влиятельный кавказец. Так он всё называл её «шахиня моя». Привёз с собой роту нукеров, целую гостиницу расквартировали и доставили массу неприятностей ОМОНу своим непосредственным поведением.

— И она ему отказала?

— Ага, она-то шахиня, а он бывший тракторист совхоза Красная Гора. Обычный алчный самец. Образование три класса, хотя считать умеет до нескольких миллионов. Приехал с полной уверенностью, что Вера кинется к нему в объятья, а город превратится в его аул.

— А вы, Володя, судя по речи, вовсе не по мишеням учились.

— Будете смеяться. Я окончил музыкальное училище по классу фортепиано, а потом ещё исторический факультет университета. Правда, по полученным специальностям мне работать не приходилось. Ребята надо мной часто прикалываются: что ты нам Бетховена, ты нам «Мурку» слабай!

— Как Шарапов?

— Да могу, конечно, хоть и сажусь за инструмент редко. Мечтал в ансамбле играть, но тренер сказал, что я одним указательным пальцем любого Баха разбабахаю. Да и выбора особо не было… Сессии сдавал в тире.

— А я вот и не выбирал ничего. Стихи писал. Даже несколько книжек вышло, — признался Павел.

— Круто.

— Да ничего особенного. Кому теперь нужны стихи?

— Не скажите! Вот я своей Светланке признавался в любви в том же тире. Семьюдесятью пулями написал: я тебя люблю. А она мне так, будто каждый день такое видит: а стихами можешь? А стихами я не могу. Вот такая проза жизни.

— Но в итоге, я понимаю, замуж она за стрелка вышла.

— Вышла, — широко улыбнулся Володя.

Между тем они въехали в район, сплошь состоявший из разнокалиберных коттеджей-особняков. Многие были не достроены, но почти все претендовали на яркую индивидуальность. Хозяева явно соревновались. Примечательно, что на въезде стоял опорный пункт милиции, откуда машину внимательно осмотрел заспанный сержант.

— Шанхай, — пояснил Володя, повернув к огромным стальным воротам, окрашенным серебристой краской.

По мановению маленького пульта в его руке, ворота гостеприимно раскрылись, обнажая весьма внушительную парковку, внутренний двор с хозяйственными постройками, летнюю беседку, дремлющий в углу мангал, и витые чугунные фонари с круглыми плафонами — головами — вдоль очищенных от снега дорожек.

Сам дом — трехэтажный особняк красного кирпича стоял в центре двора. С разных сторон кирпичной ограды на него целились камеры видеонаблюдения, крыльцо представляло собой открытую веранду, где летом легко можно было устроить чаепитие для большой семьи. Даже в этом районе престижа и броского благополучия дом госпожи Зарайской вздымался над другими красной черепичной крышей, из которой геометрически выверено поднималась прямоугольная вытяжка то ли камина, то ли кухни. «Сколько стоит содержать такую махину?», невольно озадачился Словцов. Ему предстояло войти в совсем другой мир.

У ворот машину встретил другой охранник. Он перекинулся парой слов с Володей и внимательно осмотрел Словцова.

— Удачи, — подмигнул Володя, протягивая Павлу руку.

Было в его пожелании что-то неподдельно дружеское, и Павел с благодарностью принял рукопожатие.

— А книгу со стихами и автографом для моей Светланы как-нибудь сделаем? — смущаясь, попросил Володя.

— Обещаю, — заверил Словцов.

Володя нажал кнопку домофона, и на крыльце появилась молодая особа в ярко-красном спортивном костюме. Въедливым надменным взглядом она просверлила Павла насквозь и недовольная явным аскетическим видом поэта демонстративно повернулась к двери.

— Это друг Веры Сергеевны, — предупредил Володя.

— Да мне хоть папы римского, — не оборачиваясь, ответила девушка, потом вдруг остановилась, глухо хохотнула и всё же повернулась: — Его, случайно, не Пьер Ришар зовут? Очень похож на игрушку…

— Его зовут Павел Сергеевич, он, между прочим, поэт, — заметил Володя, подавая Словцову сумку из багажника.

— А, ну значит, будет оды нашей Шахине писать. Омар Хайям.

Словцов на всю эту словесную кутерьму никак не реагировал. Он сразу понял, что Лиза относится к той категории женщин, у которой виноваты все и вся, кроме них самих. Знает Омара Хайяма, уже неплохо. Между тем, она была красива, как девушка с обложки гламурного журнала. Высокая, стройная, порывистая… Двадцать восемь, от силы — тридцать лет. Надменности и холодности её взгляду подливали ярко-зелёные глаза. «Линзы у Лизы?», спросил себя Слолвцов в рифму. Тёмно-каштановые волосы были собраны на затылке роскошным хвостом, что, в свою очередь, подчеркивало спортивный стиль. «Боевая лошадка», оценил Павел.

В дом он входил с установкой ничему не удивляться, ни на что не реагировать, да и вообще как-то не вовремя возник вопрос о туалете, за что он проклинал свой разнеженный долгими созерцаниями организм.

Весьма длинная прихожая, идущая мимо дверей подсобок, выходила в гостиную в темно-зелёных тонах, в центре которой стоял низкий стеклянный стол, а на стенах умело и со вкусом размещались несколько натюрмортов и офортов. Мягкие кресла для посетителей под цвет стен, аудио и видео аппаратура хай класса, к одной из стен примыкал компактный, но весьма насыщенный экзотическими бутылками бар. Из гостиной вели четыре двери и лестница на второй этаж. На стене вдоль лестничного марша ступенями поднимались фотографии одного и того же природного ландшафта во все сезоны, при всякой погоде, в разное время суток. Выглядел такой ход оригинально.

Мысль о санузле не давала Словцову покоя, и он атаковал спину Лизы фразой:

— Не подскажете, где мои апартаменты?

— Подсказывают двоечникам на уроках, а вам — на второй этаж, дверь сразу направо от лестницы. Если вздумаете шарашиться по дому, то я не экскурсовод.

— Это я понял сразу…

На втором этаже оказался ещё один холл, где стояли разнообразные тренажеры, на стене висел плазменный телеэкран, а напротив был выход на просторную лоджию, которая размещалась над верандой. Ещё одна лестница вела на мансардный этаж. Открыв указанную дверь, Павел присвистнул. В его распоряжение предоставлялась комната, в которой могла разместиться вся его предыдущая квартира. За окном угадывался отдельный балкончик, выходящий во двор, к нему примыкала кровать-аэродром, с торшерами-часовыми по краям. У стены напротив кожаный диван с парой таких же кресел, рабочий стол с компьютером. Заветный санузел оказался просторной ванной комнатой, блиставшей крупнолистовым кафелем высшего качества, двумя десятками вмонтированных в потолок ламп и дюжиной зеркал разных форм. Словцов поймал себя на мысли, что нисколько не завидует всему эту комфорту и великолепию, просто подумалось, что так могло бы жить большинство граждан огромной богатой страны, если б незначительная самая наглая и, скорее всего, самая подлая его часть не хапнула путём махинаций себе общенациональное достояние. С другой стороны, Павел прекрасно знал, что любое накопление не имеет никакого смысла. Об этом ему захотелось поговорить с Верой, узнать её реакцию. А пока он спросил себя, имеет ли моральное право на дальнейший осмотр дома, но предпочел, не раздеваясь, плюхнуться на кровать и быстро забылся коротким и глубоким сном.