Надо себе представить одержимость идеей, для того чтобы понять, какая сила заставляла подростка подниматься в пять, а то и раньше, утра (ни на рыбалку с друзьями, ни в поход, ни для катания на велосипеде по пустым в это время улицам города) дабы, таясь от всех и вся, с бутылкой под мышкой и детской лопаткой уйти на пустырь, где торжественно «похоронить» на глубине порядка полуметра сосуд, запечатанный пластмассовой пробкой, для надежности залитой воском. Таких бутылок я закопал в разных местах штук десять. Но с предпоследней произошёл удивительный случай. Прошло уже несколько дней, как я отправил её в будущее, но мне пришло в голову дописать в послании свои точные координаты и данные, чего я до сих пор не делал, предпочитая оставаться инкогнито. Благодаря анонимности я надеялся научно и нешуточно озадачить получателей посланий. Так и представлял себе, как они скрупулезно корпят над моими закорючками, проводят исследования с какими-нибудь удивительными приборами, берут на анализ фиолетовые чернила из шариковой ручки. Но вдруг они так и не узнают, кто отправил им эти письма? Мне тогда и в голову не приходило, что вся моя информация гроша ломаного не стоит, потому как в последней трети двадцатого века вся жизнь и без того фиксировалась на самых разных носителях, чтоб впоследствии быть оцифрованной и лечь в надежные банки данных. Наивность моя перемещала мой мир в средневековье или куда подальше и подпитывалась чувством космической избранности, коя в той или иной мере присутствует в каждом человеке. Хотя кто знает: а вдруг — мировой катаклизм, и только мои бутылки, начиненные обильно политыми потом каракулями, будут последней крохой информации о нашей цивилизации? Кроме того, я переживал, что и остальные бутылки исчезли, как последняя… Короче, я ринулся на маячок предпоследней ёмкости.
К месту захоронения бутылки я вернулся прохладным майским утром, когда не успевшее отдохнуть за короткую ночь солнце вкрадчиво смешивалось посредством искрящихся в сером мареве корпускул с отступающим вдоль улиц сумраком. По стечению все тех же удивительных обстоятельств я зарыл это послание совсем недалеко от нашей пятиэтажки, на пустыре, где после неудачного долгостроя уже в двадцать первом веке стахановскими темпами воздвигли новое здание ФСБ, зрящее на мир тонированными окнами и объективами видеокамер. Кто бы мог подумать? А тогда неровный лес свай, вбитых в фундамент предполагаемого здесь ресторана, перемешивался со щедрыми и безобидными в то время зарослями конопли и крапивы. Рестораном загодя пользовались бичи (теперь их называют бомжами) и просто любители выпить «на природе», поэтому заброшенная стройплощадка изобиловала оборудованными для этого «столиками» и закутками. Петляя среди высоких, более метра зарослей, можно было запросто напороться на пребывающего в глубоком пьяном сне «посетителя» или даже группу собутыльников. Чего мы только не насмотрелись на этом пустыре, и чего он только не видел от нас!
Но в то утро мне повезло: полная, даже какая-то обморочная тишина стояла в округе. В те времена ночь ещё располагала тишиной, и только после шести утра к отдаленному гулу вокзала добавлялся шелест метел добросовестных дворников. Советские города действительно спали спокойно. До коммунизма было далеко, до угрожающей нам Америки тоже… Поэтому вышедший на улицу ни свет ни заря среднестатистический пионер мог рассчитывать на удачные партизанские действия. Едва намечавшийся восход в пятом часу утра ещё даже не золотил макушки дурман-травы, но я легко нашел место, где три дня назад совершил деархеологический (если можно так выразиться) эксперимент, и начал копать. Для возможных свидетелей у меня всегда была заготовлена версия: идет охота на червей для рыбалки. Правда, очевидцев, покуда, не было. Но именно в то утро я пожалел об их отсутствии, ибо, добравшись до нужной глубины, обнаружил совсем другую бутылку, и увиденное заставило меня нешуточно испугаться и на некоторое время отпрянуть. Емкость в виде коричневого параллелепипеда была явно иностранного, невиданного мной доселе производства, а скромное знание английского языка позволило мне прочесть на этикетке надпись "Rothmans", а чуть ниже "whisky". Такие бутылки в те времена можно было встретить только в частных коллекциях или у счастливчиков, кому довелось побывать в проклятых буржуазных странах. Разумеется, я знал, что такое виски, и даже с чем его лучше есть (со льдом!), но с близкого расстояния оболочку напитка видел впервые. Какие только мысли не посетили меня в этот миг! Первое, что пришло в голову: я случайно напоролся на шпионский тайник. Второе: чья-то, скорее всего, взрослая шутка. Так или иначе, уйти, не раскрыв бутылки, было бы непростительно.
Осторожно (сейчас-то я смеюсь над собой, а тогда — вдруг шпионская!) я потянул емкость за горлышко и тут же заметил, что она, подобно моим, несет в себе послание. От скрученной пробки ударило резким запахом алкоголя. Стало быть, бутылку опорожнили буквально перед тем, как зарыть её на этом месте. Когда я вытряхивал из неё скрученный в трубу блокнотный лист, оттуда даже вытекло несколько капель, и я с ужасом представил себе с каким запахом приду домой. Хотя, что греха таить, пронеслась мысль: отчего бы ни попробовать хотя бы несколько капель забугорного пойла. Но, надо признаться, в те годы я не пил и «родного». Надпись на вырванном из блокнота листе гласила: «Привет из безобразного пьяного капиталистического будущего! Марсиан нет!» Теперь было ясно, что это чья-то безобидная, но не очень хорошая шутка. Осознание подвоха заставило меня затравленно озираться по сторонам, словно за мной могли в этот момент следить. Особенно настораживало «капиталистическое будущее», которое противоречило твердым марксистко-ленинским установкам в моем сознании. Но самое удивительное, я не выбросил блокнотный лист, а бережно положил его в нагрудный карман безрукавки, не выбросил даже бутылку (о, я потом удачно поменял её у преклонявшегося перед западными безделушками соседа на потрепанную книгу Роберта Шекли!).
Зачем я положил блокнотный лист в полиэтиленовый пакет и спрятал в ящик стола? Неужели для того, чтобы спустя двадцать лет вернуться с ним на это самое место?
А ведь так и произошло.
Правда, к тому времени уже не было СССР, не было светлого будущего, зато была «шоковая терапия», было немереное количество импортного пойла, отвратительные рожи на телеэкране (ещё хуже, чем хотя бы внешне правильные лица Политбюро), а лично у меня не было удачи. В те дни, после сокрушительного дефолта 1998-го, развалилось созданное узким кругом друзей частное предприятие, и мы, по известной русской привычке, последние деньги из общей кассы понесли на алтарь Бахусу. Гуляли в маленьком ресторанчике, местом для коего стал приватизированный купеческий особняк, ранее охранявшийся как памятник архитектуры. Оторвались по полной, даже умудрились повздорить с бритоголовыми братками, но до драки не дошло, потому как выяснилось, что у них траурное мероприятие по поводу безвременной кончины боевого товарища. Мы, стоя, помянули погибшего на баррикадах строящегося капитализма, за что были великодушно прощены оппонентами. Вследствие примирения браво сдвинули столы, сойдясь в пьяном угаре с ребятами, которые хоть и носили, как чекисты, кожаные куртки, оказались вполне нормальными пацанами (так они себя сами называли). А возлияния начались с новой силой. Владельцы и работники ресторана не решились перечить столь боевой и столь нетрезвой биомассе, ибо остановить её можно было, соответственно, только естественным биологическим путём. Точнее, барьером. Он и случился в пятом часу утра, когда вокруг стола практически все спали в обнимку с невесть откуда взявшимися размалеванными девчушками. Меня же кривая вынесла на тот самый пустырь, и я с ироническим хохотом осознал в своей руке точно такую же бутылку виски " Rothmans". Опрокинув в свое обожженное нутро остатки алкоголя, я направился к месту «проваленной явки». Пришлось его поискать, так как за прошедшие годы случились некоторые ландшафтные изменения, и уже обозначилась видимость строительства. Блокнотный лист оказался со мной лишь потому, что его текст я три раза оглашал вместо тоста (на бис!) в ресторане. После разъяснения, откуда он у меня, послание из будущего своей сермяжной правдой вызвало дикий восторг всех окружающих, включая братков. Никто даже не усомнился в правдивости моего рассказа, а последним было достаточно для подтверждения короткого диалога:
