Организатору похищения монахинь Коппе, наверняка не мучившемуся угрызениями совести, он писал совсем в другом тоне, ограничась тяжеловесными шуточками. Оказывается, он запутался в кудрях «юной девы» и пожелал доказать себе и миру, что «и он мужчина». В письме к Михаэлю Штифелю от 17 июня он сетовал, что люди, считающие себя мудрыми, склонны видеть в нем нечто пугающее. Во всяком случае, именно так можно понять латинское выражение «larva-», которое он употребляет по отношению к себе и которое означает «маска ужаса».
20 июня, обращаясь к Линку, он рассуждает о провидении: «Я сам еще находился в полном неведении, когда Господь чудесным образом бросил меня в супружеские объятия бывшей монахини Катарины фон Бора». В тот же день он пишет маршалу Гансу фон Дольцигу, снова изумляясь внезапному повороту в своей судьбе: «Он представляется мне настолько странным, что я до сих пор не могу в него поверить; однако свидетели этого события столь единодушны, что волей-неволей приходится положиться на их слово». (Каким бы легковесным ни казалось это объяснение, вполне возможно, что оно наиболее близко к истине!)
21 июня он пишет своему дорогому Амсдорфу и приводит целый список причин, вынудивших его поступить так, а не иначе. Он не хотел лишать своего отца радости увидеть его потомство; он стремился показать, что его дела не расходятся с его учением; он спешил положить конец досужим пересудам. В любом случае (ведь человек лишен свободы выбора!), «как было угодно Богу, так все и свершилось». Почему он так в этом уверен? Потому что не испытывает по отношению к жене ни любви, ни страсти.
После празднества, в котором приняла участие вся ново-испеченная община евангелистов, начались будни супружеской жизни, освященные гражданским законом. Гнездо семейного счастья пришлось вить в том самом монастыре, ныне отчужденном от Церкви, где в былые времена он проводил дни и ночи в молитвах и покаянии. Несмотря на все старания и хитроумные тактические ходы, ему так и не удалось полностью оправдаться в глазах окружающих, так что время от времени приходилось вновь возвращаться к обсуждению этого вопроса. В письмах к друзьям он порой натужно острил, изобретая каламбуры наподобие тех, которыми 22 июля веселил Линка: «Кэтхен связала меня по рукам и ногам» (латинское слово «catena» обозначает «цепь») или «ложе мое теперь именуется Бора» (Bora переводится так же, как Bohre — гроб). В связи с последним замечанием он таинственно добавлял: «Можно считать, что для мира я умер».
Он не мог не заметить, что крутая перемена в личной жизни вкупе с антикрестьянскими настроениями, которых он не считал нужным скрывать, значительно охладили восторженное отношение к нему со стороны широких народных масс. 16 августа, обращаясь к уже упоминавшемуся нами Брисманну, он настойчиво подчеркивал, что, в отличие от всех остальных, видит в этом обстоятельстве лишнее подтверждение правоты своего Евангелия: «Чтобы никто не подумал, что я сдался, я женился на монахине». К этому решению, добавлял он, его подтолкнула вовсе не плотская страсть, а высокие духовные соображения: «Ведь я стар и совсем не создан для супружества». Ему исполнилось в ту пору 42 года, и впечатления стареющего мужчины он, судя по всему, не производил. Тем не менее полтора месяца спустя в письме к Штифелю он снова пытается прибегнуть к той же аргументации. Отвечая на призыв собственной плоти, человек исполняет лишь то, что предначертано Богом, а поскольку он, Лютер, вскоре готовится покинуть этот бренный мир, ему хочется успеть до кончины воодушевить своим поступком тех, кто слаб духом.
В начале января 1526 года в письме к Маркарду Шулдорфу, женатому на собственной племяннице, он еще более твердо отстаивал свою позицию, уверяя, что шумиха, вспыхнувшая вокруг его женитьбы, сыграла чрезвычайно полезную роль. «Я и сам женился, — откровенничал он, — и притом женился на монахине. Я мог бы этого и не делать, потому что никаких причин стремиться к браку у меня не было. Если я все-таки совершил этот шаг, то исключительно желая бросить вызов дьяволу и его сатрапам, всем этим князьям и епископам, докатившимся в своем безумии до того, чтобы запретить духовенству жениться. Я бы охотно пошел и на еще более громкий скандал, если бы он помог мне еще лучше послужить Богу и навредить всем им... Они возмущаются вашим поведением? Смейтесь им в лицо и чувствуйте себя счастливым! Их негодование — лучший признак того, что ваше поведение угодно Богу».
Несколькими годами позже он снова предложил использовать тактику скандала в качестве лечебного средства сродни гомеопатии. Вот что писал Лютер Иерониму Веллеру: «Забавляйся (он опять употребляет латинский глагол misсео. — И. Г.) с моей женой и другими женщинами, резвись и развлекайся. Всякий раз, когда тебя начнет одолевать бес печали, ищи спасения в обществе себе подобных. Пей, играй, болтай глупости, одним словом, не позволяй себе грустить. Иногда из ненависти и презрения к дьяволу полезно совершить какой-нибудь грех, дабы он не смел надеяться, что мы будем терзаться бесполезными угрызениями совести. Тот, кто боится согрешить, уже погиб. Если дьявол твердит тебе: «Не пей!», ты должен ответить ему: «Буду пить, да еще как! Ах, тебе это не нравится? А я возьму и напьюсь!..» Дьявола нужно дразнить, потому что он этого не любит. О, если б я только мог выдумать какой-нибудь особенно страшный грех, чтобы обмануть дьявола, чтобы дать ему понять, что я не признаю греха как такового, что моей совести неведомы угрызения. Мы обязаны решительно отвернуться от Десяти заповедей и даже не вспоминать о них, потому что именно через них дьявол нападает на нас, заставляя страдать и мучиться».
Личный пример, поданный Реформатором, стал достойным завершением той кампании, которую он начал с помощью своих сочинений. Монахи, порвавшие с уставом, и священники, обращенные в пасторов, с его легкой руки пустились во все тяжкие. К гражданскому браку (ведь церковное таинство брака они отвергали) вскоре добавились открытые супружеские измены, развод и двоебрачие. Пастор Михаэль Крамер завел себе сразу трех жен. Не меньшим успехом пользовались и остальные его собратья по новой вере, которых отсутствие житейского опыта превращало в легкую добычу для корыстных соискательниц. Хроникер Фрайберг рассказывает, что в 1525 году, когда лютеране по приглашению отделившегося от Церкви Тевтонского ордена явились в Пруссию, здесь началась настоящая эпидемия бракосочетаний. «Священники и монахи, — пишет он, — считались завидными женихами, ведь они присвоили себе церковные деньги». Неудивительно, что женщины бегали за ними табунами. Впрочем, как только деньги иссякали, оба участника брачного союза теряли друг к другу всякий интерес и принимались смотреть на сторону. «Дня не проходило без свадьбы кого-нибудь из священников и монахов с монахинями или просто девицами, и пирушка следовала за пирушкой». В это же время Георг Саксонский писал Филиппу Гессенскому: «Вы видели, сколько появилось монахов и монахинь, которые, покинув свои обители, превратились в развратников и потаскух?»
Знал об этом и Лютер. Однако вместо того чтобы радоваться нахлынувшей свободе и приветствовать своих собратьев, которые в полном соответствии с его уроками бросили вызов дьяволу, он горько жаловался: «Из всех знакомых мне монахов лишь единицы, покинув монастырь, сделались новыми людьми». Несколькими годами раньше он еще приписывал падение нравов «болезни роста» и верил, что суровыми мерами сумеет призвать распутников к порядку. «Не следует удивляться, — говорил он тогда, — что многие превратно понимают суть Евангелия. К счастью, у нас есть виселица и колесо, есть меч и кинжал, так что мы сумеем защититься от всякого, кто извращает волю Божью». К 1525 году ему пришлось признать, что применение подобных мер свело бы число его сторонников к жалкой горстке.
По большому счету, пропаганда свободы нравов, которую вел Лютер, сослужила Церкви добрую службу. Она позволила выманить из монастырей — так выманивают из норы крыс — всех случайно попавших туда людей, не чувствовавших к религии настоящего призвания. Все остальные — разумеется, те, кого не выгнали силой, — продолжали как ни в чем не бывало молиться Господу и строго исполнять требования монастырского устава. Монашество просто очистилось от ненужного балласта. Знаменитый францисканский проповедник Августин фон Альфельд так написал об этом: «Члены этой клики пьют с утра до ночи и купаются в нечистотах, словно свиньи. Благодарение Господу, почти все это отребье, раньше жившее среди нас, освободило от своего присутствия монастыри и храмы». Цистерцианец Вольфганг Майер выразился еще проще: «Господь очистил Свое поле, вырвав плевелы из зарослей пшеницы».
