Мы помним, что накануне своего триумфа в Вормсе он уже провозгласил: «Больше никогда!» Теперь, когда его уверенность в победе окрепла, он тем более не намеревался смягчать свою тактику. Каждый внутренний кризис, переживаемый Лютером, выливался у него в самые решительные поступки. Чем глубже захватывала его внутренняя неуверенность в себе, тем жестче он действовал. Вартбург стал для него слишком жестоким испытанием. «А вдруг ошибаешься ты, а не они?» Нет, Лютер не может ошибаться! Скорее ошибаются все остальные: папа, епископы, монахи, вся Церковь. Но чтобы его правда стала известной всему миру, от этих противников следует избавиться.

Кампания, организованная столь умело и проведенная с таким энтузиазмом, не могла не принести своих плодов. Разумеется, католики оборонялись, проявляя кто талант, кто ум, кто упорство. Увы, ни один из них не сумел завладеть всеми тремя «козырями» сразу, чтобы дать достойный отпор обрушившейся на них атаке. К тому же с самого начала издатели приняли сторону нового учения. Листовки, которые в огромном количестве расходились по Германии, нравились им не только своим красноречием, но еще и тем, что служили источником постоянного дохода. Этот метод двойного убеждения в будущем использовался лютеранами еще не раз.

Вместе с тем, глядя из дня сегодняшнего, мы не можем отказать защитникам католической Церкви ни в бойцовских качествах, ни в доказательности аргументации. Одним из первых в борьбу против Лютера ринулся Иоганн Экк, клеймивший новое учение и в устных проповедях, и в печатных трудах. В 1520 году он опубликовал толстую книгу о главенстве папы, в 1522 году еще одну, о таинстве покаяния и исповеди, затем в 1523 году — о чистилище, в 1526 году — о мессе, в 1527 году — об обетах. Наконец, в 30-х годах он издал труд под названием «Послание против лютеран».

Его примеру последовали другие доминиканцы, в частности приор Кельнского монастыря Якоб Гохштратен, вернее ван Хоогстратен, поскольку он был фламандцем. Прекрасно разбираясь в творчестве бл. Августина, он атаковал Лютера именно на этом направлении, но также приводил стройную аргументацию в защиту христианской свободы и теории богоугодных дел. Внес свою лепту и Иоганн Фабер (Августинец), гуманист и друг Эразма, поначалу отнесшийся к Лютеру с симпатией, но после появления «Вавилонского пленения» превратившийся в одного из самых яростных его противников. Впоследствии за непреклонность своей позиции он решением Аугсбургского протестантского совета был изгнан за пределы страны. Преподаватель Кельнского университета Конрад Келлин также твердо отстаивал догмат о непогрешимости папы римского и кроме того реабилитировал св. Фому Аквинского, многократно поруганного Лютером; Иоганн Дитенбергер скрупулезно искал и находил в писаниях Реформатора демонический аспект. К голосу Томаса Мюрнера скоро присоединили свои голоса его собраться по ордену Гаспар Шатцгегер, уроженец Верхней Германии, опубликовавший сразу несколько богословских трудов, Августин Альфельд, апологет римского главенства, и Конрад Клинг, чьи страстные проповеди собирали толпы слушателей в Эрфурте.

Из представителей мирского духовенства отличились декан Франкфуртского университета Кохлей, также переживший увлечение Лютером и затем решительно отмежевавшийся от него (он сменил Эмзера на должности секретаря герцога Георга Саксонского), и особенно второй Иоганн Фабер, эрудит и сторонник реформ, сменивший первоначальное восхищение лютеранским движением на гневное неприятие. Пережитое разочарование сделало из него серьезного соперника в споре с реформаторами. Ему принадлежит солидный труд под названием «Против некоторых новых доктрин Мартина Лютера» и еще более глубокое исследование, озаглавленное «Молот против лютеранской ереси». Он умер архиепископом в Вене.

Но все эти высокоученые труды, написанные на латыни, опирающиеся на стройную систему доказательств, изобилующие цитатами из Священного Писания, почти не находили читателей. Жанр, в котором они были созданы, отнюдь не принадлежал к числу популярных. Возможно, они помогли определенному числу священников и гуманистов сохранить верность католичеству, но поклонников Лютера, вступивших в стадию миссионерства и популяризаторства, они даже не задели, как не оказали и никакого влияния на толпу.

Ну а толпе стоило только показать мишень — духовенство. Ничего больше ей и не требовалось, чтобы сейчас же поверить, что священники и монахи и есть ее злейшие враги. «Священники теперь боятся даже показать тонзуру, — писал не позже 1521 года Эберлин де Гюнзбург, — так настроен против них народ. Каждую их оплошность люди готовы раздуть до невероятных размеров и без конца призывают на их головы гнев Господень. При этом все, кто нападает на священников, верят, что служат Богу». Три года спустя еще один перебежчик, на сей раз бывший бенедиктинец Бларер отмечал, что «духовенство потеряло всякий авторитет и стало объектом насмешливого презрения». Сам Лютер, подводя итог этому периоду своей жизни, не без удовольствия писал: «Человек из народа стал теперь образованным: он понимает, что духовенство не стоит ничего. Повсеместно — на стенах домов, на каждой мало-мальски пригодной доске, а недавно даже на игральных картах — ему стали показывать монахов и священников в их истинном облике, и что же? Теперь сердце его наполняется омерзением всякий раз, когда он видит церковника или только слышит о нем».

Первыми и самыми внимательными слушателями Лютера и его друзей как раз и стали представители духовенства, вернее, той его части, которая воспринимала тонзуру как плату за безбедную жизнь, а рясу — как тяжкое бремя. Пока принадлежность к духовному сословию сулила им какие-то выгоды, они еще мирились со своим положением, но стоило им обнаружить, что носить сутану стало стыдно, а народ косится на них с подозрительным неодобрением, стоило им прознать про доктора из Виттенберга, который объявил, что ничего божественного в духовном сане нет, следовательно, нечего и мучиться угрызениями совести, стоило послушать новых реформаторов, которые на каждом углу внушали, что лучше завести жену, чем медленно сгорать на огне вожделения, как они с облегчением сбросили с себя непосильную ношу, какой обернулся для них духовный сан, и с радостью набросились на все, чего раньше были лишены и чем могли наслаждаться только тайком. Учение о бесполезности «дел» они приняли с восторгом. В самом деле, зачем блюсти целомудрие, зачем проповедовать послушание, доброту, умеренность, если все это совершенно лишнее, а для спасения души достаточно одной веры?

В первую очередь эта волна захлестнула саксонских августинцев, которые имели возможность ежедневно слушать проповеди брата Мартина и которых брат Мартин — тогда приор и викарий — милостиво освободил от соблюдения привычной дисциплины. Начиная с 1521 года на арену выступил одноглазый Габриэль Цвиллинг, тень Лютера, как его называли, — тот самый Цвиллинг, которого в 1517 году выслали в Эрфурт, потому что за пять лет пребывания в монастыре Виттенберга он так и не удосужился толком разобраться, чем же должен заниматься монах. Теперь Цвиллинг, вооруженный учением Лютера, набросился на своих прежних братьев по вере. Именно он подзуживал толпу сдирать с монахов рясу, издеваться над ними на городских улицах, вынуждать их уходить из монастырей, а несогласных изгонять оттуда с позором. 28 августа 1520 года, когда в Эйслебене собрался капитул — тот самый, на котором Штаупиц сложил с себя полномочия викария епископа, — сразу 14 августинцев заявили о своем выходе из конгрегации. В их числе был и Ланг, духовник Лютера, с которым тот привык обсуждать свои искушения и призрачные видения и который соглашался с младшим коллегой, что человек имеет полное право удовлетворять все свои желания.

В марте 1522 года Лютер писал Лангу: «Я вижу, что многие из наших монахов покинули монастырь по той же самой причине, которая в свое время их сюда и привела: из потакания своей утробе и стремления потешить свою плоть». Чуть ниже он добавлял: «Сила Слова все еще слишком слабо и незаметно влияет на нас, что немало меня удивляет. Мы все те же, какими были и раньше, — черствые, глупые, нетерпеливые, безрассудные, склонные к пьянству, ссорам и дракам». Матезий, еще одно доверенное лицо Лютера, признавался: «Те, кто поступал в монахи из желания сладко есть и не работать, теперь бросают монастыри, чтобы безнаказанно распутничать. Многие из наших своим развратным поведением и дурными поучениями заслужили репутацию блудников. С тех пор как Евангелие освободило их от папского гнета, они употребляют свою свободу во зло и ведут самую беспорядочную жизнь. Между собой они беспрестанно ссорятся, ученых книг не читают, предаются постыдным порокам, насмехаются над властями и только и знают что обличать монахов и монахинь. А народ охотно внимает им...»