Кровь, так и кипевшая в жилах Ладлоу, бросилась ему в лицо, руки у него опустились. Он поспешно скомандовал своим людям вернуться в лодки и ничего не трогать на судне. Затем капитан королевского крейсера обменялся несколькими словами с незнакомым моряком, выбежал на палубу и быстро спрыгнул в шлюпку. Шлюпка отвалила от судна, принятого за бригантину, в тишине, нарушаемой лишь песней, которую, как видно, запел человек, ставший к рулю. О мотиве мы можем сказать только одно: что он как нельзя более подходил к словам, а из слов удалось разобрать всего часть стиха — если только его вообще можно назвать стихом, — несомненно, сочиненного человеком с истинно морским складом ума. Но мы целиком полагаемся на запись в судовом журнале, сделанную упомянутым моряком, а ведь он, возможно, и ошибается; так или иначе, запись в журнале свидетельствует, что он пел ту самую песню, которую мы поставили эпиграфом к этой главе.

Однако в журнале каботажного судна и о нем самом, и о том, куда оно шло, сказано ничуть не подробнее, чем в песне. А запись в судовом журнале «Кокетки», разумеется, была и того короче. Там просто-напросто говорилось: «Каботажная шхуна, под названием „Высокая сосна“, принадлежащая Джону Ловкачу и шедшая из Нью-Йорка в провинцию Северная Каролина, в час ночи взята на абордаж: все благополучно».

Разумеется, команду крейсера подобные сведения никак не могли удовлетворить. Участники экспедиции были слишком взволнованы, чтобы видеть события в их истинном свете; и, после того как «Морская волшебница» дважды удивительным образом ускользнула от них, этот случай сильно укрепил моряков в их прежнем мнении о бригантине. Старый штурман теперь не был одинок в своей уверенности, что преследовать ее бесполезно.

Но к такому убеждению матросы с «Кокетки» пришли далеко не сразу, а лишь основательно поразмыслив на досуге. Пока же шлюпки, держа на огни, все вместе быстро гребли к «Кокетке». Моряки еще не успокоились, и им было не до размышлений; только когда участники этого приключения спустились в кубрик и легли на свои койки, они могли рассказать обо всем товарищам, сгоравшим от любопытства. Фор-марсовый Роберт Болтун, которого морская волшебница задела во время шторма волосами по лицу, не преминул поведать об этом случае; высказав кое-какие соображения, как нельзя лучше подтверждавшие его домыслы, он призвал в свидетели одного из гребцов с катера, готового присягнуть перед каким угодно судом, что красивая и изящная бригантина у него на глазах превратилась в грубую и неуклюжую каботажную шхуну.

— Только темные люди, — продолжал Роберт, подкрепив свою позицию свидетельством гребца, — могут доказывать, будто вода в океане не голубая только потому, что ручей, который вертит мельницу у них в деревне, желт от ила. Но настоящий матрос, который не раз бывал в заморских странах и знает, что за штука жизнь, сумеет отличить правду от вранья, уж будьте покойны. Известно много случаев, когда судно совершенно меняло вид, чуть только погоня его настигала; но у нас-то такой случай был прямо на глазах, так что не надобно и ходить в дальнююnote 115 за доказательствами. А ежели хотите знать, как я полагаю об этом судне, то я вам вот что скажу: конечно, думается мне, плавала по морям давным-давно бригантина вроде этой, и борта у нее были такие же, и оснастка, и промышляла она тем же самым, а только пробил ее час, она затонула вместе со всей командой, и с тех самых пор ей на роду написано скитаться у этих берегов. И уж само собой, королевские крейсеры она не любит; а команде, ясное дело, не нужен ни компас, ни обсервацииnote 116. А ежели так, не мудрено, что матросики наши, как забрались на ее палубу, совсем не то увидели, чего ждали. Уж поверьте моему слову, когда мы подошли к ней на длину весла. Это была бригантина с женской фигурой на носу; такой красивой оснастки я отродясь не видывал; и вся она была как игрушка; а теперь вот вы в один голос говорите, что это трехмачтовая шхуна, ни капли не похожая на морское судно, — каких же вам еще доказательств надо? Но если кто хочет мне возразить — что ж, послушаем.

Поскольку возражать никто не стал, само собой разумеется, фор-марсовый приобрел много новых сторонников.

Не приходится и говорить, что грозная фигура Бороздящего Океаны была с тех пор окружена еще большей тайной и вызывала любопытство, смешанное со страхом.

Совсем иное настроение царило на шканцах. Два лейтенанта о чем-то совещались между собой, и вид у них был довольно мрачный; ни от кого не укрылось, что гардемарины, которые были на шлюпках, шепчутся со своими товарищами, давясь от смеха. Однако, поскольку капитан, как всегда, держался властно и с достоинством, веселье этим ограничилось и вскоре заглохло совсем.

Не лишним будет добавить, что «Высокая сосна» со временем без особых происшествий достигла берегов Северной Каролины и, благополучно миновав Идентонский барьер, поднялась вверх по реке до места своего назначения. Там матросы ее стали рассказывать о том, как шхуна встретилась с французским крейсером. А поскольку даже в самых отдаленных уголках Британской империи ее подданные всегда принимали близко к сердцу морскую славу своего отечества, об этом событии вскоре заговорили по всей колонии. Не прошло и полугода, как в лондонских журналах появились известия об этой стычке, составленные в самых горячих выражениях, причем упоминание о «Высокой сосне» и Джоне Ловкаче было вполне благопристойной данью фривольности.

Если капитан Ладлоу и сообщил что-нибудь об этом событии сверх того, что записано в судовом журнале его крейсера, то благопристойность лордов адмиралтейства помешала сделать эти сведения достоянием гласности.

После такого отступления, лишь косвенным образом связанного с непосредственным ходом рассказа, посмотрим, что произошло дальше на борту крейсера.

Когда шлюпки были подняты, матросов, свободных от вахты, отпустили спать, огни были притушены, и на судне вновь водворилось спокойствие. Ладлоу ушел отдыхать, и, хотя есть все основания полагать, что во сне его тревожили кошмары, он более или менее спокойно лежал на подвесной койке, где, как мы уже знаем, он считал нужным пребывать, пока не была вызвана утренняя вахта.

Но, хотя весь остаток ночи офицеры и часовые были бдительны, как никогда прежде, они не заметили ничего такого, что заставило бы их поднять тревогу. По-прежнему дул легкий, но ровный ветерок, море было спокойно, а небо, как и накануне с вечера, заволокли тучи.

Над Атлантикой занялась жемчужная заря, по небу разлилось яркое сияние, и солнце во всем своем великолепии поднялось из океанских вод. Едва бдительный вахтенный начальник увидел первые проблески новой зари, он разбудил Ладлоу. Легкого прикосновения к его руке было достаточно, чтобы поднять этого человека, который и во сне был преисполнен сознания своего долга. Не прошло и минуты, как молодой капитан был уже на шканцах и внимательно осматривал небо и горизонт. Первым делом он спросил, не заметили ли чего-нибудь вахтенные. Ответ был отрицательный.

— Меня радует вон тот просвет на северо-западе, — заметил Ладлоу, внимательно оглядев океан, над которым еще висели, сужая кругозор, предутренние сумерки. — Он предвещает ветер. Пусть подует хоть легкий ветерок, и мы потягаемся в быстроходности с этой хваленой «Морской волшебницей»! Но, мне кажется, я вижу парус на наветренном траверзеnote 117. Или это просто белый гребень волны?

— Океан стал неспокоен и уже не раз обманывал меня, с тех пор как рассвело.

— Прибавить парусов. Поднимается ветер, как бы нам не прозевать его. Приготовьтесь поднять всю парусину до последнего лоскута!