Несмотря на благоприятные приметы, матросы вскоре снова пали духом. Санчо, все время доносивший тайком адмиралу о настроениях команды, сообщил ему, что люди ропщут больше обычного и что после недавних радужных надежд и восторгов наступила реакция, близкая к отчаянию. Об этом Колумб узнал на закате 20 сентября, то есть на одиннадцатый день после того, как земля скрылась из виду.

— Люди жалуются, что море уж больно гладкое, — говорил Санчо, занимаясь для виду какой-то работой на юте, где адмирал производил свои вычисления. — Они говорят, что здесь дуют только восточные ветры, а штиль означает, будто мы дошли до такого места, где вовсе не бывает ветров, и что восточный ветер пригнал нас сюда в наказание за нечестивое любопытство.

— Постарайся их ободрить, Санчо, — отвечал Колумб. — Напомни этим бедным парням, что штиль бывает на всех морях. А что касается восточного ветра, то в низких широтах он почти круглый год дует со стороны Африки, следуя за солнцем, — разве это не ясно? Надеюсь, у тебя самого нет этих глупых страхов?

— Я стараюсь не поддаваться, сеньор адмирал. Впереди меня никто не ждет с попреками, а позади никого не осталось, чтобы меня оплакивать, так что мне все равно! Но я был бы не прочь еще послушать о богатствах той далекой земли, ибо при мысли о золоте и драгоценных камнях я становлюсь столь ревностным католиком, что перестаю тосковать по Могере и жирной баранине с добрым вином!

— Поди прочь, болтун! Твою жадность никакое золото не удовлетворит! Впрочем, возьми еще одну доблу и воображай, на нее глядя, что это монета великого хана. Будь уверен, у такого правителя золота предостаточно, хотя он, возможно, и не захочет с ним расстаться.

Санчо ловко поймал монету и спустился с полуюта, оставив Колумба наедине с Луисом.

— Сегодня — восторги, завтра — отчаяние и ропот. Пора положить этому конец! — раздраженно воскликнул граф. — Я бы живо успокоил этих бездельников рукоятью меча, а если понадобится — и острием!

— Нельзя, мой юный друг. По крайней мере, сейчас, пока у нас нет достаточного повода для таких суровых мер. Не думайте только, что я долгие годы добивался осуществления своего замысла и прошел столько сотен лиг через океан, чтобы сейчас так легко отказаться от великой цели! Но не все люди созданы по одному подобию, и крестьянину труднее усвоить то, что доступно гранду. В свое время мне пришлось положить столько трудов, чтобы внушить самые очевидные истины ученым и знатным сеньорам, что я готов быть снисходительным к невежеству простых матросов. Попробуйте представить, в каком ужасе были бы все мудрецы Саламанки, если бы мне пришлось с ними спорить здесь, посреди Атлантического океана, где еще не бывал ни один человек и где только с помощью логики и науки можно отыскать верный путь!

— Насчет мудрецов вы правы, сеньор адмирал, но я не думаю, чтобы рыцари, даже не согласные с вами, потеряли здесь голову от страха. Чего нам бояться? Конечно, кругом океан и до ближайшего берега не одна сотня лиг, но ведь мы в безопасности! Клянусь святым Педро, в одной схватке с маврами я видел больше убитых, чем их поместилось бы на всех наших трех каравеллах, и столько крови, что по ней можно было бы плыть на всех парусах, как по озеру!

— Конечно, опасности, угрожающие морякам, не столь кровавы, как нападение мавров, дон Луис, но от этого они не менее страшны. Откуда мы возьмем воду, чтобы смочить пересохшие губы, когда наши запасы иссякнут? Откуда мы добудем хлеб и пищу? Нет ничего ужаснее смерти от голода и жажды посреди безбрежного океана, когда агония длится день за днем и нет никакой надежды даже на пристойное погребение. Вот что сейчас на душе у матросов, поэтому прибегать к крайним средствам можно только в крайних обстоятельствах.

— Мне кажется, дон Христофор, их душами мы успеем заняться, когда осушим последний бочонок воды и съедим последний сухарь. А пока я прошу позволения обработать головы этих каналий снаружи, оставив в покое то, что внутри, хотя вряд ли там может быть что-либо доброе!

Колумб слишком хорошо знал горячий нрав юного графа, чтобы придавать значение его словам, а потому даже не ответил ему. Некоторое время они стояли молча, прислонившись к бизань-мачте, смотрели прямо перед собой и раздумывали о том, что их ждет впереди.

Уже стемнело, фигуры вахтенных внизу на палубе казались смутными тенями, и лица невозможно было различить. Матросы собрались в кучу и, судя по взволнованным, приглушенным голосам, опять заговорили про штиль и прочие подстерегающие их опасности. Силуэты «Пинты» и «Ниньи» четко вырисовывались на фоне усыпанного яркими звездами неба; паруса обвисли складками, а черные корпуса каравелл казались совершенно недвижимыми, словно они стояли на якорях в затоне какой-нибудь реки. Ночь была теплой и тихой; глубокое спокойствие дремлющего океана и поскрипывание мачту напоминавшее по временам о судах, затерянных в необъятных пустынных просторах, придавали ей возвышенную торжественность.

— Луис, вы не слышите — словно что-то трепещет там, на реях? — осторожно спросил Колумб. — Либо слух меня обманывает, либо это шелест крыльев. Но шелест такой легкий, что если это и птицы, то, вероятно, очень маленькие!

— Вы не ошиблись, дон Христофор, — отозвался Луис. — Какие-то пичужки устроились на верхних реях, и размером они не более самых маленьких певчих птах, какие бывают у нас…

— Тш-ш-ш! — прервал его адмирал. — Слышите? Какие веселые, звонкие голоса! Можно подумать, что мы с вами в апельсиновых рощах Севильи! Вот новое доказательство обширности и единства нашего мира. Земля должна быть недалеко, иначе такие слабые и нежные создания не смогли бы сюда прилететь.

Вскоре птичек заметили на палубе, и их радостный щебет успокоил простых матросов вернее самых точных математических расчетов, основанных на последних достижениях науки.

— Говорил я тебе, что земля близко? — воскликнул Санчо, с торжеством обращаясь к своему постоянному противнику, Мартину Мартинесу. — А вот и доказательство, которого не увидит разве что слепой! Слышишь, как заливаются эти лесные пташки? Разве усталые птицы могут так петь? Кажется, будто эти маленькие пернатые разбойники слетелись на сладкую винную ягоду или на спелый виноград где-нибудь у нас в Испании, и пируют, и веселятся вовсю!

— Санчо верно говорит! — поддержали его матросы. — И в воздухе пахнет землей! И море такое, словно мы в заливе! Слава нашему королю и милостивой королеве, донье Изабелле!

С этой минуты на каравеллах снова воцарились надежда и радость. Даже адмирал, глядя на крошечных и с виду таких слабых птичек, подумал, что земля близка.

Позднейшие исследования показали, что, несмотря на столь веские соображения, Колумб в данном случае ошибался. Люди часто недооценивают силу маленьких существ или, наоборот, переоценивают мудрость их инстинкта. В действительности же маленьким легким птичкам в океане, особенно в южных широтах, почти ничего не угрожает, в отличие от крупных, если только те не из породы водоплавающих. Скопления водорослей всегда служат местом отдыха, а то и кормежки для множества мелких птиц. Лесные птицы, конечно, не улетают так далеко в океан, но иногда ураганные ветры и бури уносят за сотни миль от берегов даже могучих филинов. Кроме того, инстинкт частенько подводит животных: киты нередко застревают на мелководье и птицы залетают гораздо дальше, чем позволяют их силы.

Но, каковы бы ни были причины появления пернатых обитателей рощ на мачтах «Санта-Марии» матросы успокоились и развеселились. Ни один самый блестящий оркестр не смог бы доставить знатокам музыки такую глубокую и полную радость, какую испытывали простые моряки, прислушиваясь к щебету маленьких певцов. А когда они уснули, благодарные люди старались ничем не тревожить их покой.

С восходом солнца пичужки защебетали еще веселее, а потом разом снялись с матч и полетели на юго-запад.

В тот день с утра был полный штиль, затем подул ветер, но такой слабый, что каравеллы с трудом продвигались через сплошные скопления водорослей, придававших океану сходство с заливным лугом. Появилось встречное западное течение, а к вечеру Санчо пробрался к адмиралу с новым тревожным известием.